Страница 41 из 79
— Скажи ему, что я согласен, — прохрюкал мистер Претт. — Когда я продам это в Бостоне за двести миллионов, пошли ему телеграмму. Жлобов нужно макать лицом в навоз.
Барсуков скатился по ступеням особняка и запрыгнул в «Испано–Сюизу»…
А Юля сидела в зале судебных заседаний и старалась не паниковать.
«Тебя будут прессовать, — объяснял утром Гриша, а она, дурочка, лежала на его плече, не слушала и думала совсем о другом. — Без особой цели, просто так принято. Наложат арест на имущество. Постараются забрать на время разбирательства Мику. Не давай! У тебя заключение врача на руках».
Заключение врача кануло в номерной папке. Юля смотрела на судью, молодую женщину с жестким взглядом, и пыталась угадать, есть ли у нее дети.
«Я вернусь с деньгами, — обещал любимый, такой смешной и милый художник Гриша. — Протяни только день. Вечером Мика должен остаться с тобой… с нами».
Мика остался. Юля не ошиблась: судья в целом соглашалась с доводами обвинения, но Мику оставила с матерью. Юля до того не бывала в суде, и не знала, можно ли благодарить судью. Она только надеялась, что судья поняла ее красноречивый взгляд.
Юля вышла в вечерний дождь, спрятавшись вместе с Микой под зонтом, и почти сразу же наткнулась на Кабана. Здоровяк ждал их у выхода, прикрывшись от дождя газеткой, и не говоря ни слова двинулся следом. У Юли разом испортилось настроение. Она заспешила, ступила в лужу и, наверное, натворила бы глупостей, если бы перед ней не встал дорогущий серебристый автомобиль.
— Садись, — пригласил ее Гриша, а сам поднялся из–за руля и преградил здоровяку дорогу.
— Кабан, уважаемый? — осведомился художник.
— Ну? — буркнул Кабан.
— Не нужно ехать за нами, — попросил художник. — Это незаконно и несправедливо. Мы этого не хотим.
Бандит только плечами пожал, мол, а мне какое дело до твоих хотелок?
Тогда художник сделал резкое движение, и здоровяк вдруг встал перед ним на колени, выпучил глаза и, кажется, перестал дышать. Юля тихо взвизгнула.
Григорий прыгнул обратно за руль и вдавил акселератор.
— Разведчики научили, — смущенно объяснил он. — Давным–давно. Селезенка, болевой шок. Руку отбил, ей–богу — и впрямь кабан.
Юля перевела дух.
— Они нас все равно найдут.
— Не найдут, — отрезал Гриша, выруливая на трассу и увеличивая скорость. — Зато я знаю, где твой муж. В Америге. Искать деньги нужно там. Ну, и тех, кто при деньгах, тоже.
— Где?! — Юля так удивилась, что даже забыла разозлиться. — В Америге? Ты веришь в эти сказки?
— Не перебивай, пожалуйста, — мягко улыбнулся Григорий. — Это не сказки. Ты никогда не видела настоящей карты — только транспортные схемы: от пункта А до пункта Б… ну и так далее. Ты не учила в школе географию — потому что зачем она тебе в твоей жизни? А что такое астрономия, и не знаешь ведь?
— Знаю! — начала злиться Юля.
— Не сердись, — Гриша сжал ее руку. — Например, что на Марсе живут люди, ты точно не знаешь.
— Вранье, — неуверенно заспорила Юля. — Какие еще люди на Марсе?
— Этого не знаю, — признался Гриша. — Америганцы, наверное.
Он пошарил в кармане и протянул Юле тщательно отглаженный листок, испещренный линиями и значками.
— Вот транспортная схема, подробная. На бумаге, потому что в сети такие вещи блокируются. Красным обозначены узлы, с которых открыты трассы в Америгу. Не показывай ее никому, пожалуйста.
— И что? — забеспокоилась Юля.
— Тебе нужно добраться до Америги, найти там мужа и закрыть вопрос с долгом.
— Я не хочу, — помолчав, призналась Юля. — Я… не знаю, что сделаю, когда его увижу.
— Тогда еще проще, закрой долг сама. — Барсуков пошарил под сиденьем и вытащил компактный тубус.
— Это твой портрет, — сказал он. — Я смог его оценить сегодня, и ты знаешь… мы хорошо поработали! Денег должно хватить и на погашение долга, и на безбедную жизнь для вас с Микой.
— А ты? — Юля охрипла. — Ты нас бросаешь?! Из–за… — Она хотела сказать «шрама» и осеклась.
— Нет, не бросаю, — ответил Григорий хрупким голосом. — Но в Америге меня арестуют, я же воевал. А здесь арестуют тебя, рано или поздно. Юлечка, приходится выбирать.
«И я уже выбрал!» — говорил его взгляд.
Барсуков встал в семь утра, сделал зарядку, выпил кофе, помылся, побрился новой бритвой, прилично оделся и не утерпел, выкурил–таки сигаретку.
Сегодня была суббота, второй рабочий день после среды. Сегодня Барсукова опять ждали тушки, и Барсуков, ей–богу, любил их.
За окном хмурилась слякотная зима. Барсуков в который раз обходил ряды мольбертов, поправляя, расхваливая и осторожно критикуя. Возле пухлой девушки с перемазанными краской губами привычно остановился.
— Опять рисовали небо, Маша? — спросил он.
— Мне снится, как я летаю, — призналась девушка и несмело улыбнулась. — Знаете, Григорий, я поняла, что такое любовь. Ну, то есть прочитала,
а потом поняла. Любовь — это когда хочется отдать все–все другому человеку. Это правда?
— Правда, — улыбнулся Барсуков.
— А если и он?..
— А это, Маша, уже счастье.
Маша сунула кисточку в рот и задумалась. Барсуков отошел к подоконнику и в сотый раз достал распечатку.
«Я все сделала, Гриша! Приезжай, мы ждем! Юля».
Олег Дивов. Объекты в зеркалах ближе, чем кажутся
То Irene, Michael and Andrew.
Это было время, когда весь мир принадлежал нам, и будущее зависело только от нас. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю: это была молодость.
Я стоял на веддинге, собирал «цитрусы». Так это называлось в курилке. Вообще–то, курилки не было. И веддинга. И цитрусов тоже не было.
Весело жили мы, заводские.
С заводом городу повезло, конечно.
— Это русская деловая хватка, — сказал однажды Кен Маклелланд. — Если долго сидеть на берегу реки, ожидая, когда мимо проплывет труп твоего врага, рано или поздно рядом построят завод.
— Ну да, мы такие, — согласился я. — Запиши, а то забудешь.
Кен записал.
Город наш делился на Левобережье и Правобережье. «Левые» работали на заводе, «правые» занимались всем остальным. Не по идейным соображениям, просто слева до завода близко, а справа — только через реку, сквозь пробку на дряхлом
мосту. У нас все кандидаты в мэры шли на выборы с лозунгом «Я построю переправу!». А потом на федеральной трассе неподалеку отгрохали шикарный виадук. Так и старый мост разгрузился, и стало всем хорошо, особенно начальникам.
— Это русская смекалка, — сказал Кен. — Если долго сидеть на берегу реки, ожидая, когда мимо проплывет труп твоего врага, рано или поздно рядом построят мост.
— Запиши, а то забудешь, — привычно согласился я.
Кен грустно покачал головой, но записал.
Его у нас долго не принимали всерьез. А потом как–то шли мы, тащили ржавое железо с кладбища автомобилей и наткнулись на стаю «правых». Вроде бы в восьмом классе мы учились, да, точно, в восьмом… «Правые» начали кричать всякое, как обычно бывает перед дракой. Ну и Кена пиндосом обозвали. А Кен этого очень не любил. Не был он пиндосом, честь ему и хвала. И дело тут не в обрусении — просто не был он пиндосом, и точка.
Кен тогда нес, как коромысло, на плечах реактивную тягу от «Жигулей». И пока я думал, что бы «правым» ответить, Кен схватил эту оглоблю наперевес и заорал:
— Я Кеннет Маклелланд из клана Маклелландов! Сюда идите, правые–неправые, остаться должен только один!
«Правые» как упали, так еле встали. Ржали до икоты. Кена полюбили безоговорочно. Я молчу, что в школе творилось — фурор и триумф. А из той правобережной стаи трое обалдуев выросли офицерами дорожной полиции. И теперь если Кен слегка нарушает — не по злому умыслу, а исключительно по обрусению, — эти ему говорят:
— Зачем же вы хулиганите, Кеннет Дональдович? Как же вам не стыдно? Не надо так. Иначе придется в следующий раз наказать.
А Кен им:
— Да работа у меня нервная. Больше не буду, честное слово.