Попутчицы любви

Жора пробормотал что-то.

— Что ты говоришь, боже мой! Как это «пусть женится»? У мальчика первый куре, у него впереди целая жизнь, такие перспективы! И он должен взваливать на себя весь этот ужас? Конечно, мы с отцом приняли меры! Мы подняли на ноги Юркиных друзей, подруг, учителей, мы сами разговаривали с ним часами, у отца даже сердечный приступ был… Слава богу, что мальчик сдался! Он обещал нам никогда больше с ней не видеться. Но ты подумай, Жора, какова нахалка! Я приехала к ней в дом, хотела поговорить по-женски, по-человечески, предложить помощь, врача… А она заявляет — я, дескать, вашего Юрочку в два счета посажу! Я несовершеннолетняя! И зло так говорит, знаешь… глаза красные, губы дрожат. Он говорит, предатель. Он мне кольцо золотое подарил с изумрудом, обручальное. Он жениться обещал! Ах ты, я говорю, малолетняя дрянь! Такой мальчик, такой мальчик, свет в окошке… И ты думала, мы тебе его отдадим?! Не заслужила ты такого принца, говорю… так она, Жорка, в волосы мне вцепилась, представляешь?! Еле люди разняли…

Люда ненадолго замолчала — из-за двери донеслись глухие рыдания. Жора опять что-то пробормотал.

— Да нет же! Никаких «рожать», это же с самого начала было ясно! Аборт она сделала. Но при этом, Жорка, вот же сучка какая, при этом она всякими справками и свидетельствами запаслась, чтобы, значит, на Юрку… ну… чтобы на него надавить. Прямо зациклило ее на этой мысли: посажу да посажу! И самое главное, ведь она и в самом деле это может! Девка несовершеннолетняя, вся деревня знает, что Юрка с ней путался, справки с поликлиники, что она аборт сделала, есть! Это же страшно подумать, что мальчику грозило! Она и слушать ничего не хотела: я, говорит, ему поверила, а он меня обманул. Он говорил, что любит, он предатель, и не прощу я его никогда. Мне, говорит, жизни не будет, если не накажу гада. Как заведенная твердила! Ну точно — с катушек съехала! Сколько раз я к ней ездила, сколько слез пролила… Страшно вспомнить, Жорка, я же в ногах у нее валялась, то есть в буквальном смысле по полу ползала, руки целовала… Уговорила кое-как. Только эта нахалка условие мне выдвинула: в Москву ее увезти и учебу в хорошей школе оплатить, а потом институт обеспечить… Так и заявила: если Юрке вашему все условия для дальнейшей жизни, то и я ничем не хуже. Я тоже хочу в Москве жить, а не догнивать в этом углу, тем более что тут все про меня теперь знают! Ну, ты представляешь? И ведь пришлось нам согласиться, Жорка, а куда было деться-то? Увезла я ее из деревни… Денег сразу столько, сколько она запросила, у меня не было, договорились, что я каждый месяц буду платить — «алименты», как она сказала… И школу проплачу, какую она сама выберет. И жилье найду… Вот из-за этого я ее и привезла. Брат ты мне или не брат? Пусти девку пожить! Авось ненадолго, может, подберет ее кто, такие проныры везде устроится сумеют… Ну не к нам же домой ее везти, Жора!

— …

— Ох, ну спасибо тебе. Комнаты у тебя изолированные, мешать друг другу не будете. Да и ненадолго все это. Год — самое большее. Не станет же она из меня до конца жизни соки тянуть. А через год-два ее история вообще никому не будет интересна, мало ли паскудниц готовы для нормального парня ноги раздвинуть… Спасибо, брат, выручил ты, всех нас выручил. Значит, я ее приведу, и пусть живет. Только ты прописать ее не вздумай. Обойдется!

Баба Шура на цыпочках вернулась на свой сторожевой пост. А вскоре из подъезда вышла и сама Люда, красная, и, как показалось старухе, заплаканная.

— Вы тут девочку не видели? — спросила она. — В спортивном костюме. Сказала — вернусь через пятнадцать минут…

— А вот она ж. — И баба Шура указала на Лизу, которая как раз появилась между деревьями.

На этом рассказ бдительной соседки оборвался. Она поерзала на скамейке и сказала как будто извиняющимся тоном:

— Ну, вот и все, что я знаю, девушка. Может, это и поможет вам, а только я так думаю, что ни в каком пособии для этих, как их, малообеспеченных, Лизка не нуждается. Деньги ей Людмила каждый месяц привозит, аккуратно, каждого пятого числа. Одевается она ух! — так, что глазам больно, и поведение такое, скромницей не назовешь. Говорю же — идет мимо, и хоть бы раз поздоровалась!

— Спасибо, очень ценные сведения вы нам предоставили, — сказала Люська и поднялась со скамейки. По всему было видно, что ничего, по существу, баба Шура уже не добавит.

Теперь, когда мы поделились результатами изысканий, нам, конечно, было что обсудить.

— Хм… Значит, Лиза врала Наде, когда говорила, что мама у нее «уборщица, а отец на стройке кирпичи таскает». Интересно, зачем ей это было надо? Я бы еще поняла, если бы она сочинила биографию благополучного ребенка, выдумала бы, допустим, папочку-профессора и маму-банкиршу… А так? Ведь это же шило на мыло! Зачем бы ей это было надо?

Вопрос ушел в пустоту. Люська смотрела на меня и ждала, что я буду отвечать сама себе.

— Наверное, она не хотела признаваться, что живет у алкаша, который ровно никем ей не приходится, — предположила я. — И в то же время было нужно подчеркнуть свою бедность, иначе Надя не пожалела бы ее, и дружба могла не завязаться. Я думаю, так.

— Так, — с готовностью согласилась Люська.

— Но тогда получается, что Лиза изначально готовила себя на встречу именно с Надей? Тем более что она подошла к девушке в первый же школьный день. И довольно нахально прямо-таки навязывала ей свое общество. Так?

— Так.

— Ну и конечно, трудно не заметить, что все неприятности у Нади, если это вообще можно назвать неприятностями, начались сразу после появления в ее жизни Лизы Шаровой. Между ней и этой Аллой есть какая-то связь, это очевидно. И эту связь надо установить.

— Динка, ты установишь, — пообещала Люська. — С твоими-то мозгами!

Самое смешное, что она стала смотреть на меня во все глаза и ждать, что я «установлю» искомое буквально в эту же минуту. Я подумала и сняла телефонную трубку.

— Регистратура, — знакомо ответили мне.

— Аллу Будникову, пожалуйста.

— А вы знаете, что у нас личные разговоры по телефону запрещены? — услышала я как раз то, на что и рассчитывала. — По этому телефону родственники рожениц звонят, молодые отцы, люди волнуются, не могут дозвониться, а вы?..

— Хорошо, тогда не зовите, — быстро сказала я. — Просто передайте ей, что звонила Лиза Шарова и просила… — (что бы соврать?) — и просила… просила прийти к ней в школу на родительское собрание! К пяти часам вечера. Сегодня. Это очень срочно, пусть обязательно придет!

— Передам, — буркнули по ту сторону провода. И бросили трубку.

— И что дальше? — Люська смотрела горящими глазами.

— Дальше ты пойдешь к лицею и посмотришь — явится ли туда Алла! И если явится, то узнаешь, в качестве кого. На родительских собраниях надо представляться, насколько я знаю. «Я — мама Вовочки Иванова», «Я — тетя Маши Петровой» и так далее.

— Динка, ты… Ты Энштейн! Лобачевский! Капица! — Люська вскочила с места и начала кружиться между столов, как маленькая. Широкая юбка раздувалась колоколом, светлые пряди взлетали — моя подруга смотрелась совсем девочкой. Я невольно вздохнула: чувствовать себя на седьмом небе просто от сознания того, что нам удается продвинуться вперед в деле примирения совершенно незнакомых людей, на это я лично была не способна. Ну, или почти не способна.

— Погоди! — Она внезапно остановилась. — Но как я сама-то попаду на это собрание? Кем я представлюсь? А если эта завуч меня узнает — я же ей сказала, что мой сын учится в другой школе, что же мне, позорно признаваться в собственном вранье?

— Люська, ну что же ты совсем-то мозгами раскинуть не хочешь! — поморщилась я. — Во-первых, мы уже знаем, что посторонних людей в этом лицее дальше будки охранника не пропускают, во-вторых, именно у этой будки ты ее и подкараулишь (должна же она сказать охраннику, кто она такая), в-третьих, у тебя есть блестящее оправдание: ты — сумасшедшая мать, которая околачивается у лицея, караулит девочку своего сына. Попробуй такую прогони! Придешь за полчаса до встречи, будешь слоняться с несчастным лицом, тебя отгонять станут, а потом просто рукой махнут.