Страница 149 из 185
Ибрагим, принявший верховное командование и не скрывавший презрения к своему товарищу турку, обратил теперь внимание на лагуну. Если бы он взял это мелководье под контроль, то смог бы вызвать голод в городе и принудить жителей Миссолунги сдаться. Решид попытался сделать это год назад, отправив 36 судов с малой осадкой атаковать город с моря, но они вынуждены были повернуть обратно, когда с маленького острова Василиади был открыт сильный огонь. Теперь Ибрагим попытался использовать нечто куда более мощное — флот из 22 судов с еще менее глубокой осадкой, а также пять понтонов с тридцатишестифунтовыми пушками. Артиллеристы на Василиади вновь начали мощный обстрел, но ближе к вечеру их пороховой склад взорвался и они прекратили сопротивление. После этого все острова в лагуне быстро сдались. Наконец в руках греков остался только остров Клисова, расположенный в полумиле от города к юго-востоку. Здесь нападавшим пришлось высадиться в нескольких ярдах от берега и брести по грязи; они представляли собой удобную цель, и защитники острова одержали над ними полную победу. И Решид, и сам Ибрагим получили ранения, и попытка взять остров окончилась неудачей. Но это мало что меняло. Турки взяли лагуну под контроль. Жизненно важная для Миссолунги коммуникация оказалась перерезана. Отныне падение города стало лишь вопросом времени.
Помешать этому могло лишь одно: население должно было покинуть город и попытаться вырваться на свободу, пробившись через равнину к северо-востоку от города. Именно это и решили сделать жители Миссолунги. Население насчитывало около 9000 мужчин, женщин и детей; было условлено, что 22 апреля, когда стемнеет, все крепкие мужчины и подростки полезут через стены, неся маленьких детей, которых напоят опийной настойкой. Они пересекут защитный ров по импровизированным мостам, а затем укроются за внешними укреплениями и станут ждать, пока не услышат стрельбу (ее должен был затеять отряд, возглавляемый одним из командиров, Георгием Карайскакисом; предприняв эту диверсию, он отвлек бы осаждающих). Затем все они двинутся вперед. Те, кто был чересчур стар, болен и слаб и не мог бежать, должны были собраться в нескольких домах по соседству; подле них предстояло оставить заряд, который они должны были взорвать при приближении турок.
То был отчаянный план, и вряд ли следовало ожидать, что его удастся выполнить. Все долго и безуспешно ждали, что отряд Карайскакиса начнет стрельбу; простояв немало времени за Укреплением, беглецы потеряли терпение и вырвались на равнину. Внезапно послышались крики: «Opiso! Opiso!» — «Назад! Назад!» — и все смешалось. Кто-то продолжал двигаться вперед, кто-то отступил. На мосту началась такая давка и толкотня, что многие попадали в ров; с теми, кто вернулся в город, быстро разделались турецкие войска, которые, увидев, что защитники покинули стены, не теряя времени, проложили путь внутрь. Тех, кто продолжал бежать через равнину, вначале атаковала турецкая конница, а затем албанские солдаты; мужчин перебили, женщин и детей взяли в плен. Тем временем позади них Миссолунги превратился в геенну огненную. Доктор Хоув не мог сдержать своих чувств. Он писал 30 апреля:
«Миссолунги пал! Его храбрые воины в отчаянии бросились на вражеские штыки; его женщины и дети погибли в огне своих собственных жилищ, подожженных их же руками; их обгорелые изуродованные трупы лежат, являя собой ужасающее доказательство эгоистического безразличия христианского мира… Десять месяцев взоры христианской Европы были устремлены на Миссолунги. Европейцы видели, как его жители, многократно уступая в силах врагу, противостояли ужасам войны и голода; как истомились мужчины, истекая кровью и умирая; как женщины глодали кости павших лошадей и мулов; как стены города окружили арабы, жаждавшие упиться кровью его воинов и утолить свою адскую похоть, напав на женщин и детей. Все это европейцы видели — и не пошевелили пальцем, чтобы защитить их».
Что касается жертв, то точную цифру назвать невозможно, однако представляется вероятным, что к концу этой кошмарной ночи почти половина населения Миссолунги — вероятно, 4000 человек — погибли и около 3000, по большей части женщины и дети, попали в плен. Менее четверти — самое большее 2000 человек — добрались до безопасного места.
Судьбу Миссолунги Европа оплакивала еще горше, нежели хиосскую трагедию. Вновь разгневанный Делакруа в знак протеста взялся за кисть; его потрясающее полотно «Греция на развалинах Миссолунги» во многом стало символом всеобщего негодования, и по всей Европе его современники — художники и скульпторы, писатели и поэты — с энтузиазмом последовали его примеру. Западные державы более не могли бездействовать и соблюдать нейтралитет: пришло время препоясаться мечом и поспешить на помощь Греции.
Катастрофа в Миссолунги подорвала дух греков; за ней вскоре последовала другая, еще более страшная. В июне 1826 г. Решид-паша с армией в 7000 человек начал спланированное наступление на Афины. В силу своего географического положения этот город никогда не был столицей Греции, однако по двум причинам воспринимался как особое место. Первая причина очевидна: город стал свидетелем величайших достижений классической античности и по-прежнему, несмотря на длительный период упадка, пребывал символом высочайших свершений в сфере искусства, культуры и интеллектуальной деятельности, на которые некогда были способны греки и равных которым, они надеялись, им некогда удастся достичь вновь. Вторая причина, имевшая менее романтический характер, имела еще большее значение в сложившейся ситуации. После падения Миссолунги Афины оставались единственным городом к северу от Коринфского залива, по-прежнему находившимся в руках греков. Несмотря на недавние победы турок и египтян, теперь казалось вполне вероятным, что продолжавшаяся борьба, а также все возраставшее сочувствие со стороны держав Западной Европы позволят грекам добиться хотя бы частичной автономии. Если Афины перейдут в руки мусульман, эта автономия скорее всего ограничится Пелопоннесом; если же греки смогут удержать город, граница окажется отодвинута намного дальше к северу.
К середине августа Решид занял весь город, кроме Акрополя, где греческий гарнизон численностью 500 человек продержался всю следующую зиму. За это время греческое правительство, существовавшее на тот момент, стало жертвой очередной вспышки фракционной борьбы (ответственность за нее опять-таки во многом падает на Колокотрониса). К лету 1827 г. назрело не менее семи конфликтов. Как ни странно, отчасти смягчить ситуацию удалось двум англичанам, хотя и тому и другому пришлось принять участие в борьбе. Первым стал генерал сэр Ричард Черч, создавший на Закинфе шестнадцать лет назад англо-греческий полк. С того момента и вплоть до описываемых событий он служил в армии неаполитанского короля, но сердце его осталось в Греции. Он вернулся туда в марте 1827 г., когда ему предложили принять высшее командование над греческими войсками (казалось, что в вопросе восстановления порядка в стране, охваченной таким хаосом, можно надеяться только на иностранца), но он отказался принять этот пост, пока два соперничавших правительства не уладят своих разногласий.
Через неделю вслед за Черчем прибыла еще более примечательная личность. Лорд Томас Кокрейн — впоследствии 10-й граф Дандональд — в начале своей карьеры был предан военно-полевому суду за нарушение субординации, а в 1814 г. подвергся судебному преследованию за мошенничество на Лондонской фондовой бирже. В первом случае его оправдали, во втором признали виновным. [334]Тем не менее его единодушно считали лучшим английским адмиралом после Нельсона. Он провел семь лет в Южной Америке, где сражался за независимость Чили, Перу и Бразилии, и еще в 1825 г. ему предложили командование греческим флотом. По его настоянию назначение отложили (таковы были условия, на которых он согласился принять этот пост), дабы снарядить шесть пароходов и два фрегата. Спроектировал их другой английский аристократ, Фрэнк Эбни Гастингс, который, будучи юнгой, участвовал в Трафальгарской битве и вышел в отставку, дослужившись до капитана.
334
Эти два приговора почти наверняка следовало бы поменять местами.