...Имеются человеческие жертвы

Затем Платов позвонил домой директору «губер­наторского» канала местной телерадиокомпании, напрямую подчинявшегося администрации облас­ти. Ему было приказано уже в завтрашней утренней программе прокомментировать события в сочувст­венном духе по отношению к трудному положению и требованиям студенчества, выразить от имени гу­бернатора публичное сожаление о случившемся и принести извинения всем, кто угодил под милицейские дубинки. А также известить население о нало­жении строгих взысканий на всех сотрудников пра­воохранительных органов, превысивших полномо­чия. Точно такая же информация была доведена до сведения и главного редактора областной прогубернаторской газеты «Степной край».

Покончив со звонками, Платов подошел к уже темному окну, за которым широко раскинулась ночная Москва, и глубоко задумался.

14

Вопреки расхожему представлению об интелли­генте как о существе вялом и нерешительном, как бы по определению обреченном выступать в роли вечного аутсайдера, доцент кафедры социологии Степногорского университета Владимир Русаков, хотя и был по рождению представителем этой самой «прослойки», ничуть не походил на рассеянного растяпу-идеалиста. Он с юности занимался не толь­ко шахматами, но и боксом, носился на водных лыжах, в двадцать два года руководил секцией прак­тической политологии городского Общества науч­ного творчества молодежи, был зажигательным ора­тором, находчивым, остроумным полемистом...

Теперь его знали в городе тысячи людей, знали как человека решительного и принципиального, не­примиримого противника коррупционеров, отлич­но разбирающегося во всех хитросплетениях соци­альной жизни и умеющего вести за собой молодежь, да и не одну только молодежь.

В свои нынешние тридцать четыре года он был подвижен, сухощав, чрезвычайно вынослив физи­чески, и эта врожденная спортивная жилка прояв­лялась у него во всем — и в спорах с оппонентами, и в его резких задиристых статьях, и даже в том, как он водил машину — удивительно легко и уверенно, с изящной небрежностью и сноровкой, которая вы­давала в нем очень точного и уверенного в себе человека.

Вот так же вел он свою белую «пятерку» по ули­цам Степногорска и в этот вечер, наматывая все новые и новые километры по проспектам, улицам и переулкам, от одного вуза к другому, от общежития к общежитию.

Сверхзадача этих разъездов была предельно про­ста: остудить разбушевавшиеся страсти. Нужно было мобилизовать студентов и их вожаков не на дурацкие выходки, а на новую серьезную, проду­манную и законную акцию протеста — объединен­ными силами, вместе с рабочими «оборонки» и вра­чами, с учителями и учеными, с заблаговременно поданными официальными заявками на проведение шествия, с четко определенными политическими и экономическими лозунгами. Требовалось срочно утихомирить юных забияк, дабы предотвратить, возможно, нечто куда более грозное, чем то, что случилось сегодня утром, когда студенты внезапно вступили в потасовку с силами правопорядка.

Владимир Русаков знал, каким авторитетом пользуется. А потому имел основания надеяться, что его вмешательство в готовящееся, как ему сооб­щили, уже на следующее воскресенье бурное улич­ное выступление остановит и урезонит разных «пас­сионарных» личностей, которые всегда откуда-то появляются в молодежной среде.

Из университетского общежития он поехал к студентам-электронщикам. На заднем сиденье в темной машине, быстро бегущей мимо высоких домов-новостроек и приземистых строений конца прошлого и начала этого века, сидели те трое, что вызвались быть его провожатыми в этом путешест­вии.

— Сейчас заскочим в библиотеку, — сказал Ру­саков, — прихватим одного человека и рванем на­последок в политехнический. Есть там тоже буйные головушки — хотят то ли завтра, то ли послезавтра опять устроить митинг.

Говоря это, Русаков нет-нет да и бросал взгляд в зеркало заднего вида. Там вновь и вновь показывался один и тот же светлый иностранный автомобиль, то ли французский, то ли японский — в темноте трудно было разобрать. Он пропадал, а после возни­кал вновь — то ближе, то в отдалении.

Но сколько Русаков ни пытался пропустить его вперед, тот не шел на обгон, отставал, притормажи­вал, сворачивал на параллельные улицы, а после выныривал из примыкающих переулков и появлял­ся опять, когда уже, казалось бы, они должны были давным-давно разминуться в большом городе.

Впрочем, если его и в самом деле взялись сопро­вождать, тут не было ничего удивительного: такое не раз бывало и раньше, особенно во время послед­ней предвыборной кампании, когда не только пре­следовали его машину, но и по телефону звонили и угрожали, обещая «встретить» и «разобраться». Причем все это очень мало напоминало розыгрыши злых шутников.

Однако никаких дальнейших «решительных мер» они пока что не предпринимали и сейчас, видимо, тоже просто играли на нервах.

Вот эта же светлая машина появилась вновь. То ли «рено», то ли «мазда». Не разобрать в темноте. Вон их теперь сколько развелось... На этот раз она поджидала его на перекрестке, на углу улицы Луна­чарского, и после того, как он тронулся на зеленый свет и начал взбираться на круто поднимающуюся улицу Володарского, тоже свернула вслед за ним.

Он миновал подъем, и, когда в зеркале вновь появился светлый силуэт, вынырнувший из-за перелома дороги, Русаков вдруг резко затормозил, быстро переключил передачу на задний и, завывая редуктором, погнал машину вспять под уклон, на­встречу приближающимся возможным преследова­телям.

И... невольно рассмеялся. В маленькой серо-се­ребристой «мазде» сидели молодой парень и девуш­ка, им было, видно, ни до кого и ни до чего, они обнимались, болтали и хохотали над чем-то, и он невольно устыдился своих страхов и подозрений.

Он пропустил их далеко вперед, потом снова набрал скорость, обошел и, уже не думая ни о чем, понесся вниз с высокого холма по Большой Андре­евской и вскоре остановился у небольшого старин­ного дома с витыми решетками на окнах первого этажа, где размещалась городская научная библио­тека.

Взглянул на часы, и тотчас из тени арки появи­лась стройная женская фигура в светлом пальто. Русаков вышел из машины и быстро пошел ей на­встречу. Сойдясь, они крепко сжали руки друг другу.

—   Слушай, Володя, — чуть задыхаясь, восклик­нула она, одновременно с радостью, волнением и укором, — так нельзя, понимаешь? Так нельзя! Я просто извелась, пока увидела тебя. Хочешь, чтобы я поседела?

—   Ну что ты выдумываешь, — беспечно, по- мальчишески засмеялся он. И, невольно крепко обняв за плечи, привлек ее к себе. — Ну нельзя быть такой трусихой! Да, да — задержался! Всего-то на двадцать минут. Город же большой.

—   Вот именно, — сказала она, — большой. Слишком большой. И с известными уголовными традициями. В таком как раз легче всего пропасть человеку. Выйти на улицу — и исчезнуть. Особенно теперь...

—   Ну брось, брось, Наташка! Не надо преувели­чивать. И потом, я не один, у меня такой добро­вольный эскорт, мои третьекурсники, два философа и географ.

—  Ну да, — сказала она, — грозная сила! Осо­бенно философы. Ты как будто не понимаешь или не хочешь понимать, какие сейчас времена.

—   Думаю, понимаю куда лучше, чем ты, — ска­зал он, с благодарной нежностью глядя на ее встре­воженное любимое лицо.

—   Ну да, ты такой смелый. Наверное, слишком смелый. Неоправданно смелый... Ты же на виду у всего города. А сейчас, сегодня, пока я тебя ждала,

тут крутились какие-то странные типы. Подъезжали на разных машинах, ждали чего-то, потом уезжали, снова возвращались... Таких тут раньше никогда не было. Они не видели меня — я стояла в арке. Это оживление мне почему-то показалось не случай­ным. Откуда им было знать, что я задержусь в биб­лиотеке? И что мы тут назначили свидание?

—   А ну-ка, посмотри на меня, — сказал он, и она послушно подняла к нему лицо. Он очень се­рьезно вгляделся в ее черты. — Ну точно, так и есть!

—  Ну что, что, — сказала она, — что ты увидел?