Миссия в Париже

– Пусть народ Советской России с глазу на глаз поговорит с народом Франции. И я хочу посмотреть на правительство Франции, что оно ответит на справедливое требование народов! – патетически выкрикнул Ганецкий, завершая свое выступление на СНК и даже сорвав аплодисменты, на которые комиссары обычно бывают скупы.

Ганецкий предлагал в руководители делегации свою кандидатуру, но его никто не поддержал из-за известного авантюризма и легкомыслия. Красин предложил своего заместителя Тихонова, человека обстоятельного и здравомыслящего: такой не наломает дров.

Красина поддержал Ленин. У него была для этого еще одна причина. Не ожидая окончания Гражданской войны, Советская Россия приступала к строительству Каширской ГЭС и тем самым как бы сигнализировала всему миру: сомнений в победе нет. Начальником строительства был назначен младший брат наркома продовольствия Цюрупы Георгий, который, как известно, был земляком Тихонова. К тому же они были связаны родством: женаты на родных сестрах. Инженер-электрик по специальности, Георгий Цюрупа до недавнего времени успешно работал в Питере на заводах Сименса-Шуккерта.

Начиналось строительство «Каширки» поистине на голом энтузиазме. Кроме кирпича, который имелся в наличии, нужны были еще турбины Женвеля по пятьсот лошадиных сил каждая, нужны также трубы, насосы, силовой провод, изоляторы и еще много чего. Список только того, что требовалось в первую очередь, содержал более сотни наименований. Георгия Цюрупу, который блестяще владел немецким, часто бывал в Германии и имел в друзьях большое количество влиятельных людей, включили в состав Миссии с тем, чтобы он сошел с поезда в Берлине и по возможности предварительно договорился с крупными немецкими предпринимателями о поставках всего необходимого для Каширской ГЭС.

Появившийся на вокзале Красин не подошел к членам Миссии, а подождал, когда на него обратит внимание Александр Дмитриевич Тихонов. Они стали неторопливо ходить по перрону, что-то горячо обсуждая. Поднаторевший в международных делах Красин, видимо, давал необходимые советы своему заместителю, не столь опытному в общении с иностранцами.

А Кольцов присматривался к своим попутчикам, в основном людям немолодым, выбывшим из войны не по своему желанию, а вынужденно, из-за ранений и других различных болячек. По шрамам на обветренных лицах, по степенности и неторопливой крестьянской основательности Кольцов понял, что в прошлом это были трудяги-хлеборобы, а в недавние лихие времена вынужденно стали разудалыми кавалеристами и отчаянными рубаками. Двое-трое суток с такими попутчиками обещали не скучное времяпрепровождение.

Чуть в стороне от остальных переминался с ноги на ногу высокий кудрявый мужчина. Это и был начальник будущей Каширской ГЭС Георгий Цюрупа, попутчик Кольцова до Берлина.

Наконец маломощная «овечка» подтянула к перрону куцый – в пять-шесть товарных вагонов – состав, к которому был прицеплен единственный порядком изношенный и ободранный, словно только недавно извлеченный со свалки, пассажирский вагон.

Тихонов попрощался с Красиным и направился к вагону.

– Прошу, товарищи! – пригласил он членов Миссии, и добавил. – Надеюсь, в Брест-Литовске нам заменят эту развалину.

Члены Миссии утиной цепочкой двинулись вслед за Тихоновым. Последним шел Кольцов.

Тихонов вглядывался в лица членов Миссии, запоминал. Павла задержал, протянул ему руку:

– Рад с вами познакомиться, товарищ Кольцов. Вениамин Михайлович Свердлов просил меня извиниться, что не смог вас проводить. Вызвали во ВЦИК.

– Понимаю.

– Передал, чтобы не беспокоились. В Париже вы не будете одиноки. Наши люди окажут вам всяческое содействие. Они уже предупреждены и встретят вас. Со своей стороны я тоже буду рад помочь вам в случае, если она вам понадобится в те несколько коротких дней, пока мы будем в Париже.

– Думаю, у вас там дел будет выше крыши. Постараюсь не обременять, – сказал Кольцов.

– Да уж хлебом-солью нас не встретят, это без сомнения.

Тяжело вздыхающий паровозик вдруг дал не по чину густой, басовитый и длинный гудок. Звякнули буфера и сцепки, и поезд тронулся. Тихонов пошел рядом с набирающим ход вагоном, ожидая, когда на ступени поднимется Кольцов, затем запрыгнул и сам, легко, как юноша, словно и не был отягощен грузом лет.

Медленно, словно нехотя, отставал от поезда вокзал с одиноко стоящей на пустынном перроне темнеющей фигуркой Красина.

Вдоль окон вагона потянулись неприглядные нищие городские окраины. Их сменили лесочки, перелески, одинокие будочки путевых обходчиков. Еще не успевшие сбросить осеннюю листву, небольшие колки выглядели нарядно, переливались золотистым и багряным цветом. Редкие хвойные деревья выглядели среди лиственничных перелесков строго, как дипломаты на сельской ярмарке.

Вагон был практически пустой. Кроме двух проводников, вероятнее всего, сотрудников Чека, его занимала всего лишь Миссия, состоящая из семи человек и двух их попутчиков: Павла Кольцова и Георгия Цюрупы. Посторонних не было.

Поселились, как кому хотелось. Четверо крестьян, едва только разместились в купе, как тут же стали вынимать и раскладывать небогатую домашнюю снедь, в основном вареные яйца, овощи и хлеб. У одного нашелся тощенький кусочек сала, у другого – бутылка самогона. Миссия хоть и международная, а все ж состав российский, со всеми хорошими и плохими российскими традициями.

Пригласили к себе в купе всех остальных. Долго совещались, как подступиться к своему руководителю Тихонову. Как-никак, заместитель народного комиссара! Хоть и народного, а все же… Парламентером послали его приятеля Георгия Цюрупу.

Александр Дмитриевич охотно откликнулся, пришел со своей закуской: с десятком крупных вобл, и тоже… с бутылочкой, но «казенки».

А за вагонными окнами сменялись убогие деревни с сияющими на солнце маковками церквушек и монастырей. Кое-где тощие лошади уныло распахивали под озимь крошечные наделы. Люди заботились о завтрашнем дне.

И в вагоне беседовали о том же. Пахать землю нечем, лошади за время войны либо повыбиты в боях, либо пошли на прокорм красноармейцам. На пустой желудок не шибко повоюешь. В тылу тоже не лучше. Подступает голод, нормы хлеба повсеместно урезают. Оно бы и ничего, можно и перетерпеть, потуже затянуть пояса. Но ведь и земле нужно зерно. Без него она родит только лебеду. И удобрения нужны. А откуда они возьмутся, если скот почти вчистую пустили на продовольствие.

Надеялись мужики, что Тихонов скажет им что-нибудь обнадеживающее, утешительное. Все же замнаркома. Хоть и не по продовольствию, но со всеми другими наркомами за руку. Они тоже, небось, промеж себя разговоры ведут про то же самое: как Россия после войны с колен подниматься будет.

Но Тихонов даже после выпитой чарки был несловоохотлив. Да и чем обнадежишь, если ехали они к недругам на поклон, с протянутой рукой. Уж он-то, как никто другой, знал, что голод к стране подступает нешуточный.

Когда за окнами вагона земля со своими городками и хуторами растворилась в ночной темени, члены Миссии разошлись. Кольцов обосновался в соседнем купе, где только что вершилась трапеза. Сон не шел, он лежал, думал о чем-то своем. За тонкой перегородкой глухо звучали голоса его попутчиков. Они все еще никак не могли закончить вечерний разговор.

– Ничего, не пропадем! – горячился один из пожилых миссионеров. – Россия, она столько всего вытерпела, что и это перетрет. Только бы замириться.

– А что потом? Ну, после замирения?

– Известно что. Коммунизм.

Кольцов отвлекся от своих мыслей, стал вслушиваться в разговор попутчиков-крестьян.

– Так вдруг, как теща с печки? – прозвучал другой голос.

– Известное дело, не сразу. Малость погодя. Сперва, как товарищ Ленин говорил, произведем всех до общего состояния. Что б, значится, ни бедных, ни богатых, ни антилигентов, ни трудящих. Что б все были ровня.

– И я такое слыхал! – согласился кто-то третий. – Все будут трудящие. Которы могут умственно трудиться, тем, значит, на счетах пожалуйста, или в конторе, или, на крайний случай, при складе. А которы по малограмотности до этого не приспособлены, те кирпичи клади, землю копай. А чтоб никому не обидно, всем одинаковый паек.