Опасное хобби

— Записываю.

— Вы поймите, я не могу оправдываться… Есть вещи, которые, наверно… В общем, я лучше вам расскажу, а вы поймете. Это началось давно. Мой отец был начальником трофейного управления в Германии. После войны. Не помню, как оно точно называлось, но это не важно. Константиниди служил у него. У отца были свои недостатки. У кого их нет? Он в НКВД работал. Знаете, что это такое и какие в те годы были порядки? Вывозили в Союз то, что награбили фашисты, у них брали по репарациям. Не важно. Константиниди занимался в те годы поиском спрятанных немцами произведений искусства. Многое передавал в наши органы, но многое и присваивал. Ведь тогда никто ничего не учитывал. Другие вывозили вагонами. Я не помню, чтобы у нас дома… Мы жили с мамой в доме номер два на улице Серафимовича. В знаменитом Доме на набережной. Так вот, у нас дома не было такого, что вывезли из Германии. Ну, может, пианино, на котором я не играл. Стол письменный у отца. Какая-то картинка, и все. Отец честно служил. Но потом случилось так, что Константиниди на чем-то попался. Афера, наверно. В общем, отец вызвал его, в пятидесятом году, тесть мне рассказывал, и так орал, что Константиниди в больницу увезли. Потом уволили из органов. Когда Берию судили, отца даже не тронули. Он умер в пятьдесят шестом, инсульт. Ларку я знал с детства, она старше меня на пять лет. Я был длинный, худой, некрасивый, а она красивая. Конечно, нравилась. Но это все вам не нужно. Мать умерла в шестидесятом. Квартиру у нас забрали. Я жил в коммуналке. Когда мы поженились, Константиниди купил нам квартиру на Комсомольском. Но Ларка всегда говорила, что я голь и квартира ее. Если я чего-нибудь натворю, она выставит меня на улицу. У нее отцовский характер. Жестокий и капризный. Константиниди меня постоянно унижал, говорил, что отец у меня палач, людей расстреливал. Это ложь. Но я терпел. Может, и из-за Ларки. Сначала я ее очень любил. Потом понял, что я был нужен Константиниди как сын Богданова. Меня помнили многие знакомые отца, среди них были и большие люди, нужные Константиниди. Теперь я знаю, что тесть использовал меня как наживку. И Ларку тоже. За ней все ухаживали. Я сейчас не хочу ничего сочинять, но думаю, что старик имел доступ в закрытые фонды музеев, куда свозили произведения искусства из Германии. Он однажды говорил мне: все министры культуры с послевоенных лет в его руках. Он им картины достает, другими вещами одаривает. Многое ушло за границу. Тот же Бай, Виталий Александрович. Он покупал у старика и продавал купленное за рубеж вдвое-втрое дороже. Вы знаете, что я у него был? Да, был. Он каждый раз просил меня что-нибудь приглядеть для него у старика. Интересовался каталогом коллекции. Но его не было. Бай с моих слов кое-что записывал. Теперь про тот день. Я увидел серый «жигуль» и помчался в Перхушково, но свернул в Баковке и вышел через Солнцево. Бай мне говорил, что дед велел заехать. Кстати, никакого миллиона он мне не давал. Врет. Я поэтому расписку потребовал с него. Но забыл, куда сунул. Там он написал, что принял от меня картину Мане и двух Сезаннов, это большие рисунки. А деньги собирался сам отвезти, о чем предупредил Константиниди по телефону. Так он мне, во всяком случае, сказал.

— А почему он все-таки не захотел передать их с вами?

— Я не желаю отвечать на этот вопрос.

— Может быть, из-за картины Дега?

— Да, вы уже говорили. Значит, вы про это знаете… Ладно. Он в тот день купил у меня Дега за четыре сотни, и больше денег у него не было. Поэтому я и предложил отвезти деньги за остальные полотна ему самому…

— Но ведь картина Дега была не ваша.

— А чья? Ларкина? Может, старик ее сам украл, я знаю? А мне деньги были нужны. Для улета.

— А тридцать миллиардов кредита?

Богданов неожиданно рассмеялся:

— Да вы ж и так все знаете! Зачем я-то вам был нужен? Нет, кредит не истрачен. Я его конвертировал. И если ко мне не будут применены санкции, я выполню заказ Министерства культуры. И мог бы дальше сотрудничать с ним. Посмотрим. Я собирался связаться с Кисотой и обсудить такую возможность. Сроки договора я также пока не нарушил. Так что какие претензии?

— Но зачем было бежать?

— А я и не бежал. То есть сперва. Ох, ну ладно. В общем, в четверг — да? — приехал к старику. Бай почему-то очень настойчиво просил заехать. Звоню. Никто не отвечает. Думал, обычные фокусы: он посмотрит в свой перископ и не открывает, если не хочет кого-нибудь видеть. Стукнул в дверь, дернул со зла, а она открылась. Я испугался, вошел, в кабинете никого, тут под ногой стекло хрустнуло — пенсне его. Тут я совсем испугался, за стол заглянул, а он там лежит. В халате. Я лоб тронул, он холодный. Значит, уже давно убили. И картин на стенах — ни одной. Убийство с ограблением. А у меня в руках билет и командировка. Кто-то меня очень грамотно подставил. Может, и Бай. Кто поверит после этого, что не я? Кому тесть мог дверь открыть без опаски? Только мне. Когда я это понял, решил бежать. Ночь провел у Кисоты. Деньги со мной были. Те, что получил за Дега. Поэтому Кисота меня и проводила без досмотра.

— А как же с женой? Ведь вы знали, в чьи руки отдали ее?

— Я знал Ованесова. Он мне помогал с охраной офиса. Там раз на меня наезжали, так его ребята быстро порядок навели, больше мне не мешали. Я заплатил. Братьев тоже знал. Хорошие, честные ребята, не шпана. Миша только немного кололся. Но — неопасно. Не сидел на игле. Мы договорились с деда «лимон» взять. Половину им, другую — мне. У старика были деньги. И большие.

— Но ведь вы свою жену отдали, неужели не понятно?

— Это она меня отдала. «Кинула». Вместе с отцом. Я подслушал их беседу. Он все приготовил, чтоб бежать за бугор. И ее уже уговорил. Паспорта, говорил, сделал, капитал перевел, картины в Швейцарии, в сейфе. Говорил, поедем туристами и останемся. Обо мне и речи не шло. Я и хотел показать им, как будет без меня. Чтоб папаша ее раскошелился. И пусть тогда отваливают. Я не мог представить, что так случится… Она жива, вы говорите? А… Ну ладно, теперь уже все равно поезд ушел… Вот… рассказал вам. Душу, конечно, не очистить, но… все полегче. А если бы я вернулся, меня бы судили?

— Полагаю, что да. За соучастие в незаконном лишении свободы и мошенничестве, причинившем значительный ущерб потерпевшему, а также в краже личной собственности граждан. Но… вы же сами не хотите возвращаться? И гражданство у вас аргентинское. Это ж надо! Быстро-то как.

— Это у нас да в Штатах долго делается. А в Южной Америке количество затраченного времени диктует величина взятки.

— Ну если не секрет?

— Извините, это моя коммерческая тайна. Есть у вас еще ко мне вопросы? По-моему, я рассказал вам все, что знал, и ответил на все ваши вопросы.

— Благодарю. А теперь распишитесь на каждой странице, что все с ваших слов записано верно.

Богданов мельком просмотрел страницы протокола, расписываясь на каждой, протянул их Грязнову и спросил:

— Простите, а что с другими, которые?..

— А вот это уже тайна следствия. Поэтому тоже извините. До свиданья, — сухо попрощался Грязнов.

На следующее утро Андраш проводил Славу в аэропорт.

57

Сияющие от средиземноморского загара женщины, щебеча, хлопотали на кухне. Турецкий с Грязновым уединились, чтобы никто не мешал мужскому разговору.

Рассказывал Слава.

— Лариса выступала в суде как потерпевшая. Как я и ожидал, был устроен грязный спектакль. Адвокат этого мерзавца начал задавать ей такие вопросы, за которые я бы лично просто набил ему морду. Ну к примеру, как могла потерпевшая отличить одного насильника от другого, если сама же показала, что временами впадала в беспамятство? Или требовал, чтобы она указала, в какой последовательности ее насиловали подсудимые. Я еще никогда не видел подобного издевательства над человеком. Прокурор пробовал чего-то вякать по этому поводу, но судья, как говорится, оставлял без последствий. Зал небольшой, но был набит людьми, явно пришедшими на спектакль. С соответствующей реакцией. Но понял я только одно: хотя у Ларисы железный характер, однако и она с трудом сдерживала себя.