Страница 54 из 80
Султаны строили для себя «дачки» по вкусу. И еще собирали коллекции. Я не склонен к коллекционированию и поэтому не прихожу в восторг от достижений на этом поприще. Вот сундук громадных размеров. Будто бы самый большой сундук в мире. Ну и что? Сабли, мечи, старинное огнестрельное оружие, драгоценности. Мое внимание привлекла коллекция шахмат. Все фигуры такие же, как и в европейских странах, но кони условные. Один комплект – не белые и черные фигуры, а белые и красные. Красные – рубиновые.
Ислам запрещает изображать людей и животных. Как и иудейская религия. Не сотвори кумира! Подумать только, скольких замечательных художников и их творений недосчиталось человечество из-за строгого запрета.
Все-таки коллекционеры вызывают сочувствие. Им всегда чего-то не хватает. Как говорится, покой им только снится.
Султанская кухня готовила на пять тысяч человек. Солидное многотрубное здание. Настоящая фабрика-кухня. Султанские дачки гид называет на французский манер киосками. Нетопленые, они кажутся неуютными. Парк выходит на берег бухты. Один султан соорудил здесь большую беломраморную площадку с бассейном в одном углу. Площадка прямоугольная, но с выступом на углу специально для султанского трона. Отсюда султан мог любоваться заливом, а также танцами своих жен и другой гаремной самодеятельностью. Бывало, якобы, что султан бросал в бассейн яблоко, и жена, сумевшая первой схватить его, получала приз – султанскую ласку.
Нашим гидом была турчанка, но если бы увидел ее в Москве, то никогда бы не догадался. Она улыбалась улыбкой доброй женщины, не привыкшей повышать голос. Виднелись золотые коронки, напоминающие о зубном враче и теплой квартире. А глаза у нее были из тех, что поэты сравнивают с маслинами, миндалем и другими прекрасными продуктами. Такие черные глаза, распространенные среди разных восточных народов. Когда-то айсорка, жена чистильщика обуви, что долгие годы работал на углу нашей улицы, сказала моей сестре: «А глаза у тебя наши…».
Мы осмотрели остатки византийской стены, вспомнили вещего Олега и щит на вратах Царьграда, и увидели Айя-Софию.
Я знал, что Айя-София была построена в шестом веке, что в пятнадцатом веке завоеватели турки превратили христианский храм в мечеть, и почти через пятьсот лет Айя-София стала музеем. Я слышал, что Айя-София – одно из величайших творений человеческого гения. Но увидев ее, я лишился слуха. Огромная и умещающаяся в зрачке, она, казалось, плыла и успокаивала. Никогда я, склонный к скепсису неверующий, не был так потрясен увиденным.
Неподалеку от Айя-Софии громоздилась Голубая мечеть. Говорят, что султан Ахмед Первый приказал архитектору Голубой мечети превзойти Айя-Софию. Архитектор старался не за страх, а за совесть. Однако неосторожно было строить Голубую мечеть вблизи Айя-Софии.
Внутри Айя-Софии колонны, облицованные золотистыми металлическими листами. В одной из металлических плит маленькая дырка. От прикосновения к этой колонне якобы излечиваются. Я был здоров, но, тем не менее, немедленно сунул палец в дырку, протертую за века пальцами множество людей, которые вероятно страдали какими угодно болезнями. В этот момент я ничего не соображал. Меня дернул за рукав более умный человек, москвич, сотрудник нашего посольства. Он хорошо и обстоятельно рассказывал об Айя-Софии. Но я не мог запомнить ни слова. Высокий купол храма парил над нами, громадный и невесомый.
Уже потом, когда я писал эти строки, прочел, что высота купола 55,5 метра, а его диаметр 31 метр. Что построили Айя-Софию за пять лет (!). Что строительство стоило 36 тонн золота, и еще прочел много интересного.
Запомнилось редкое зрелище, когда корабль шел через Босфор. Горел югославский танкер. Он затонул и продолжал гореть. Факел горящих газов вырывался из-под воды. Вроде гигантской горелки. Наш корабль спокойно двигался по Черному морю, в Одессу, где всех ждал многочасовой пограничный и таможенный контроль, прежде чем разрешено будет ступить на землю Родины.
Стамбул был последним городом, который мне довелось увидеть во время единственного в жизни морского плавания. В Копенгагене и Стамбуле я провел всего по одному дню. Однако эти дни крепко запечатлелись в памяти. Мой товарищ был прав, когда я решал вопрос: ехать или не ехать.
На четыре дня туристы покидали корабль во Франции, уехав в Париж. Корабль ждал в Гавре. А затем был самый длинный отрезок пути из Гавра через бурный Бискайский залив. Большинство пассажиров познакомились с морской болезнью. Корабль обогнул Пиренейский полуостров, через Гибралтар. В проливе я стоял на палубе. Погода была отличной, солнечной. Гибралтарскую скалу и берег Африки были видны невооруженным глазом. Корабль продолжал путь в Неаполь по спокойным водам Средиземного моря. От нечего делать я спросил начальство круиза, а не лучше ли было кораблю не стоять четыре дня в Гавре, причем не бесплатно, а пока туристы находились в Париже, без них пройти, скажем, в Марсель, куда без затей могли бы поездом приехать туристы, не хуже чем в Гавр. Программа пребывания туристов на берегу не стала бы меньше. Обошлись бы туристы без морской болезни. Правда, не увидели бы скалу Гибралтара и, повернув голову – Африку. А затрат для фирмы на плаванье стало бы меньше. Ответа на мое рационализаторское предложение я не получил. Может быть, потому, что в предлагаемом варианте уменьшались также суточные в валюте для сотрудников? Как часто личные интересы сталкиваются с общественными. И нередко люди определенной масти вылезают с предложениями.
Летом 1966 года Шахматная федерация Монголии попросила прислать тренера для проведения сбора своих лучших мастеров. Наше высокое партийное руководство указало послать гроссмейстера, однако гроссмейстеры предпочитали поездки на турниры за рубеж, где призы не в тугриках, а в твердой валюте. Однажды спортивный чиновник критически вопросил, почему гроссмейстеры так любят деньги? «Так мы же на них живем!» – объяснил гроссмейстер. И гроссмейстеры отлынивали, когда надо, ссылаясь, то на семейные обстоятельства, то на необходимость подлечить конъюнктивит или другую не слишком опасную болезнь. В итоге направили меня.
Добрался до далекого Улан-Батора я очень просто. Можно сказать, в два хода, потому что в Иркутске была ночевка. Меня поместили в гостинице с двумя специалистами из ГДР. Я на перерыв в пути не рассчитывал и все мои вещички уложил в чемодан, а его сдал в багаж. Руки свободны, но немцы могли сделать вывод, что чистить зубы перед сном у нас не принято. Немец спросил, нельзя ли на ночь открыть форточку? Я согласился. Немец достал тетрадку, лег и стал перед сном спрягать глагол: «Я пишю, ты пишешь, он пишет…» Я вспомнил рассказ Лескова «Железная воля», о немце, путешествовавшем по России.
Из Иркутска в Улан-Батор летели на монгольском самолете – обыкновенном ТУ, но командиром был монгольский майор в военной форме, похожей на нашу. В салоне летала муха, не то советская, не то монгольская. Вместо леденцов при взлете выдали по шоколадному «мишке». В аэропорту меня встретил Намжил, мой знакомый, сотрудник Спорткомитета. Встречал на «ЗиМе», изрядно потрепанной, но все же представительской машине. Немцев не встречали. Укрепляя дружбу народов демократически стран, мы подвезли их до тринадцатиэтажной гостиницы «Баянгол». В этой опрятной панельной гостинице, напоминающей о Черемушках, обитали специалисты из разных стран соцлагеря, и мне предстояло здесь прожить шесть недель. И вот я вижу из широченного окна моего номера добрую половину Улан-Батора. Если бы было окно на противоположной стене, то мог бы увидеть другую половину. Город расположен на довольно ровном огромном блюде – долине, окаймленной горами. Золотая осень, воздух чист, прозрачен. Отлично видны мягкие линии буроватых складок гор и густая зелень лесов. Это ровное каменистое блюдо – долина поднята на 1361 метр выше уровня моря. А средняя высота Монголии над уровнем моря полтора километра. Позже мне рассказали, что в Монголии тысяча озер, есть леса, а пустынных территорий всего пять процентов.