Расстрельное время

— Любопытствуете? — не то спросил, не то укорил он и, указав на женщин, рвущих гобелен, пытаясь его поделить, добавил: — Народ, что море, все унесет.

И исчез, словно растворился в воздухе. Кольцов повертел головой, но, ни тачанки, ни её пассажира нигде не было — должно быть, свернули в ближайший переулок.

И когда они уже покидали Черную Долину, Кольцов еще раз оглядывал площадь, но знакомой тачанки так нигде и не увидел.

За Черной Долиной дорога раздваивалась.

— Куда нам? — спросил Кольцов.

— А шут его знает! Я впервые здесь… — признался шофер. Затем немного помолчал и предложил: — А, может, рискнем, поедем по правой. Дорога хорошо наезженная.

— Лучше не рисковать, — сказал Кольцов. — Постоим. Кто-нибудь да подъедет — разузнаем…

Прошло совсем немного времени, к ним подъехала тачанка, на которой рядом с кучером восседал…все тот же их случайный знакомый.

— Похоже, заблудились? — ещё издали дружелюбно спросил он, увидев на перекрестке дорог «фиат» и прогуливающихся возле кабины Кольцова и шофера.

Легко соскочив с тачанки, он подошел к ним.

— Тут совсем недавно указатель был. Вам куда надо?

— А табличка куда указывала? — прежде чем ответил Кольцов, с кузова автомобиля спросил Бушкин.

— Понимаю. Секреты, — со вздохом сказал их знакомый. — И когда все это кончится?

— Как только, так сразу, — съязвил Бушкин и вновь настойчиво спросил: — Так что там было на указателе?

— Налево — на Асканию-Нову, и дальше, до самого Чонгара. А если вправо повернете, в Чаплинку, в Каланчак попадете, — и, все так же дружелюбно улыбаясь, он спросил: — Вам-то, как я понимаю, на Чонгар надо?

— Это почему вы так решили? — спросил Кольцов, не особенно, впрочем, раздражаясь от бесцеремонности случайного знакомого.

— А я — колдун. Правда. Я все про всех знаю. Вы вот едете, и не знаете, что у вас впереди. А я знаю.

— Ну и что? — Кольцов начал понимать, что перед ними или доморощенный шутник, или психически нездоровый человек.

— У вас впереди незабываемая встреча, — он громко захохотал. — Счастливого пути!

И, продолжая хохотать, колдун пошел к тачанке и едва ли не на ходу легко впрыгнул в нее. Они свернули вправо и вскоре затерялись вдали.

— Ох, не нравится мне все это! — мрачно сказал Бушкин.

— Что — «это»?

— И этот колдун, его интерес к нам, все эти его смешочки, ухмылочки. И это пророчество про незабываемую встречу.

— Это как раз понятно: люди в пути. В конце пути у них обязательно будет встреча, — пояснил Кольцов. — Я встречал таких. Они сами себя развлекают, и других заодно.

— А, может, он просто больной? — Бушкин покрутил палец у виска. — Ну, не может же здравомыслящий человек называть себя колдуном.

— Может, и больной, — согласился Кольцов.

— А вдруг и вправду колдун? Он когда от нас отъехал, верите — нет, на меня вроде как серой пахнуло! — серьезно сказал Бушкин.

— У вас больные нервы, Бушкин. Успокойтесь! — уже начал раздражаться Кольцов. — Больше мы с ним не встретимся. Нам — влево, на Асканию-Нову. А он направо свернул.

Они тронулись дальше. Замёрзшие ночью комья грязи оттаяли, и автомобиль мягко бежал по дороге.

Уже за полдень перед ними еще издали завиднелась довольно большая темно-серая роща, и послышался шумный, накликающий снега, грачиный грай. Это была окраина Аскании-Новы.

Не в пример Чёрной Долине, имение Фальц-Фейнов мало пострадало от пребывания здесь как белых, так и красных. Должно быть, в душах даже самых отпетых разбойников, при виде прекрасного, просыпается что-то доброе, человеческое.

Аскания-Нова была жемчужиной этого выжженного солнцем степного края. Всегда чистая, ухоженная, с белоснежным дворцом, утопающая в зелени, она завораживала взор, и даже сама мысль что-то разрушить здесь казалась большинству её посетителей кощунственной.

За время войны Аскания-Нова много раз переходила из рук белых к красным и обратно, но большей частью в ней были разрушены или сожжены лишь дворовые пристройки и частично разрушены вольеры, в которых хозяева имения содержали для забавы диких зверей, животных и птиц.

Даже лихие конники генерала Барбовича [20], проживавшие здесь несколько дней, не позволили себе ничего варварского. Правда, жарили яичницу из страусиных яиц, постреляли оленей и лебедей, выпустили из вольеров страусов, и они разбежались по степям. Их отлавливали и возвращали обратно. И никому в голову не пришло отправить их на кухню.

А медведь, выпущенный из загородки пьяными казаками, долго бродил по селам, пугая жителей и собак. Потом кто-то невзначай выяснил, что он умеет танцевать и, вероятно, прежде выступал в каком-то бродячем цирке. Его присвоили себе цыгане, и какое-то время ездили с ним по всей Украине, собирая толпы зрителей. Медведь неплохо кормил цыган в это голодное время. Но потом ему это надоело, и где-то под Нежином он от цыган сбежал. С тех пор больше о нём никто ничего не слышал.

Рассказывали и о том, что белогвардейские казаки присмотрели здесь, в помещичьих конюшнях, элитных коней, которых хозяева не сумели или не успели вывезти. Сытых, не измученных походами коней, они распределили между собой. Но ночью кто-то открыл ворота конюшен и выгнал их в степь. Почуяв волю, кони разбрелись по ближним и дальним окрестностям. Местные жители ещё долго ловили в Таврических степях статных одичавших скакунов.

Нет, не соврали тогда Ромка с Данилой Павлу Заболотному, когда сказали, что поймали чубарого красавца коня где-то здесь, в херсонских степях. Скорее всего, «Алмаз» — так назвали его цыганчата — был из этой самой фальцфейновской конюшни.

Кольцов с Бушкиным и шофером Артемом Кошевым долго ходили по имению, любуясь его красотами и уцелевшими диковинами.

— Красота-то какая! — восторгался Бушкин. — Как в раю.

— В раю морозов не бывает, — буркнул Артем.

— Это еще неизвестно. Никто пока оттуда не приезжал, — и, удивленно качнув головой, Бушкин добавил: — И что удивительно, не поднялась рука!

— Вы о чем, Бушкин? — спросил Кольцов.

— Почти ничего не разорили. Не то, что в Чёрной Долине, — пояснил Бушкин. — Я когда в бронепоезде товарища Троцкого по России мотался, много всякого повидал. Отчего наш народ, как лютые разбойники, так любит грабить, разрушать, палить?

— От бедности, — коротко ответил Кольцов. — А потому, от ненависти.

— И еще чуток от зависти,— добавил Бушкин.

— Пожалуй, — согласился Кольцов. — А вы, Тимофей, еще совсем недавно хотели во Франции начинать революцию? Не раздумали? Последствия будут примерно такие же.

— Чудные слова говорите, Павел Андреевич! — Бушкин удивленно посмотрел на него. — Вы вроде как против революции?

— Я против уничтожения имений, против пожаров, грабежей, бессмысленных расстрелов и убийств. Против уничтожения всего того, что человечество создавало на протяжении не одного столетия.

— А как же тогда понимать слова Интернационала: «Весь мир насилья мы разрушим», а уже потом построим свой мир? Я когда в Москве был, на митинге Ленина видел. Он вместе со всеми пел Интернационал. Не стал бы, если бы был несогласный.

— Ну, не буквально же надо это понимать, — возразил Кольцов. — Интернационал призывает разрушить мир насилия. Понимаешь? А вовсе не дворцы и имения.

— А «мир хижинам, война дворцам»? Это что, тоже не буквально? — наступал на Кольцова Бушкин. — А как же тогда революции совершать? В белых перчатках, да?

— Эх, Тимофей, Тимофей! — укоризненно покачал головой Кольцов. — Всякая революция, это, как правило, переворот, смена старой власти со всеми ее законами.

— Пока никаких возражениев, — согласно кивнул Бушкин.

— Чаще всего, революция — это стихия. Буран. Тайфун. Она рушит на своем пути всё. Но тот, кто идет в революцию сознательно, должен понимать, что в первую очередь он должен помогать таким же, как он обуздать эту разрушительную стихию.

— А вот это уже слишком мудрено, — сказал Бушкин. — Вы, как Лев Давыдович Троцкий. Тог тоже, бывало, как чего скажет…

20

Иван Гаврилович Барбович (27 января 1874 года — 21 марта 1947 года, Мюнхен) — генерал-лейтенант кавалерии (1919). Деятель Белого движения в России. Организовал конный отряд из своих бывших однополчан, во главе которого выступил 26 октября 1918 года на соединение с Добровольческой армией генерала А.И. Деникина. С апреля 1920 года — командир 1-й Сводной кавалерийской дивизии в Русской армии генерала П.Н. Врангеля, участвовал в боях в Таврии. 19 июля 1920 года был произведен в генерал-лейтенанты. В сентябре — ноябре 1920 года командир конного корпуса. Награжден учреждённым Врангелем орденом Св. Николая 2-й степени за доблесть и самоотвержение, многократно им проявленное в целом ряде боёв.