Опасное хобби

Сосед Сашка разостлал на багажнике своего «Москвича» газетку, достал из бардачка граненый стакан, и они вдвоем с Турецким отметили в присутствии ухмыляющегося Грязнова возвращение в дом родной Александра Борисовича. Тост за долгую жизнь закусили выпитыми следом сырыми яйцами. Соли под рукой не оказалось.

После трапезы закурили, поговорили о бренности всего сущего, и Турецкий, оставив Сашке-соседу полбутылки водки, чтоб он мог угостить еще и других, ушел вместе с Грязновым.

— Ты зря носом крутишь, рыжий, — сказал с большим значением Турецкий. — Это и есть тот народ, который мы защищаем и который нам воздает по заслугам.

— С твоими соседями поневоле станешь философом, — изрек Грязнов. — С кого начнем? — сказал, садясь в машину.

— В каком смысле?

— В том, куда мне рулить. Телефон напомнить?

Турецкий оглядел Грязнова с ног до головы, для чего самому пришлось покрутить головой, и сказал:

— Правильно они все говорят: совратитель, наглец, пройдоха, прохвост, и вдобавок ко всему — рыжий. И чего я в тебя такой влюбленный?! Неужели ты думаешь, что я запомнил телефон? Записал — да. Но запоминать? А ты у меня зачем? Называй цифры…

Саша достал из бардачка трубку, вытащил антенну и под диктовку Грязнова набрал номер.

— Алё? Не подскажете, кто у телефона?

— Сашка! — почти взвизгнула Карина. — Господи, неужели ты?

— Послушай, подруга, — несколько озадачился он. — Мы со Славкой хотим заскочить к тебе по делу. Ты не против?

— Ой, да буду просто счастлива! — Она знала, что это «по делу» просто делом не закончится. — А Нинка?

— Вопрос, как говорится, по существу. Передаю трубку Славе. На, расхлебывай дальше, — передал он трубку Грязнову.

— Какой вопрос? — сказал Слава. — Ты только объясни, чего взять… Лады.

Он убрал антенну, кинул трубку обратно в бардачок и тронул машину.

— Ну? — задал вопрос Турецкий.

— Чего — ну? Она позвонит Нинке, та приедет. В конце концов, мы же не Рокфеллеры, чтоб каждый раз приемы устраивать неизвестно для кого… Пусть барышня однажды и сама постарается. А я буду гостем и не буду мыть посуду.

— Можно подумать!..

— Можно! Но почему я должен ухаживать за бабой, которая влюблена не в меня, а вовсе в тебя? Заметь, и это уже не первый год.

Саша грустно покачал головой и вдруг сказал:

— А с костюмчиком этим я правильно решил. Не жених, но все же…

50

Вторник, 18 июля, вечер

— Здравствуй, — сказал он, входя и протягивая хозяйке розу, которую купил на Маяковке за пятнадцать тысяч. Впрочем, его сегодняшний обед у Сайда стоил почти столько же. А роза была красивая, такая красная, что почти черная.

Хозяйка, разумеется, ахнула от восторга. Она была в коротких шортиках, обтягивающих ее прекрасную попку, по которой ее тут же легонько, по-свойски шлепнул Грязнов, вызвав укоризненный взгляд Турецкого. А еще на Карине была такая воздушная кофточка-блузка-майка, которую современные дамы называют «топик». И этот «топик» едва держался на ней, живущий в движении воздуха, создаваемом постоянным перемещением Карины по ее бесконечной квартире.

— Постой же! — в отчаянье воскликнул Саша, заметив, как Карина только что вошла в одну комнату и сейчас же появилась из другой. — Я же не все еще сказал!

— Я слушаю! — донеслось из третьей комнаты, уже по другую сторону большого холла.

— Но я тебя не вижу!

— Иду, — сказала Карина и вышла из кухни, то есть из-за спины Турецкого. Он только и смог, что покрутить в изумлении головой.

— Так выслушай наконец.

— Я слушаю. — Она покорно опустила очи долу. — Ой, я же не переоделась даже! Боже, как я выгляжу! — И хотела исчезнуть. Но Турецкий успел ухватить ее за руку.

— Вообще-то я ехал, чтобы заняться делом…

— А я о чем? — дернулась было Карина.

— А вот о том, о чем ты — потом. Поговорим. Мы должны сесть за стол… — Карина с готовностью кивнула. — Нет, это невозможно! Мы должны взять лист бумаги и сесть за стол, чтобы написать все об увезенных твоих картинах.

— Да пропади они пропадом!

— Мне это надо. Для работы. Понимаешь? Названия, художники, чего там было нарисовано, когда написаны и какого размера картины. Может, их найдут, и тогда мы будем знать, кто и кому их продал. Это важно. Это уже криминал.

— Ну да, а потом этот Бай со своим бандитом мне голову оторвут? — без всякого страха, скорее, с иронией сказала Карина. — Тебе я уже надоела?

— Так, — вздохнул Турецкий, — с вами, мадам, все ясно… Но когда мы закончим этот нелегкий труд, вот тогда я, возможно, попрошу у тебя на одну ночь политического убежища. Потому что уже завтра умотаю в Питер.

Карина огорченно надула губы, подумала и кивнула.

— Если одно не может быть без другого, я, так и быть, согласна. А теперь отпусти меня, надо же привести себя в порядок. У нас же гости, — она показала пальцем на Славку.

— Можешь не колготиться, такая одежка тебе больше к лицу, — усмехнулся Грязнов.

— Сейчас Нинка примчится, я ей на тебя настучу. Идите руки мойте.

В огромной ванной, где можно было не мыться, а жить всей семьей, Турецкий увидел лежащий в воде огромный букет кремовых роз. И загрустил: что он тут с одной-единственной своей! Тут, в ванной, мокла вся его месячная зарплата.

Грязнов, проследив за его взглядом, понял причину тоски в глазах друга и хлопнул по плечу:

— Еще не вечер, Саня. Она очень любит цветы. И сама себе покупает. Нинка говорит, это ее единственная прихоть.

— Да? — с сомнением посмотрел Турецкий. — А зимой?

— Вопрос полегче бы…

В прихожей громко зазвонил звонок.

— Ну вот и Нина, — сказал Грязнов. — Хватит на клумбу глядеть, давай уступай место. Симпатичная ванночка, правда? Ты еще всей квартиры не видел. А я, когда побывал тут впервые, понял: нормальным людям так жить нельзя. Не умеем. Не научили нас.

Большой круглый стол сверкал хрусталем и серебром Посредине стояла высокая серебристая узкогорлая ваза с единственной розой, принесенной Турецким, и выглядело это очень даже вполне, как тут же вслух отметил Грязнов, потиравший ладони в предвкушении приятного застолья. Но Саша его охладил-таки: сперва — дело. Впрочем, Грязнов, если хочет, может помочь.

Но вбежала Нинка, чмокнула Турецкого в щеку и прижалась щекой к груди Грязнова. И Саша вдруг вспомнил, что из-за Карининой вертлявости, такой странной и непривычной для нее, он даже не успел поцеловать ей хотя бы ручку. Ладно, сейчас исправим, решил он и пошел искать Карину.

Вообще в квартире комнат было пять, но казалось гораздо больше, потому что, переходя из одной в другую, он как-то непременно оказывался в холле. Так ничего не запомнив, отметив лишь одну, где было много детских игрушек, и другую, с широченной, восьмиспальной, наверное, кроватью, он нашел хозяйку на кухне, не уступавшей по размерам любой из комнат.

— Слушай, Кариша, — сказал он с неподдельным ужасом, беря ее руку и целуя в ладошку, — это же кошмар какой-то! В страшном сне такое не привидится! Это ж все надо убрать! А пыли одной! Мама родная! У тебя что, целый штат прислуги?

— Нет, мне, конечно, помогает одна милая женщина, но убираю я всегда сама.

— Никогда бы не мог подумать, что у тебя такие таланты!

— Ты много чего еще не знаешь, — сказала она. — Отпусти руку, я сейчас притащу сюда Нинку, пусть она пока с мясом возится, а мы с тобой напишем, чего тебе надо. — И исчезла.

Турецкий нашел ее в одной из комнат, где у окна стоял письменный стол. Она раскладывала на нем бумагу, ручку и придвинула два стула.

— Это кабинет школьника, — сказала она. — Садись и спрашивай.

Турецкий вторично отметил для себя превосходную зрительную память Карины, приготовившейся к длинным и нудным расспросам. Конечно, ни даты написания картины, ни абсолютно точных ее размеров она сказать не могла, Но руками показывала, и Саша понимал, что ей верить можно. Зато художников, названия и суть изображенного выдавала до мельчайших деталей. Картин было немного, всего десять, но она их хорошо помнила. На вопрос, как же это ей удалось, она ответила просто: