Вор в роли Богарта

Лоуренс Блок

Вор в роли Богарта

Тайны Берни Роденбарра

Посвящается Отто Пензлеру

Автор выражает свою глубокую признательность Фонду Рэгдейла в Лейк-Форест, штат Иллинойс, где проводилась подготовительная работа по книге, а также Вирджинскому центру искусств в Свит-Бриар, штат Иллинойс, где она была написана.

Глава 1

В последнюю среду мая, примерно в четверть одиннадцатого вечера, я усадил одну красивую женщину в такси и смотрел, как она исчезает — ну если не из моей жизни, то по крайней мере из нашего района. Затем шагнул с тротуара на мостовую и остановил другое такси, уже для себя.

— Угол Семьдесят первой и Вест-Энда, — сказал я водителю.

Водитель принадлежал к почти вымершей уже нынче породе — эдакий видавший виды старый ворчун с английским языком в качестве родного.

— Это же всего в пяти кварталах отсюда. Такая славная выдалась ночь, такой симпатичный молодой человек. К чему вам такси?

Чтобы поспеть вовремя, подумал я. Два фильма шли дольше, чем я предполагал, к тому же, прежде чем отправиться дальше, мне еще надо было заскочить домой.

— Нога не слушается, — ответил я. — Только не спрашивайте, что и почему.

— Да-а-а? А что случилось? Уж не под машину ли, часом, попали, а? Нет, просто я хочу сказать, надеюсь, это было не такси. А если такси, то, надеюсь, не мое.

— Артрит.

— Артрит? Быть того не может! — Он извернулся и покосился на меня. — Слишком уж вы молоды для артрита. Им болеют одни старые пердуны. Езжайте-ка вы лучше во Флориду, погрейтесь на солнышке. Поживите в трейлере, перекиньтесь в картишки, голосуйте за республиканцев. Чтоб парень в вашем-то возрасте… Ну, я еще понимаю: сломали бы вы ногу, катаясь на лыжах, растянули мышцу во время марафона, это еще куда ни шло… Но артрит?.. И куда же вы отправляетесь с этим своим артритом?

— Я уже сказал: угол Семьдесят первой и Вест-Энда, — ответил я. — Северо-западный угол.

— Да нет, где вас ссадить, это я уже усвоил, но откуда артрит, вот что интересно? Может, наследственное?

О боже, только этого мне сегодня не хватало!

— Осложнение, — сказал я. — После травмы. Как-то упал, повредил ногу, вот и пожалуйста — осложнение, артрит. Обычно он меня не слишком донимает, но как раз сегодня что-то разошелся.

— Жуткое дело, в вашем-то возрасте! А чем лечитесь?

— Что только ни делаю, плохо помогает, — ответил я. — Следую советам своего врача.

— Ох уж эти врачи! — воскликнул он и всю оставшуюся часть пути клял на чем свет стоит всех медиков вообще и моего в частности. И ничего-то они не делают, и вообще им плевать на вас, и после их лечения только новые болячки, и заламывают жуткие деньги, и если вам не становится лучше, винят вас, а не себя. — А потом, после того как превратят вас в слепого и полного калеку, что вам остается? Подать на них в суд, правильно. И куда вы идете, позвольте спросить? К адвокату! А там начинается та же история, только еще похлеще!

За таким вот приятным разговором мы доехали до северо-западного угла Семьдесят первой и Вест-Энда. У меня даже было намерение попросить его подождать, ведь подняться наверх, а потом спуститься много времени не займет, но уж больно достал он меня своей болтовней, этот самый — как значилось в лицензии, заткнутой за щиток справа, — этот самый Макс Фидлер.

Я уплатил по счетчику, накинул еще бакс в качестве чаевых, и мы с Максом, сияя словно пара начищенных медных пуговиц, пожелали друг другу приятного вечера. Я собрался было захромать для пущей убедительности, но затем раздумал. Ну его к черту! И прошмыгнул мимо знакомого портье в подъезд собственного дома.

Оказавшись в квартире, я быстренько переоделся — скинул брюки цвета хаки, тонкий свитер и удобнейшие кроссовки («Не дай себя остановить!») и облачился в рубашку с галстуком, серые брюки, черные ботинки на тончайшей подошве и двубортный синий блейзер, где на каждой из многочисленных пуговок было вытиснено по якорю. Пуговицы — кстати, когда-то у меня были запонки с такими же якорьками, но я не видел их уже лет сто — подарила мне одна женщина, с которой я некогда встречался. Потом она встретила другого парня, вышла за него замуж и переехала на окраину Чикаго, где, по последним сведениям, ждала теперь уже второго ребенка. Блейзер пережил наш роман, а пуговицы пережили блейзер; сменив его на новый, я заставил портного перешить и пуговицы. Вполне вероятно, что они переживут и этот блейзер и по-прежнему останутся в прекрасной форме, когда меня самого уже на этом свете не будет… Впрочем, я старался не слишком задумываться о таких мрачных вещах.

Из стенного шкафа в передней я извлек атташе-кейс. Во втором шкафу, том, что в спальне, было потайное отделение, встроенное в стену. Квартиру мою обыскивали профессионалы, но до сих пор ни одному из них не удалось обнаружить этот маленький тайничок. И никому, кроме меня и окончательно скурившегося молодого плотника, изготовившего его для меня, да, пожалуй, еще Кэролайн Кайзер, не было ведомо, где он находится и как в него проникнуть. И если бы мне вдруг пришлось в срочном порядке покинуть эту страну или даже планету, все, что хранилось там, так и осталось бы нетронутым до тех пор, пока не разрушится этот дом.

Я надавил на две точки, на которые следовало надавить, затем отодвинул панель, какую следовало отодвинуть, и ящичек явил взору свои тайны. Впрочем, их было не так уж и много. Емкость составляла всего около трех кубических футов — вполне достаточно для того, чтобы спрятать в ней то, что я успею похитить, и хранить до той поры, пока не придет нужда или возможность от этого избавиться. Но я не воровал вот уже несколько месяцев, а то, что мне удалось прибрать к рукам последний раз, уже давным-давно ушло к двум парням, которые лучше знали, как всем этим распорядиться.

Ну что тут можно сказать? Да, я похищаю вещи. Лучше бы, конечно, наличные, но в век кредитных карточек и круглосуточно работающих банкоматов таковые попадаются все реже и реже. Правда, водятся еще люди, которые держат при себе крупные суммы денег в их натуральном, так сказать, виде, но, как правило, у них под рукой имеется при этом и еще кое-что, к примеру, оптовые партии наркоты, не говоря уже об автоматах и натасканных кровожадных питбулях. Они живут своей жизнью, я — своей, и если наши пути никогда не пересекаются, что ж, меня это устраивает.

Вообще я отдаю предпочтение пресловутому золотнику, который мал, да дорог. Ну, естественно, драгоценностям. Предметам искусства — резным фигуркам из яшмы, доколумбовым уродливым статуэткам, стекляшкам Лалика. Коллекции тоже годятся — марки, монеты, один раз, помнится, был даже набор бейсбольных карточек. Время от времени — живопись. А как-то — и боже меня упаси, больше никогда! — женское меховое манто.

Я краду у богатых, причем по той же причине, что и Робин Гуд: у бедных, да благословит их Господь, просто нечего взять. А те ценные маленькие вещицы, что я уношу, как вы, надеюсь, обратили внимание, вовсе не из разряда тех, что помогают человеку поддерживать его бренное существование. Я не краду у них ни стальные протезы, ни искусственные легкие. И ни одна семья не осталась бездомной после моего посещения. Я не отбираю у них мебель или телевизоры (хотя как-то раз все же свернул один маленький коврик и вынес его проветрить). Короче, я забираю только те вещи, без которых вполне можно обойтись и которые к тому же почти наверняка застрахованы владельцем, причем на сумму, чуть ли не превышающую их стоимость.

И что же? Да, я понимаю, что занимаюсь грязным, постыдным делом. Сколько раз пытался бросить — и не могу. И в глубине души знаю, что и не хочу. Потому что таков уж я есть и таково мое истинное призвание.

Впрочем, это не единственное мое занятие. Я, кроме того, торгую книгами, являюсь владельцем «Барнегат Букс», маленькой букинистической лавки, что на Одиннадцатой Ист-стрит, между Бродвеем и Юниверсити-плейс. И в паспорте, который хранится у меня в комоде, в самом дальнем углу ящика для носков (что, впрочем, довольно глупо, потому как, поверьте мне, это первое место, куда заглядывает вор), значится мое занятие — книготорговец. В паспорте также указано мое имя, Бернард Граймс Роденбарр, и адрес по Вест-Энд-авеню; имеется там и фотография, мягко говоря, не слишком для меня лестная.