Меморандум киллеров

Через несколько минут, в течение которых Волошин все еще пытался сообразить, каким же образом его так ловко подставили и, главное, кто, в квартиру вошел относительно молодой человек и, глядя на стоящего все еще на коленях капитана, сказал:

— Старший следователь Басманной межрайонной прокуратуры Литовченко Василий Петрович. Вы можете теперь подняться на ноги, Анатолий Евгеньевич. Мы с осужденным Бекоевым видели, как вы сюда подъехали. И даже в некоторой степени оценили ваши переживания относительно выброшенной вами из окна Софьи Игнатьевны Лозовой. Сейчас с вас снимут отпечатки пальчиков, а затем мы идентифицируем их с теми, что остались на ломе и ботинке Бекоева. Очень неосторожно поступили, гражданин Волошин, коли держали в руках, так надо ж было и выбросить подальше.

— А где этот гад? — хрипло спросил Волошин, пристально глядя на кровать.

— В машине, естественно. Неужели вы думаете, что мы позволили бы вам рассчитаться таким вот образом и со вторым вашим понятым?.. Руки, пожалуйста…

И через секунду на запястьях Волошина щелкнули наручники, которые надел на него пришедший вместе со следователем оперативник.

3

— Ты что-нибудь понимаешь? — растерянно спросил Лыков у Межинова, передавая ему сложенный вчетверо лист бумаги, — На посмотри, что они вытворяют?!

— И что? — улыбнулся всегда спокойный Сергей Сергеевич, разворачивая лист. — Ну?.. Ага… «Дорогой Вадим Михайлович, так получилось, что я в…» В чем? Слово не рйзберу, ну и почерк, блин!

— В пролете! — сердито буркнул Лыков.

— А-а… «И срочно вынужден просить вас…», это тебя, значит, «дать мне четыре дня за свой счет. Волошин…» Ага, «приеду, все объясню». Ну и что тебе не ясно? Какие проблемы? Это ж он залетел, а не ты?

— Так его уже три дня на работе нет. Я Борьку наладил, тот к нему домой смотался, жена совершенно не в курсе, не был, говорит. Перепугалась. Ну, Борис не стал ее дальше-то стращать, сказал про оперативное задание, просто думал, мол, что уже вернулся. Вот так. Даже не знаю, что и думать.

— А куда он поехал?

— Сереж, я тебе говорю — пропал человек, три дня никаких известий, и тут вот эта писулька! Кто-то ему позвонил, из его стукачей, вот он и понесся. И с концами. Просто ума не приложу…

— А эта записка, откуда?

— Да пришел, она у Машки на столе лежит. «Для вас, — говорит. — Принес молодой человек, попросил срочно передать. И ушел, даже не представился». Я сам сбегал вниз — кто, на чье имя пропуск? Так в нашем же бардаке разве разберешься? Два десятка фамилий, а к кому, от кого… Эх!..

— Не бери в голову. Раз написал сам… его почерк?

— А чей же?

— Ну, значит, и появится. Объяснит. Ты мне вот что скажи, я теперь что, с Колькой и Сашкой буду ездить этого твоего Тофика окучивать? Не жирно для какого-то паршивого «азика»?

— Распорядись, пусть опять сами съездят. Если у тебя дела… А тот уже, кстати, звонил мне нынче, молодец, все правильно понял… Просил в конце дня приехать, скажи им там… Просто ты ведь и вел с ним переговоры, и я хотел в дальнейшем на тебя и повесить все эти казино. Ты — хозяин, тебя они и знать должны. А ребята? Ну, пусть собирают… Да, и еще Турецкий вдруг позвонил. Говорит, есть какое-то срочное дело. А голос, слышу, мрачный. Я говорю: «Беда, что ль, какая, проблемы?» — а он засмеялся: «Это, — говорит, — у тебя могут быть проблемы, а не у меня». Ничего посыл? «Давай, — предлагает, — в районе четырех часов пересечемся». Ну и назначил там, рядом, у себя. Вот я и думаю: что могло случиться? Думал, думал и пошел к генералу. Пока он еще тут сидит. А он, оказывается, в министерство уехал. И чего-то тревожно вдруг стало… Не знаю почему. А ты чего хмуришься?

— Да… прижимает что-то… — Межинов погладил грудь слева.

— Давление?

— А хрен его знает, я что, мерил, что ли?.. Ладно, позже созвонимся. У меня тут тоже одно дельце наклевывается, вечерком увидимся, расскажу.

— Ну ладно, — словно успокаиваясь, заметил Лыков, — у нас с тобой сегодня, гляжу, все главные события в конце дня. Вот и встретимся, и обсудим. У меня тоже есть, между прочим, свежая идея…

Вадим Михайлович старался выглядеть бодро, хотя на душе кошки скребли.

Встречу ему Турецкий назначил в ресторанчике «Дядя Гиляй», в нескольких десятках шагов от проходной Генеральной прокуратуры. Да, место что надо, хуже не придумаешь… Особенно когда тревожные мысли лезут в голову.

Турецкий приподнялся из-за столика в углу, где сидел перед небольшой жаровней. Поздоровался спокойно, будто недавно вовсе и не был мрачным. Показал напротив — садись, подвинул графинчик с коньяком, жестом же предложил: наливай себе. Сам он уже отпил половину своей рюмки и теперь старательно обгладывал жареное баранье ребрышко. Подмигнул и с улыбкой сказал:

— Очень советую, «кабальеро» называется, я тут всегда эту закусь употребляю. Попробуй.

Лыков поднял рюмку, сделал движение, будто он чокается с Турецким, и выпил. А потом подцепил вилкой шипящее в сковороде ребрышко и стал его обкусывать.

— Действительно вкусно. Ну так что? Не томи, Александр Борисович, — усмехнулся он.

— А-а-а! — как бы с угрозой протянул Турецкий и стал вытирать пальцы салфеткой. — Ты чего творишь, друг любезный? — спросил непонятным тоном — вроде и не сердитым, но явно недовольным. — Тянуть я не собираюсь и расскажу все как есть. В общем, сижу я нынче, просматриваю всякие бумаги, которые потом моему генеральному на стол лягут. Все-то ему читать не нужно, есть мелкие вопросы, жалобы всякие. Короче. Читаю. Гражданка Юркина… Тебе известна такая?

— Ну? — осторожно ответил Лыков, чувствуя неприятный холодок, тронувший спину.

— У нас во дворе на это отвечали знаешь как? Гну! — прямо-таки рассердился Турецкий, но оглянулся и сдержал себя. — Еще короче. — Он махнул рукой. — Пишет эта дама, что некто полковник Лыков из МУРа ее обобрал в буквальном смысле. И просит принять соответствующие меры. Ну там всякие слова, фигня разная, — Турецкий поморщился. — И в конце добавка. А еще, пишет, он со своими сотрудниками устроил надо мной групповое насилие, после которого я в больницу попала, и есть врачебное заключение. А проделано это было для того, объясняет она, чтобы в дальнейшем сделать ее послушной. И так далее. Если желаешь, я тебе могу копию подарить. Почитай. Может, польза какая будет…

— Александр Борисович… — изображая полную растерянность, пробормотал Лыков.

— Ну чего — Александр Борисович? — как нашкодившему ученику, ответил Турецкий. — В сейфе у меня эта писуля, твою мать. Вадим, ты вообще-то каким местом обычно думаешь? Я отчасти уже слышал об этой истории с Юркиным, и так далее. Мне наплевать, какие там проблемы и у кого. Но ты-то! Ребята, вы что, совсем уже работать разучились? Кто ж себе подобные вещи позволяет?! Да увезите вы ее подальше, если вам не терпится, и трахайте себе на здоровье, пока не остынете! Но нельзя же допускать, блин, чтобы такие «телеги» в Генеральную катились! А не можете пасть заткнуть, так и не беритесь… тоже мне еще… блядуны, мать вашу…

Лыков тяжко и повинно вздыхал. Наконец не выдержал справедливых упреков.

— Александр Борисович, ну было, чего греха таить… Но не так чтоб… А! — он продемонстрировал искреннее огорчение.

А в голове тем временем прокручивалась главная в данный момент мысль: что там, в письме, могло быть еще? О чем мог не сказать Турецкий? И почему он вообще об этом сказал? Если это его способ отблагодарить за тот конвертик, который был ему положен в карман, — одно дело. А если здесь не так все чисто? Письмо-то где? Взглянуть бы своими глазами. И каким это образом Анну надоумили писать жалобу в Генеральную прокуратуру? Кто вдохновил?

— Наверняка задрали девке подол, — словно отмахнулся Турецкий, — ни у меня, ни у Славки и сомнений не было…

— А он чего, тоже знает? — насторожился Лыков.

— А ты думал? — Турецкий даже и не взглянул на него. — Я ему сразу позвонил и зачитал особо пикантные эпизоды… — Турецкий вдруг хмыкнул и рассмеялся, вызвав недоумение у Вадима. — А он мне, ха-ха!.. Ну что, говорит, с ними делать? Детский сад, блин! На минуту без присмотра оставить нельзя! Ох, хорошо посмеялись… Он и сказал, вызови его, сунь письмецо в нос, и пусть Вадька сожрет его на твоих же глазах. А я говорю: «Здрасте, на письме уже номер регистрации». Тогда, говорит, пусть копию жрет! Ну что, — сверкая от смеха глазами, спросил Турецкий, — будешь?