Багровый дождь

Утром иду в штаб. Бутков в хорошем настроении. Выслушивает меня, соглашается. Радуется, что можно поставить на ход ещё и «троечку». Почему? Ясно без слов. «Т-III» — излюбленная машина наших танковых командиров. Комфорт, удобства, все условия. Пускай забирает. Мы берём десяток пленных и шагаем к нашей «четвёрке». Весь день занимаемся танком. Обед Татьяна доставляет нам на поле, в термосе. Пленные румыны смотрят на нас голодными глазами. Им холодно и голодно. Ничего, работой согреются… Хотя… Не сговариваясь, делимся с ними едой. Они поражены до глубины души и стараются изо всех сил.

Заводим уже под вечер «тройку». Цепляем на буксир нашу машину и тащим её в станицу, загрузив всё моторное отделение запчастями, снятыми с других машин. На следующее утро приступаем к основному ремонту. Закутываем танк брезентом, под которым разводим костёр для тепла и чинимся. К обеду меняем звёздочку. Натягиваем гусеницу. Теперь остались внутренние работы. Советской рации у нас нет, поэтому, поразмыслив, оставляем немецкую «Fug». Меняем разбитый прицел. Всё таки оптика у фрицев — класс! Находится и аккумулятор. Наконец, уже чуть ли не в полночь двигатель неохотно фыркает, и, выбросив облако сизого дыма, начинает работать. Вначале неустойчиво, потом всё ровнее и ровнее…

Утром мы лихо подкатываем к штабу на обоих танках. Народ обступает наши танки. Ещё бы! Всем интересно посмотреть на вражеские машины не только через прицел. Да и полезно, когда своими глазами видишь, с чем тебе приходится воевать. Руками пощупать слабые места, образно выражаясь…

Глава 40

Владимир стоял на краю взлётно-посадочной полосы и смотрел на небо. С Запада, где под Мышковой шли ожесточённые бои с пытавшейся прорваться на выручку Паулюсу танковой группировкой противника, заходили на посадку штурмовики.

— Четыре, пять… Троих нет… — Произнёс безжизненный голос одного из техников за его спиной.

— Может, отстали…

— Скорее всего. Машину повредили, вот и не могут за всеми успевать…

— Или из-за попаданий к соседям сели…

— А может, на вынужденную…

Едва погода немного восстановилась, как начался ад. Десятки, сотни самолётов с той и другой стороны поднялись в воздух. Целыми днями над передним краем висели «ильюшины» и «хейнкели», «юнкерсы» и «петляковы»… Десятки тонн бомб падали на головы пехотинцам и танкистам, артиллеристам и сапёрам. Бои не прекращались ни на минуту, ожесточенные сражения в воздухе и на земле шли днём и ночью, озаряемой выстрелами орудий и разрывами снарядов. Иногда из-за горящей техники видимость в воздухе не превышала пятисот метров… Полк Медведева понёс большие потери, потеряв больше половины машин и столько же лётчиков, стрелков выбыло больше… Владимир в предыдущем вылете на поддержку наших танкистов, занявших Миллерово, получил снаряд из «эрликона» в левую плоскость и с трудом дотянул до аэродрома. Один элерон выбило начисто, и если бы второй не остался в рабочем положении, то вряд ли он смог бы сейчас стоять на своих ногах… Сейчас штурмовик латали все свободные из-за отсутствия машин техники, и, как назло, их было очень много, даже слишком…

Садящийся первым самолёт с клочьями полощущейся по воздуху обшивки вдруг вздрогнул, и начал валиться вниз. Его винт застыл в воздухе неподвижно, но было видно, что пилот удерживает контроль над машиной и сможет сесть на брюхо. Так и вышло — приняв чуть в сторону, чтобы не перекрыть полосу остальным машинам, «Ил-2», блестя залитым маслом капотом двигателя тяжело ударился о снег и вздымая тучи снежной пыли замер в чистом поле, остановившись буквально метрах в пяти от обрыва реки… Второй самолёт сел удачнее, даже на шасси, но тормоза отказали, и его остановил только огромный сугроб на краю поля. К нему поспешили бойцы БАО и санитарная машина. Удачно сели третий и четвёртый, без происшествий, поспешив освободить полосу для последнего. Тот, между тем, не спешил заходить на посадку, а упрямо описывал в воздухе круги.

— В чём дело? Почему он не садиться?

— А ты что, не видишь?!

Владимир не верил своим глазам — в плоскости торчала бомба… Стало понятной причина бесцельного полёта — самолёт вырабатывал топливо.

— Пускай поднимается повыше и выпрыгивает к чёртовой бабушке! Аллах с ним, с самолётом! Лётчик важнее! — Раздался позади рык Медведева.

— Он не может, товарищ подполковник, у него стрелка ранили…

— Вот дьявольщина!..

Надсадно гудя мотором «Ильюшин» кружился и кружился над полем, стараясь не теряться из видимости оставшихся на земле. Из доклада вернувшихся лётчиков, стало ясно, что над целью они нарвались на бомбящие наши войска с высокой горизонтали немецкие бомбардировщики. Одна из бомб попала прямо в самолёт сержанта Егорова, зацепившись стабилизатором за нервюру. Почему не взорвалась — непонятно… Ведущий велел ему уходить, но тут появились «мессеры», сбили троих, а сержанту повезло — один из фрицев стал заходить на него в атаку, но когда рассмотрел, что за подарочек торчит в крыле в у русского — дал полный форсаж, и только его и видели…

— Что у него там?

— Фугаска, похоже. Двадцать пять кило. Не меньше…

— А топлива?

— Ещё минут на десять.

— Освободить полосу, приготовить средства тушения огня, санитаров.

— Всё готово, товарищ командир полка…

— Передавай, пусть садится! И немедленно! Иначе гробанётся!

— Слушаюсь!..

Повинуясь командам с земли, штурмовик развернулся, начал снижение… Лобовая проекция машины быстро вырастала в поле зрения. Ниже… Ещё ниже… Шасси пошли вниз. Стала на место левая стойка, правая…

— Закрылки, закрылки полностью, балда!

Словно услышав, они вышли до отказа. Штурмовик не то, что садился, он словно бы подкрадывался к земле. Медленно-медленно, очень аккуратно…

— Есть, касание!!!

Все замерли, ожидая, что сейчас сверхчувствительный взрыватель бомбы разнесёт в клочья краснозвёздую машину, но произошло чудо: подрагивая концами плоскостей «Ильюшин» катился по полю. Тому самому, которое последние полчаса, пока самолёт кружил в воздухе, выглаживали до зеркальной ровности всеми волокушами, имеющимися в БАО…

— Сел… Сел! СЕЛ!!!

— Не подходить! Не подходить! Только сапёры и санитары!

…Аккуратно, на руках вытащили раненого стрелка, передали его дожидающимся с носилками у крыла медикам. Помогли вылезти и молоденькому двадцатилетнему сержанту с чёрными ресницами. Затем старшина оружейников очень аккуратно вывинтил взрыватель из бомбы и самолет отбуксировали в сторону, где извлечением фугаски из плоскости занялись срочно вызванные командиром полка сапёры… Все ждали. Наконец командир прибывших минёров, средних лет старший лейтенант, отошёл от машины и помахал рукой, давая знак, что всё в порядке…

— Бомба с песком была! Представляете? Песок вместо тротила! Антифашисты постарались! Или подпольщики!..

Все радовались, но в сторону сержанта Егорова старались не смотреть: когда-то смуглый брюнет, сейчас он был абсолютно седой…

Утром полк строят по тревоге. Личный состав полностью, кроме дежурных и лежащих в госпитале стоит шеренгой на плацу, прямо вдоль взлётно-посадочной полосы. Начальство бродит вдоль шеренги и молчит, но команды расходиться не даёт. Все явно нервничают. То и дело в сторону летят окурки, рассыпаются в полумраке декабрьского утра яркими искрами при ударе о землю. Наконец в наступающей синеве рассвета невдалеке сверкают синие огоньки маскировочных фар. Кто-то едет… У Владимира всё внутри сжалось в недобром предчувствии. Уж больно это напоминало тот проклятый осенний день. Заныл старый шрам, уже почти незаметный под волосами. Между тем можно стало разобрать, что идут две грузовые машины и легковушка… Часовые на границе части, видимо предупреждённые заранее, подняли шлагбаум, пропуская транспорт. Автомобили въехали на полосу и остановились возле Медведева и начальника штаба. Из «эмки» вылез майор с эмблемами госбезопасности, отдал честь. Столяров облегчённо вздохнул, немного отпустило… Командиры быстро о чём-то переговорили, затем «малиновые петлицы» вышли вперёд.