Страница 69 из 79
— Видим, — кивает Анри. — Почти сразу заметил. Интересно, она глухая? Нигде не проплыть?
— Почему. Внизу оставлены «окна» для морской фауны, у портов есть ворота для судов. В конце концов, соорудить что–то и перелететь. Только смысл? Да, мы все еще зависим материально от поддержки западных фондов, но это они за стеной, а не мы. Это загнивающий мир закрыт от нас, от свободных людей. Скоро два миллиарда жителей центрально–африканской СПИД–резервации перебьют последних пограничников и рванут на север, в Европу. Начнется новое великое переселение народов. Миллиард индусов и полтора миллиарда китайцев с территорий, которые остались после Великой Ядерной, поплывут в Америку и Австралию. И только мы, «нетолерантные третьей степени», будем спокойно наблюдать за этим из десятка своих огороженных республик.
Звучит не сильно убедительно, но Карелу нравится. У него даже зарождается в голове пара музыкальных идей на тему великого переселения народов, но тут же он вспоминает, что здесь нет Интернета и заниматься музыкальным творчеством будет намного сложнее.
— Все равно, у вас тут все так… дико, — задумчиво произносит Анри. — Ходите с ружьями. Денег нет, еда по талонам. Доступ в Интернет от вас заблокирован…
— Зато у нас сохранен традиционный брак, — парирует Алекс. — Вот мне — двадцать пять, я женат уже три года, у меня двое детей. Мальчик и девочка. И воспитываю я их сам.
— Не знаю. — Анри усмехается. — Для меня это тоже дико. До сих пор не могу привыкнуть, что женщине на улице спокойно можно глядеть в глаза и ничего за это не будет.
— А вы… натур алы? — осторожно спрашивает Алекс.
Карел и Анри кивают.
— Правда, если можно называть натуралами людей, которые полжизни спали с роботами, — усмехается Карел.
— Ничего, какие ваши годы. Научитесь и с бабами. В прошлом году мы поженили восьмидесятилетнего бразильца, сосланного за прилюдное чтение стихов. Кстати, по поводу искусства…
Лейтенант вытаскивает из кармана плеер и протягивает наушники: левый — Карелу, а правый — Анри.
— Что там?
— Частушки на русском с жутким немецким акцентом. Очень популярны в последние месяцы. Записали какие–то тайные фанатики из Европы и распространяли на дискетках, смельчаки. Нескольких, по слухам, уже высадили в Южно–Сахалинске. Хотел бы я с ними пообщаться…
— Кажется, ты уже познакомился с одним из этих фанатиков, — смеется Анри и хлопает Карела по плечу.
Юрий Бурносов. Осень в Никольском
Какая разница для мертвых, сирот и бездомных, во имя чего творятся произвол и разрушения — во имя тоталитаризма или во имя священной демократии и либерализма?
Махатма Ганди
Сегодня Кирилл Степанович Васильков занимался благородным и благодарным делом —мариновал огурцы.
Он делал это совсем не так, как покойная супруга. Та стерилизовала банки, закатывала их крышками при помощи специальной машинки, переворачивала, выдерживала, накрыв тряпочкой… Василькову все это было чуждо и сложно, он не вдавался в подробности изготовления и потреблял конечный продукт. Зная к тому же, что супругины огурцы порой мутнели и становились кислыми, а то и взрывались по малопонятным причинам. Потому для себя он выбрал в Интернете рецепт безошибочный, европейский — много уксуса и никакой стерилизации. К тому же в закрытых наглухо банках ютились, говорят, анаэробные возбудители ботулизма. Правда, это скорее относилось к грибам, но рисковать и помирать Вешняков не хотел, раз уж дожил до семидесяти трех.
Возраст Христа, как обычно шутил он, начиная еще со своего пятьдесят третьего года. И на недоуменные замечания — Христос, мол, прожил всего тридцать три! — Васильков добавлял:
— Я имею в виду потенциальный возраст Христа, если бы он не объявлял себя Царем Иудейским и не собирал вокруг себя маргинальные элементы в виде апостолов.
Кирилл Степанович осторожно попробовал кипящий маринад, почмокал губами, добавил пару гвоздичин и чайную ложку сахара. Вроде нормально. Пусть теперь прокипит хорошенько, и можно разливать по банкам.
И тут он обнаружил, что закончилась лаврушка. Без лаврушки маринад — не маринад, потому старик выключил газ, накинул пальто и заковылял в гастроном.
Хотя оно громко сказано — гастроном. Гастроном как таковой здесь был три года назад. Затем он превратился в пункт раздачи гуманитарной помощи, а сейчас являл жалкое зрелище — соевое мясо, водка, презервативы, крупа, макароны, непонятного происхождения консервы с непонятным же содержимым. Васильков помнил горбачевские и ранние ельцинские времена, так вот, тогда было гадко, но все же получше.
Но лавровый лист в «гастрономе» имелся, притом в огромных количествах. Васильков повозился в отделении кошелька для мелочи, выбрал юбилейную рублевую монетку с профилем академика Сахарова и подал мрачной продавщице. Продавщица бросила на прилавок два пакета лаврового листа производства Польши и тридцать копеек сдачи.
— Колбасу не собирались завозить? — поинтересовался Васильков.
— Растительную, — буркнула продавщица. — Во вторник вроде. С утра подходите, а то разберут ведь…
Можно было и не спрашивать. После подписания президентом Чибриковой европейской конвенции о правах животных обычная колбаса появлялась на прилавках все реже и реже, а за фермерским мясом нужно было ехать за пределы Московской области, потому что здесь оно стоило диких денег. Да и фермеров помаленьку выбивали, насылая грозные комиссии, которые детально осматривали свинарники и коровники на предмет соответствия евростандартам. Разумеется, свинарники и коровники чаще всего не соответствовали: где–то не ставили скотине музыку Вивальди, где–то — чересчур мучительно умерщвляли, где–то чисто по–российски морда фермера не нравилась утонченным проверяющим.
К слову, с фальшивыми колбасами, сосисками и бифштексами тоже далеко не всегда было хорошо. «Трудности переходного периода от тоталитаризма» — так обычно называли это в газетах и по телевизору. Увы, пресловутый период заходил уж на четвертый год, а от синтетических и соевых «деликатесов» у Кирилла Степановича было жуткое несварение. Поэтому он в основном питался овощами. Вполне в духе подписанной конвенции и архиактивной государственной пропаганды веганства и вегетарианства, которым Васильков совершенно не сочувствовал.
Распихав по карманам пакеты с лавровым листом, Кирилл Степанович двинулся в обратный путь.
Несмотря на золотую осень с ее буйством желтого, красного и оранжевого цветов, побеждающих летнюю зелень, настроение было отвратительным, как и окружающий пейзаж. Брошенные дачи, ржавеющие машины без колес, с алчно распахнутыми пастями багажников и капотов… Военный городок держался получше, хотя собственно военных оттуда давно изгнали. Когда расформировали дивизию внутренних войск имени Дзержинского, всех офицеров и их семьи заодно лишили жилплощади. Даже тех, кого не осудили — а таких хорошо если процентов десять набиралось. Особенно после того как предыдущий президент под лозунгом «Хватит кормить Кавказ!» пытался навести «конституционный порядок» в паре тамошних республик и положил большую часть личного состава. Разумеется, после этого ничего не оставалось, как объявить выживших в бессмысленной бойне военными преступниками.
Европейские суды радостно и в кратчайшие сроки все рассмотрели и оформили, а экс–президент нынче спокойно преподавал в своем любимом Йельском университете. Его преступником, разумеется, не признали.
Сейчас в многоэтажках городка жили какие–то непонятные люди, преимущественно кавказского и среднеазиатского обличья — видимо, благодаря новому миграционному законодательству, фактически открывшему границы и не требующему даже временной регистрации, взамен предлагая довольно внушительные пособия. Васильков как–то подсчитал, что теперь безработный гость получает едва ли не вдвое больше вполне себе работающего учителя местной школы.
На территории самой дивизии, по слухам, собирались открыть эстонскую военную базу, а в здании бывшего дома культуры — гей–клуб. На вертолете уже прилетал будущий комендант — непонятное существо (веяния принятой в Европе отмены понятия «биологический пол») в мешковатой форме. Осматривало будущие владения, так сказать…