О любви

— Честное слово, страшно спешу, извините. — Петров развел руки в стороны и жалостливо улыбнулся.

Многодетная мать различать улыбки решительно не умела. На глазах заблестели слезы, и она отвернулась.

«Плохой дядя оставляет в беде несчастных младенцев и их плачущую мать-шизофреничку, — мысленно чертыхнулся Петров. — Пропади ты пропадом».

Он подошел к коляске:

— Как мы будем транспортироваться?

— Я возьму Ваню и Саню, — обрадовалась Зина, — а вы коляску, только она тяжелая. Если бросить здесь, обязательно стащат, несмотря на замок в парадном.

«А на другую у меня денег нет», — добавила она про себя.

«Голубушка, — подумал Петров, — мне дешевле тебе новую купить, чем пропустить сегодняшнюю встречу. Надо же — Ваня и Саня, вот деревня».

Коляска действительно была очень тяжелой и неудобной. Добравшись до пятого этажа, Петров решил, что без душа и смены рубашки ему теперь не обойтись.

Зина открыла дверь, и Петров увидел веревки с разноцветными пеленками, ползунками и прочей детской одежонкой. Что-то в этой картине было знакомое. Наверное, видел в каком-нибудь итальянском фильме, где взбалмошная жена в окружении оравы вопящих ребятишек устраивает сцены мужу-ловеласу.

Петров посмотрел на часы: если позвонить прямо сейчас, возможно, успеет перенести встречу, потом заскочит домой и переоденется.

— Где у вас телефон? — спросил он. — Можно я позвоню?

— На кухне и в большой комнате, — сказала Зина. — Спасибо, что помогли. Дверь потом захлопните.

Она прошла в спальню, села на диван, расстегнула блузку и вытерла влажной салфеткой грудь — плохо, конечно, что не помылась в ванной, но там бродит сосед, а дети уже сипят от крика.

Зина приспособилась кормить обоих сыновей одновременно. Полулежа на диване, она подкладывала под спины детей подушки и устраивала их валетиком у своей груди. Когда родная сестра Валентина впервые увидела их в этой позе, невольно сморщилась:

— Как свиноматка.

— Ничего ты не понимаешь, — ответила Зина.

Восемнадцатилетняя Валя не понимала, как можно радоваться тому, что твое тело превратилось в молочную фабрику, а сама ты больше напоминаешь животное, чем человека Утверждение Зины, что кормление — единственный в жизни физический контакт матери и ребенка — есть суть материнства, оставалось для Вали абстракцией.

Петров стоял в проеме двери и наблюдал, как два пухлых сосунка, положив ручонки на небольшую, но крепко налитую грудь, исступленно втягивают в себя молоко. Их мать что-то ворковала, целовала то одну, то другую макушку. Лицо у нее было счастливо-отрешенное.

«Ясно, почему художников всегда тянуло писать материнство, — подумал Петров. — И никто, похоже, не добился успеха. Не догадывались дать в руки кормящей матери двух младенцев».

— Левый, кажется, халтурит, — сказал Петров вслух.

Зина подняла голову. Она не испугалась и не смутилась.

Сосед видит в ней сейчас дойную корову. Пусть, пусть усмехается, сытый купчина.

— Как там мой телевизор? — спросила Зина. — Не мелькает изображение? Звук не пропадает?

— Так это ваш? — воскликнул Петров. — Хоть убейте, не мог вспомнить, откуда он у меня взялся. Мы футбол хотели посмотреть, а мой телик накрылся.

— А мой?

— Ваш в порядке. Значит, вы столько времени на меня злитесь? Ведь сами не пришли, не попросили обратно.

— Ждала, когда придете за холодильником, чтоб уж вместе забирать. Только в следующий раз, когда вам понадобится бытовая техника, не ломитесь ко мне среди ночи, дождитесь утра.

— Договорились.

Петров продолжал посмеиваться, но Зине было не до смеха: нужно было заканчивать кормление.

Зина быстро убрала грудь.

— По-моему, вы спешили, — намекнула она.

— И продолжаю, — ответил Петров.

Но вместо того чтобы удалиться, подошел ближе и стал наблюдать за тем, как Зина меняет пеленки малышам. Он успел заметить, что соски у нее странного ярко-розового цвета. До крови, что ли, дети ранят мать? Он не стал уточнять интимные подробности, кивнув на детей, спросил другое:

— Вы их различаете?

Каждый, кто видел близнецов, задавал Зине этот глупый вопрос. На ее взгляд, Ваня и Саня были совершенно разные.

— Различаю, привязываю тряпочки. — Она кивнула на забинтованный пальчик Вани.

Ванечка поранился, засунув пальчик в треснувшую пластмассовую игрушку.

— Ага, — хмыкнул Петров, — по утрам решаете: сегодня это Саня — и бинтуете.

— Наоборот.

— Ясно, на следующий день наоборот.

Кажется, сосед был настолько глуп, что принял ее слова всерьез.

Зина разогнулась, потерла рукой ноющую поясницу, собрала мокрые пеленки и пошла в ванную.

— Почему вы не пользуетесь памперсами? — спросил сосед.

«Потому что у меня нет денег на них», — мысленно ответила Зина.

— Считаю их вредными, — сказала она вслух. — Памперсы — это же постоянный компресс. Яички у мальчиков перегреваются, могут воспалиться, потом детей у них не будет.

Эти аргументы она вычитала во время беременности в одном журнале. В статье их как раз опровергали.

— Сейчас самое время заботиться о потомстве Вани и Сани, — усмехнулся Петров. — Как вас зовут?

— Зина.

— Редкое имя, какое-то деревенское. Меня кличут Петров.

— А вам с именем так не повезло, что произносить его стесняетесь?

— Верно. — Петров опять улыбнулся. — Меня зовут Павлом. Народ имеет обыкновение использовать вариант Паша, а он мне не нравится. Потому что напоминает уборщицу тетю Пашу из нашей школы. У меня с ней не сложились отношения.

— Вы, наверное, брали у нее швабры и забывали вернуть.

— Да принесу я ваш телевизор, вечером принесу. А с головой у вас, кажется, все в порядке, — сказал Петров, прощаясь.

— Не могу сказать то же самое о вашей, — тихо ответила Зина уже в закрытую дверь.

Краем уха она услышала характерную возню и пошла разнимать драчунов.

*

Петров окончил мехмат МГУ. В дипломе его специальность называлась «математик». Лет с шестнадцати его страстью, хобби, смыслом жизни, его наркотиком были компьютеры. Он сам их собирал, настраивал, ремонтировал, осваивал новинки. У них была замечательная компания. Нищие, голодные, слегка сумасшедшие приверженцы дела, в котором мало кто тогда смыслил, они были своего рода сектой, которую никак не тревожили ни застой, ни перестройка. В конце 80-х годов, когда компьютеризация страны набрала ход, их знания приобрели большую значимость и цену вполне материальную. Компания распалась, все растеклись по фирмам и кооперативам. Нет, не все. Кто-то не смог поменять жизнь богемную на конторскую, пропал, сгинул, спился. Петров не пропал. Ныне он был вице-президентом большой фирмы, которая выпускала компьютеры, держала сеть магазинов, разрабатывала программы. За пять лет он из полунищего младшего научного сотрудника превратился в преуспевающего бизнесмена.

На работе Петров слыл бабником. Ему было тридцать лет, он был не женат, с легкостью распространителя бесплатной рекламы делал женщинам комплименты, а его секретарша Леночка обладала внешностью супермодели.

Когда два года назад менеджер по кадрам прислал Леночку к Петрову, он со вздохом подумал, что забавная репутация дамского угодника сослужила ему плохую службу.

— С вашими данными, — сказал он тогда Лене, — бессмысленно работать, быть умной и вообще мыслить. Вы можете ходить по миру и собирать деньги за то, что на вас смотрят. По десятибалльной системе я бы вам выставил девять с половиной — ну чтобы хоть мизер оставить для идеала. Мне же требуется рабочая лошадь, а не выставочный образец. Экстерьер моего секретаря ровным счетом ничего не значит в сумасшедшей и, смею вас уверить, очень напряженной работе. Если вы сможете трудиться на пять с половиной, я буду рад и доволен. Но если ниже… Леночка, отправляйтесь лучше в Дом моделей. Подиум без вас рыдает. Таковы условия.

Ее ответ продемонстрировал некое наличие интеллекта:

— Согласна. Пять с половиной, и вы без моего позволения под юбку ко мне не полезете.