Разрушитель

Приятель Чарли звезданул Саймона по голове чем-то тяжелым.

– Не добивать! – услышал Филлипс, считая мельтешащие перед глазами звезды.

КОСТЬ ДЛЯ СОБАКИ

«Человек привыкает к любым обстоятельствам», – глубокомысленно изрекают многодумные философы.

Саймона Филлипса тащили, пинали и подпихивали. Привыкнуть к положению «вниз головой» было невозможно. Наконец острые углы и твердый пол закончились. Чарли и еще какой-то беззубый разор, все время ухмыляющийся черным провалом рта, втащили его в душное помещение и свалили, словно куль с картошкой, на ковер.

– У, гнида! А еще мир завоевывать хотел! За собой звал! – Чарли с ненавистью пнул сапогом Филлипса под ребра.

Что-то хрустнуло и ему стало непривычно дышать. Боли Саймон особо не чувствовал, воспринимая окружающее через мучительные спазмы в висках и колыхающуюся пелену полусознания.

Бутылка, подвернувшаяся Чарли под руку, была старая, оплетенная разноцветной проволокой, с толстым добротным дном – черепушка Филлипса ненамного оказалась прочнее.

Сколько времени Филлипс провел в беспамятстве определить было невозможно. Он терял сознание приходил в себя от того, что кто-то поливает его рот и нос из пластмассового стаканчика. Засыпал, теряясь в обрывочных сновидениях, граничащих с явью.

Отличить реальность от провалов в беспросветную мглу было невозможно. Открытые глаза натыкались на плотную темноту. Перед зажмуренными веками плясали огненные языки.

Однажды Саймон даже видел себя на трибуне. Под ним плоским блином лежала площадь. Трепетали знамена и рвался вверх приветственный ор толпы. Филлипс был выше всех, он мановением руки мог отправить толпу на эшафот и так же мгновенно дать каждому по бочке пива.

– Вы – со мной? – вздернул к предплечью сжатый кулак Филлипс.

– Мы – с тобой! Мы – с тобой! – ответно скандировала толпа.

– С тобой, Чарли, я рассчитаюсь позже. Как обычно, получите двойную таксу и ящик консервов, – различил Саймон приглушенный шепот Эдгара Бредли.

– А с этим – что? – Чарли бесцеремонно тряхнул тело на полу.

Саймон весь ушел в резкий взрыв боли в мозгу.

Ответил Бредли или нет, кто-то другой, выпроводил братию, защелкнул кодовый замок. Послушал тишину. Хоть разоры – ребята прыткие, и Бредли не раз пользовался их услугами, когда надо было припугнуть город и поставить на место не очень послушных горожан, но Эдгар был не настолько глуп, чтобы не понимать – парни продадут его с потрохами, если только кто додумается такую сделку предложить.

Саймон Филлипс же додумался. Можно было бы тихо негра похоронить. Но Эдгару он был нужен.

Давняя затея, но, почему-то, никому из разоров, среди которых любой не побрезгует человеческой кровью, Бредли не мог рассказать о своей давней вражде. Словно внутренний барьер стоял: ну, никак не мог сознаться Бредли, что трусит.

Лишь уверенностью в непогрешимости Бредли и его всемогуществе держался его авторитет в подземельях. Бредли не рассказывал никому, что приблизительно на тех же принципах кнута и пряника он держит в руках жалкие крохи мира наземного.

Можно было придумать сотни причин, зачем убивать Френдли. Можно было бы спектакль с политическим заговором разыграть. Бредли умирал при мысли, что кто-то догадается или просто перед тем, как убрать школьного учителя, расспросит с ножом у горла Френдли, а что такое связывает таких разных людей.

Френдли таить было нечего. И Эдгар на миг представил, как негодяй выкладывает наемному убийце, что Бредли списывал на экзаменах и не блистал особым умом. И про ночь на реке непременно расскажет.

Это были глупые страхи, уж Бредли своих головорезов знал: никому и в голову не пришла бы мысль расспрашивать. Но Эдгара била брезгливая дрожь при мысли, что кто-то грязными лапами сунется в его прошлое, на которое только у Эдгара Бредли есть право.

Занозой, причем, колющей многие годы, мешало что-то еще, но Эдгар пытался вспомнить, и потом забывал.

Саймон Филлипс – само прошлое, ископаемое: его Эдгар не боялся.

Правда, теперь парень осмелел и уверенно держался за пистолет, который Эдгар приказал ребятам оставить в кармане его брюк. И парень быстро понял, как легко и безопасно подмять под себя разоров.

Эдгар Бредли решился на последнюю приманку: он посулит Фениксу бессмертие.

Бредли так давно таскал эту тайну, что шкура чужих биографий и вымышленные события, которых никогда не было, вросли в каждую его клетку.

Где-то с тем же грузом вечной жизни, крысами прятались остальные девять.

Человечество смирно сносит мысль, что все смертны. Оно на куски растащит любого, кто обманул старуху с косой.

Как мы снисходительны к себе – как мы решительны и нетерпимы к тем, кому Богом, природой или случаем даровано большее.

Бессмертие оказалось сказочкой для дураков. А Филлипс как раз глуп и наивен.

Эдгар лишь злорадствовал, что у остальной девятки даже цели в этой бесконечной веренице дней нет.

Все изжито, испытано, пройдено.

А Эдгар Бредли еще убьет студента Френдли, ставшего школьным долдоном.

ПРОСРОЧЕННЫЙ СЧЕТ

Когда Филлипс пришел в себя, он в который раз припомнил свое прозвище. Волосы липли к голове от спекшейся крови. Кровь, присушив кожу на лбу, мешала глядеть. Саймон кое-как продрал глаза.

– Ну, пришли в себя, мистер Филлипс?

Эдгар Бредли в длиннополом халате покуривал тоненькую сигарету.

Мягкие ковры скрадывали звуки, лишь тихонько наигрывала скрипка где-то вдали.

– Решили меня надуть? – Эдгар стряхнул пепел на ковер. – Напрасно!

Несмотря на роскошь обстановки, то ли в спертом воздухе, то ли в давящем потолке чувствовалось: апартаменты находятся где-то глубоко под землей.

Стены, украшенные картинами в тяжелых рамах, отливали металлом.

Филлипс треснул кулаком рядом с собой: полом тоже служил металл.

«Крыса в бункере!» – ухмыльнулся он юркой мыслишке.

Светильники, стилизованные под старину, наполняли пространство гнетущим светом. Саймону до дикости захотелось вырваться из этого подземелья. Захотелось в оживленные толпы, к обычным людям которые в свое время были для бедменов тряпичными паяцами для развлечений. Он знал, что кругом, на многие километры, тянутся просторные коридоры, что далеко вглубь уходят стальные ниши и гроты. А он – один. Саймон привык не оглядываться назад, не считая друзей, не оставляя врагов. Но теперь собачья тоска рвала душу железными крючьями. Судорога передернула тело негра, и он скрючился от рвоты. Но блевать на чужие ковры – не ниже ли это твоего достоинства, парень? Филлипс стиснул зубы и сдержался. Мысленно он рисовал себе лица тех, с кем бы ему хотелось выпить бутылку-другую. Мысли были странными, непривычными для него. Так порой мог рассуждать Филл… Однако думать о прошлом было куда приятнее, чем чувствовать себя в лапах мистера Бредли.

– Кто вы такой? – наконец выдавил из себя Саймон.

Эдгар Бредли рисовал сигаретой на подлокотнике кресла наброски зверей, строений. На ворсистой ткани остался черный след, разнося запах горелого.

Бредли раздумывал, а стоит ли хоть кому-то в мире знать, что или кто такой этот улыбающийся с календарей и плакатов мистер Бредли.

– Я – предпоследний из бессмертных, – начал Эдгар, вдавливая окурок в пушистый ковер. – Нас – десять. С вами будет одиннадцать! Вы правы, что отказались от власти и моих денег, примкнув к разорам. Все это – хлам. А я предлагаю вам вечную жизнь! – Бредли театрально указал куда-то в потолок.

Саймон вытянул трубочкой губы: предложение было фантастичным. Но… чем черт не шутит…

Представить только себе десятилетия, столетия, сравняться возрастом с Мафусаилом!

Бредли ждал, методично прожигая кресло сигаретами.

И вспоминал то, о чем старался не думать многие годы.

Да, нас было десять добровольцев, клюнувших на сенсацию. Открытие полусумасшедшего генетика, а это было время, когда любой сумасшедший мог прослыть гением лишь потому, что не был похож на остальную жирную и самодовольную часть человечества. Так вот, его опыт по регенерации клеток неожиданно удался. Подозревают, неожиданно и для него самого. Это было задолго до вашего, мистер Филлипс, рождения. Психа публично осмеяли, а нас быстренько раскинули по всему миру, придумав всем десятерым других родителей и изощренно скрупулезную биографию, и оставили под ненавязчивым надзором. Генетик молчал о формуле синтеза, как скала, хотя, вероятнее всего, он и сам-то придумал приманку для человечества в пьяном угаре, когда к утру не вспомнишь и собственное имя.