Страница 26 из 79
— Зуб за зуб.
— Именно так. Сегодня ты припарковал машину в неправильном месте. И кто–то нацарапает на ней неприличное слово, потому что ты заехал, например, на его территорию. Он имеет право нацарапать, ты имеешь право его за это застрелить — но царапину все равно придется закрашивать. Не проще ли сразу встать, как положено?
— А если я встала, как положено, а какой–то ублюдок нацарапал неприличное слово?
— Убей его. Отрежь ему пальцы. Ты можешь все, ты имеешь право на все. И поэтому он будет думать, прежде чем писать.
Грета поднялась и встала рядом с Мартином.
— Вы чудовищны. Вы этого сами не понимаете, но вы ужасны.
— Да. Поэтому ты — островок прекрасного среди нас.
Она дотронулась до его плеча, он повернулся к ней — и они впервые поцеловались. У нее были чуть солоноватые губы и невероятно гладкая кожа. Он проводил рукой по ее талии, по спине, по ягодицам, и ему было хорошо, как никогда.
— Вы все меня хотите, потому что у вас в подсознании написано: она из порно, ее нужно хотеть, — тихо сказала она.
— Нет, — ответил Мартин. — Я хочу не Даун, я хочу Грету.
Она улыбнулась и прижалась к нему.
После они лежали на диване и смотрели двухмерные фотографии, проецируемые на потолок. Старые фотографии. Она говорила: это «Кадиллак», его как раз выпустили в семьдесят шестом, у Бобби был такой, только красный. А это закусочная, тут ели бургеры, а обслуживали людей другие люди, а не машины, как у вас.
А потом он внезапно прервал виртуальную экскурсию и сказал.
— Тебя убьют.
— Кто?
— Твой заказчик.
— Почему?
— Потому что ты — вторая копия.
И он рассказал ей все — от первого появления мальчика до того самого момента, когда он, Мартин, позвонил в ее дверь. Он знал, что рассказывать нельзя, что Ромни сотрет его в порошок, что вся работа может пойти прахом — и пойдет, потому что мальчик не сможет исправить свои ошибки, используя в качестве объекта Даун, знающую все.
Она слушала не очень внимательно, глядя в потолок и улыбаясь какой–то странной, мечтательной улыбкой.
— Твоя версия немного отличается от Ромни, — вдруг сказала она, когда он закончил.
Мартин подскочил.
— Ты все это знала?
— Док рассказал мне.
— Но почему…
— Мне был интересен твой вариант.
Он не знал, что ответить.
— Ты и с ним спала.
— Ты ждал от меня чего–то другого?
Она улыбнулась.
Мартин поднялся и начал одеваться.
— Глупый. Ты все равно отдашь меня другому мужчине. И до тебя у меня было множество мужчин. И никого из них я не любила.
— А меня — любишь?
— И тебя — нет.
Мартин, уже натянувший штаны, подошел и сел на корточки. Она лежала перед ним — обнаженная, распахнутая, невыносимо сексуальная.
— А зачем все это? Зачем?
— Мое первое «я» не знало. Я — знаю. Я знаю, что вы все не можете без меня, что вы не хотите меня отдавать. Вот тут–то и возникает противоречие.
— Какое?
— У меня те же права, что и у вас. Я имею право на все, ты сам сказал. А вы пытаетесь представить меня как вещь.
— Пока заказчик жив — ты принадлежишь ему.
— Ключевое слово «жив».
И она рассмеялась. Не тем милым, добрым смехом, которым смеялась раньше, не тем очаровательным хохотком, а каким–то другим, холодным, страшным.
Он вышел — и не видел, как она, сгибаясь в три погибели, рыдала на ковре, размазывая слезы по щекам. Потому что она не знала, что дальше. Потому что она сжимала зубы, чтобы стать жестокой и умной. Потому что она никого не любила — и очень хотела наконец кого–то полюбить.
6.
Сцена прощания была точь–в–точь такой же, как и в первый раз. Она молчала, мальчик делал мудрое лицо, Ромни давал какие–то напутствия. И точно так же они с Ромни сидели на диване и смотрели в пустоту, вспоминая женщину по имени Грета, она же Даун Кнудсен.
— Что с ней было до семьдесят четвертого, Ромни? — спросил Мартин.
— Ничего особенного. Школа, работа в кафе, понравилась фотографу, предложил сняться в стиле ню, и вот она в бизнесе. Хорошо платили, партнеры постоянные, ее все устраивало. Не дешевка.
— А после восьмидесятого?
Ромни покачал головой.
— Я ей не рассказал.
— Но ты знаешь?
— Да.
— Откуда?
— Я продолжал копать.
— И?
— Она сгорела за полтора года. Рак.
— Значит… мы спасли ее?
Ромни усмехнулся.
— Ты глупеешь, Мартин. Это синдром любви, право слово. Мы не спасли ее в первый раз, и я не знаю, спасем ли во второй. Мы не вшили ей рак, потому что могли позволить себе не вшивать его. Но мы с тобой понимаем, что болезнь в данном случае совершенно не опасна по сравнению с человеческими чувствами — завистью, ревностью.
— Если она умрет…
— Он станет возрождать ее снова и снова — если у него будет хватать денег. А пока его отец держит бизнес, деньги будут поступать. Возможно, он будет экономить. Скажем, менять ее раз в два года — и каждый раз добиваться.
— Откуда ты знаешь?
— Я же психолог, не забудь. Я все вижу.
Мартин встал, подошел к стене, оперся на нее
рукой.
— Что нам делать, Ромни?
Психолог откинулся на спинку дивана.
— Ждать третьего раза. Просто ждать.
Мартин покачал головой.
7.
Она вернулась на следующий день — к вечеру, измотанная и усталая. Она вошла, как клиент, и Мартин, уже собиравшийся уйти из офиса, по привычке хотел сказать «здравствуйте», но онемел и больше ничего не сказал, потому что она подошла и поцеловала его в губы.
— А где… Барри? — промямлил он, отрываясь от нее.
— Барри нет. У него балкон с низкими перилами, ты же знаешь.
— Как?..
— Я не сталкивала его. Он просто слишком чувствителен к алкоголю. Он упал сам.
Мартин чувствовал ложь.
— Ты знаешь, кто его отец? — спросил он.
— Знаю. Отец закажет у вас его полную реконструкцию — и вернет себе сына.
— Нет. Реконструкция возможна только по прошествии не менее чем полувека после смерти реконструируемого. Он придет за тобой, его отец.
— Придет. Поэтому вы должны успеть оба — ты и Ромни. Поллак как–нибудь обойдется.
Она улыбнулась. И Мартин понял, что не может жить без этой улыбки.
— Вызвать Ромни?
— Да.
— Он уже уехал домой.
— Вернется.
Он вызвал психолога. «Еду!» — ответил тот.
Грета сидела напротив и смотрела на Мартина печально, с едва заметной полуулыбкой, вынужденной, наброшенной на лицо, подобно вуали. В сопроводительных документах несколько раз подчеркивалось: в отличие от искусственной личности полный реконструкт не имеет априорных ограничений. Он может сбежать, может проявить агрессию, у него есть свобода воли, выбора и веры. Но мальчик не захотел это слушать. «Сам почитаю», — бросил он. И ошибся.
Мартин очень хотел поцеловать Грету, но сдерживался. Он понимал, что теперь все будет иначе, что теперь все они под дамокловым мечом, и этот меч рано или поздно сорвется, как ни укрепляй нить.
Когда появился Ромни, они так и сидели — друг напротив друга. Мартин смотрел на Грету, Грета — в пол.
— Что случилось?
— То, что и должно было, — ответила Грета.
— Когда?
— Часа два назад.
— Значит, еще есть время.
У Ромни был вид супершпиона из комиксов. Он что–то тщательно скрывал, и этот факт был написан у него на лице, выдавая его с головой. Не хватало только черного непроницаемого костюма и черных очков.
— Что… — начал было Мартин, но Ромни прервал его:
— Выйдем.
Они вышли из приемной, прошли по коридору в одну из переговорных.
— Мартин, послушай меня. У нас слишком мало времени — я не думал, что получится так быстро.
— Что получится, черт побери?
— Грета номер два — не реконструкт. Она конструкт.
— То есть…
— То есть ее разум спроектирован мной. Она об этом не знает.
— То есть…
— То есть сейчас ты берешь ее за руку, садишься на свой автомобиль и едешь вот по этому адресу. — Ромни сунул в руку Мартина бумажку. — Человек ждет тебя не сегодня, но он будет на месте. Он выведет тебя из зоны слежения, и вы сможете исчезнуть. Деньги тоже получишь от него.