Страница 25 из 80
Все было расставлено у «супермена» по своим местам: сын – джигит, татарину скатертью дорога, адвокаты обязаны защитить, а плотник платить.
Еремей, помощник машиниста из Рузаевки, утром приехал на паровозе в Москву и вечером должен был отправиться назад. Однако задержал милиционер на Перовском рынке.
В тот год, в конце сороковых, большим спросом пользовались резиновые женские ботики. Этакие блестящие, из того же материала, что галоши. Из-под прилавков магазинов ботики текли на рынок, где их успешно продавали подороже. Московские власти, незаконно присвоив себе права законодателя, определили, что продажа хотя бы одной пары бот по завышенной цене есть спекуляция. Статья 107 Уголовного кодекса. То есть от пяти до десяти лет лагерной жизни на просторах Родины. И конфискация имущества. И пошли дела… Адвокаты критиковали это постановление и в суде, а чаще в разговорах между собой.
Две разбитные девицы заявили, что хотели купить у Еремея ботики по рыночной, разумеется, цене. Еремей отрицал, но завертелись тяжелые жернова юстиции, и настал день, когда помощника машиниста паровоза доставили под конвоем в народный суд Первомайского района в качестве спекулянта.
Суд размещался в дореволюционном одноэтажном особнячке, близ Андроньевского монастыря. В прошлом хозяин скромного особнячка, вероятно, купец, наверно, изрядно морочил голову архитектору, если он был, или же подрядчику-строителю. Образовалось какое-то хитросплетение небольших комнат и комнатушек, каморок и коридорчиков. Громоздкая, гробоподобная дубовая мебель, сработанная по образцу дореволюционной мебели судебных присутствий, выглядела в так называемых залах судебных заседаний довольно странно. Из-за тесноты комнат психологический эффект, трепет перед законом не достигался. На мебель пороху хватило, а уж на здания для судов – извините. В самой большой комнате размещалась канцелярия. Я вошел в нее, стараясь выглядеть серьезнее, чем был на самом деле. Адвокат не спортсмен, молодость – не достоинство.
Канцелярию разделял барьер, за ним сидели девушки-секретарши. Они работали и иногда цыкали на посетителей, а также и на адвокатов из других районов.
Когда по большим праздникам, которые нужно было совместно отметить служащим суда, прокуратуры и юридической консультации района, столы в канцелярии ставили так, чтобы было удобно разместить на них бутылки и незамысловатые холодные закуски. И был доклад, а потом тосты и умеренное веселье.
Я подошел к барьеру, спросил что-то у Тамарочки, очень симпатичной секретарши, и тут меня окликнула Тоня, Антонина – народный судья. Я считал, что отношения между адвокатом и судьей должны быть сугубо официальными, чтобы не порождать у клиентов несбыточных надежд. Мы с Тоней учились в одном институте в одно время. Правда, и в то время мало общались. Она была скромной молчаливой девушкой, маленького роста, но чемпионкой института по лыжам. Тоня попросила меня принять защиту Еремея. Его доставили в суд, денег у него не было, адвоката тоже. В судебном заседании собрался участвовать прокурор. Нужно было защищать в порядке статьи 55 Уголовно-процессуального кодекса, то есть без гонорара. Я, конечно, согласился. Секретарша вручила мне тощенькую папку дела. Обвинительное заключение гласило, что Еремей, проживающий там-то, работающий помощником машиниста на железной дороге, женат, имеет двоих детей, участник Отечественной войны, прибыв в Москву, на Перовском рынке пытался продать пару резиновых ботиков по спекулятивной цене. Виновным себя не признал, но изобличается показаниями свидетелей…
Я быстренько сделал выписки, нужные для ведения защиты, начал так называемое досье (иногда досье проверяли, для повышения ответственности адвоката и качества его работы).
Потом встретился с находящимся под стражей Еремеем. Он глядел сумрачно. Сказал, что не продавал ботики, а покупал их у этих свидетельниц для своей жены. Мне представилось, что он говорит правду, а свидетельницы лгут. Дело маленькое, проще простого. Один единственный эпизод, а вот, поди же ты, прокуратура пожаловала.
Помощник районного прокурора Володька, так звали его, когда мы учились вместе в одном институте, был умен и речист. В форменном кителе, с серебряными узкими погонами и зелеными кантиками, точь-в-точь таком, как при царе, он выглядел серьезно. Один рукав пустой. Рука осталась на фронте. К счастью, левая. Случалось, он представлял прокуратуру в больших процессах, даже в городском суде. Казалось бы, светит ему карьера. Хоть и строг Володька, въедлив, но с адвокатами общается не заносчиво. Предвидел, надо думать, что судьба ему – пересесть из-за прокурорского дубового столика за адвокатский.
Антонина за судейским столом, сидя в кресле с высоченной спинкой, украшенной гербом, выглядит солидно. Хоть и маленькая.
Еремей сидит за деревянным барьерчиком, прижимающим подсудимого к стене. Барьерчик ограничивает узкое пространство, чуть подлиннее могилы. Подле подобия калиточки в барьерчике стоял милицейский старшина. Охранял. Молчал. Караулил, чтобы Еремей не сбежал: железных клеток для подсудимых в ту пору еще не соорудили.
Еремей недолго сидел до суда, и его черная грубая шинель железнодорожника, кирзовые сапоги, все выглядело так, как будто он несколько часов назад сошел с паровоза.
Очень мне не нравилось, что нормальному человеку, семейному, участнику войны могут впаять по незаконному закону пять лет.
Огласили обвинительное заключение, Еремей себя виновным не признал, а девки-свидетельницы держались уверенно. Вот только они плохо подготовились и путались насчет размера бот, хотя утверждали, что покупали для одной из них. А я-то знал номер обуви жены Еремея. Он мне сказал.
Получалось, что ботики покупательнице не подходят. Однако все прошло быстро. Прокурор гнул свое, я свое. Суд удалился в свою совещательную каморку, вскоре появился, все встали, и Антонина огласила приговор: «Именем РСФСР… Бу-бу-бу… Пять лет лишения свободы…».
«Приговор понятен?» – спросила, как положено, судья. Еремей кивнул и сказал очень тихо: «Да». Молчаливый старшина увел его из зала. Я посмотрел вслед. Та же шинель, кирзачи, но спина стала другой. Словами передать не могу. Еремей был раздавлен.
Я огорчился, но не сказал Антонине и Володьке ни слова. Написал кассационную жалобу. Еремея я больше не видел.
Немного позже в канцелярии суда я узнал, что кассационная коллегия городского суда жалобу удовлетворила и дело прекратила.
И уехал Еремей в свою Рузаевку. К семье. Без бот. Девкам-лжесвидетельницам ничего не было. Антонина удачно вышла замуж за того самого старшину, что караулил Еремея. Володька стал известным адвокатом и оказался моим соседом по даче. Мы частенько встречались, но Еремея не вспоминали.
Получился отличный советский «хэппи энд».
Однажды, году эдак в пятидесятом прошлого века, у меня появился клиент – директор спиртзавода в Смоленской области. Внешне он походил именно на сотрудника этой важной промышленной отрасли, обеспечивающей государству немалые доходы, а его гражданам счастливые часы и, к сожалению, нелегкие последствия. Цвет лица, а также носа говорили о том, что директор не чуждался дегустации. Однако он был совершенно трезв и вежлив. Он рассказал мне, что его бывшая сотрудница, молодая одинокая женщина, уволилась и переехала в Кунцево, что под Москвой. Она назвала директора фактическим отцом своего новорожденного и потребовала алименты, а Кунцевский народный суд иск удовлетворил. Закон разрешал матери подавать иск по ее месту жительства. Директор в судебном заседании не присутствовал. Он сказал мне, что не он отец ребенка и попросил вести это дело дальше. И вот в одно прекрасное утро я отправился в Народный суд, в Кунцево. Судья находился в своем кабинете. Он встретил меня недружелюбно. Это был сравнительно молодой человек в военной гимнастерке. Я предъявил ему ордер на ведение дела, он осмотрел мои очки, импортные, портфель и шляпу критическим взглядом и сделал замечание, что, вот мол, адвокат выспался, позавтракал, побрился, наодеколонился и пожаловать изволил, когда у судьи настало время обеденного перерыва. Я, конечно, промолчал.