Лебединая песня

Выведала Аня у Паши, что в деревне, под Смоленском, стоит разведывательная часть, в которой служит Паша, и что там же проживает, готовясь к новому заданию, старший лейтенант Косырев.

Это известие очень обрадовало Аню. Она чувствовала себя виноватой перед Люсей Сенчилиной и ее теткой Варварой Киршиной, перед Марией Давыдовной Иванютиной. Им да и многим другим подпольщикам и связным Аня все еще не выхлопотала партизанские справки.

И вот она, взяв с собой Люсю, тетку Варвару и Марию Давыдовну, едет, разыскивает Косырева: давай-ка, Иван Петрович, справки всем сещинским подпольщикам, и никаких гвоздей!

Иван Петрович и сам понимал: виноват, давно, по совести говоря, надо было выписать эти самые справки сещинцам, да руки до этого не доходили. Чтобы как-то загладить вину, он устроил целое пиршество. Пригласили, конечно, и Пашу Бакутину, и недавнего руководителя рославльской подпольной группы — Аню Полякову. Привел Иван Петрович своего начальника — майора Стручкова. На его плечах непривычно поблескивали золотом погоны со звездочкой и двумя просветами. В тот зимний вечер впервые встретилась Аня с этим майором из штаба фронта.

Майор не только принес подпольщикам справки, но и выплатил каждой немалую сумму в качестве денежного содержания. Аня обрадовалась деньгам — семья Морозовых с четырьмя иждивенцами жила несытно.

Пили «московскую особую», открыли «второй фронт» — банку американской свиной тушенки, закусывали двухвершковым армейским салом и копченой колбасой.

Допоздна пели партизанские песни. Вспоминали, как тайно составляли карту авиабазы, как минировали самолеты, помянули погибших — Костю Поварова, Ваню Алдюхова, Мотю Ерохину, тех, кого считали погибшими, — Вацека Мессьяша и Таню Васенкову, выпили за здоровье живых друзей — поляков и чехов… Косырев по секрету рассказал Ане, что Венделин готовится лететь на свою оккупированную родину.

К Ане подсел майор Стручков. Он, видно, знал, что эта простая и тихая с виду, неразговорчивая девушка и была душой сещинского подполья. Подполья, которое за два года нанесло наибольший урон гитлеровцам в живой силе и технике…

Майор долго говорил о чем-то с Аней. Люся, прыснув, подтолкнула Пашу в бок:

— Глянь-ка, Анька завлекает товарища офицера!

На обратном пути из Смоленска в Сещу Аня все больше молчала, раздумывала над негромкими словами майора… В Сеще она сказала маме:

— Знаешь, мама, кому я больше всего сейчас завидую? Брату Сергею; мальчишка он — на год моложе меня, — а радист в тылу врага!

Мать вскинула на нее испуганные глаза:

— И не думай, Анька! Смотри у меня!…

В двадцатых числах января в Сещу пришло официальное, напечатанное на машинке письмо: Аню вызывали в Рославль для получения награды и оформления документов. Она поехала в город на попутной полуторке. В городском военкомате ее снова встретил майор Стручков. Беседа была долгой…

Потом Аня побывала на Вознесенском кладбище, где среди 137 тысяч расстрелянных и повешенных покоились многие сещинские и дубровские подпольщики; постояла у полусожженной тюрьмы, в которой четыре месяца назад фашисты пытали и мучили ее друга — польского героя Яна Маньковского и еще семьсот арестованных. Постояла и пошла медленно-медленно. На ресницах замерзали слезы…

И все же в Сещу она вернулась, пряча радостный блеск в глазах. И не награда радовала ее.

Крепко обняв мать, она тихо сказала заранее обдуманные слова:

— Мамочка! Ты уже совсем поправилась, Танюше шестнадцать — во всем тебе помощница, крыша над головой имеется, отец скоро вернется, а я вам деньги по аттестату буду присылать!… Я ухожу в армию. Надо помогать нашим, чтобы немцы не вернулись.

Над головой хрипел репродуктор с продавленной черной тарелкой. Левитан читал по радио сообщение Совинформбюро о прорыве кольца немецкой блокады южнее Ленинграда… Мать тихо вытерла слезы, плечи ее тряслись.

Аня считала дни до своего отъезда. По ее рекомендации майор Стручков вызвал с ней в Смоленск и Люсю Сенчилину. Аня, Паша, Люся — эти сещинские девчата должны были полетать в тыл врага!

Восьмого февраля 1944 года Аня и Люся простились со всеми, кого они близко знали в Сеще. В последний раз прошлись девчата по еще покрытым снегом улицам, постояли в Первомайском переулке у сожженного дома, где в мае сорок второго Аня и ее подруги танцевали с поляками, а потом составляли план авиабазы… Над пепелищем пролетел поднявшийся с Сещинского аэродрома бомбардировщик с красными звездами.

Стоя в тамбуре рабочего поезда, ухватившись за ледяные поручни, они долго махали провожавшим их родным — Люсиной маме, матери и сестренкам Ани, шестнадцатилетней Тане, четырнадцатилетней Маше, девятилетней Тасе. Сверкал морозный солнечный день. Ветер развевал темно-русые Анины волосы. Глаза девчат сияли…

Поместили Аню в уютной пятистенке в уже знакомой девушкам слободе, под Смоленском, — в самом городе немногие уцелевшие дома были полностью забиты военными. Каждую неделю к домику на 4-й Северной улице подкатывал «студер», и богатырского вида, краснолицый с мороза лейтенант-снабженец в белом нагольном полушубке и огромных валенках с таинственным видом вносил в комнатку девушек сухой паек по первой норме — формовой хлеб, сахар-рафинад, крупу, толстенный брус сала с фиолетовыми печатями на розоватой кожице, легкий табак «Слава». Табак Аня отдавала лейтенанту, и тот, бодро подмигнув ей, с тем же таинственным видом ехал на своем «студере» дальше.

Рядовых Красной Армии Анну Морозову и Людмилу Сенчилину определили в разведывательную часть при штабе Западного фронта. Бывшая подпольщица, связная партизанской бригады, разведчица 10-й армии Аня Морозова и ее подруга Люся попали в часть, прославленную такими героями, как Леля Колесова и Зоя Космодемьянская, Константин Заслонов и восемь москвичей-комсомольцев, повешенных в Волоколамске.

Пока комплектовались курсы радистов, Аня и Люся читали разведывательную литературу, штудировали теорию того самого искусства разведки, которое они два года постигали на практике. Пожалуй, больше всего им дало живое общение с бывалыми разведчиками, отдыхавшими под Смоленском перед новыми заданиями. К вылету в тыл врага готовились лучшие из лучших, самые опытные и отважные подпольщики и партизанские разведчики, отобранные из числа бойцов невидимого фронта на земле, освобожденной войсками Западного фронта. Этих людей Аня и Люся не знали по их настоящим именам, так же как никто не знал подлинных имен Ани и Люси…

— Какая жалость! — сказала Люся как-то вечером, прихорашиваясь перед зеркалом. — В гражданское одели нас. Недоело мне это коричневое платье, белый воротничок. Как монашки! А представляешь, дали бы нам военную форму, мы бы с тобой сфотографировались и карточки в Сещу послали — все бы наши так и ахнули!

Занятия на курсах радистов начались, когда в палисадниках смолисто запахли набухшие почки берез и зазвенела в гулкой голубизне звонкая мартовская капель, когда радио сообщило об освобождении советскими войсками украинского города Проскурова.

Весна. Смоленская весна. Вспоминаются родные Поляны, Сеща. Прошлой весной еще жив был Янек — Ян Маленький. Он любил Люську и был счастлив — они ждали ребенка…

Весенними вечерами, когда поют смоленские девчата за околицей, празднуя первую весну без немцев, незаметно подкрадываются неясные чувства, смутные желания. Но Аня гонит прочь девичьи думки о счастье, о любви. Надо закрыть окно, чтобы не мешали песни, надо зубрить этот «дейче шпрехен», надо долбить «морзянку»… Скучать по дому, по отцу с матерью, по сестренкам почти не остается времени…

Начали с «морзянки»: «ти-ти-та-та-та» — «я на горку шла», цифра «3» — «ти-ти-ти-та-та» — «идут радисты»… Сначала работали на зуммере, потом на портативной коротковолновой радиостанции «Север». Изучали основы электротехники и радиотехники. Учились самостоятельно обслуживать радиостанцию.

Эх, ей бы в Сещу эту чудесную рацию!… Ведь на Сещинской авиабазе у немцев работало столько раций, что фашисты-пеленгаторщики никогда бы не запеленговали Анину рацию! И все разведданные шли бы прямиком в «Центр», а не кружным путем, через рации партизан и разведчиков Клетнянского леса!