Леди в саване

Вот поэтому я, поужинав с воеводой, отправился в мою прежнюю комнату, выходившую в сад, и рано лег.

Я был разбужен незадолго до рассвета появлением в замке монаха-воина Теофрастоса, известного бегуна, доставившего срочное послание мне. Это было письмо, врученное ему Руком. Наш адмирал предупредил его, что он должен вручить письмо лично мне и никому другому, разыскав меня, где бы я ни был. Когда он прибыл в Плазак, я уже улетел оттуда на аэроплане, и ему пришлось возвращаться в Виссарион.

Прочтя в отчете Рука о чудовищном поведении Эрнста Мелтона, я рассердился, как никогда. А ведь я всегда презирал его. Но это было уже слишком. Однако я оценил мудрый совет Рука и в одиночестве отправился на прогулку, чтобы обуздать гнев и вновь обрести самообладание. Аэроплан «Тьюта» по-прежнему стоял на башне, я поднялся туда и в одиночку взлетел.

Преодолев сотню миль по воздуху, я почувствовал себя лучше. Освежающий ветер и бодрящее движение помогли мне восстановить равновесие, и я уже ощущал в себе силы, чтобы справиться с мистером Эрнстом и любыми огорчениями, которые могут возникнуть, не теряя при этом выдержки. Поскольку Тьюта считала, что лучше не вспоминать об оскорблении, нанесенном ей Эрнстом, мне не следовало заговаривать об этом; но все равно я решил избавиться от хама еще до наступления вечера.

Позавтракав, я послал ему со слугой записку, сообщавшую, что иду к нему, и последовал за посыльным.

Он был в шелковой пижаме, такой, в какую даже Соломон, при всем его величии, не облачался. Я закрыл за собой дверь, прежде чем заговорил. Он слушал вначале с удивлением, затем обнаружил замешательство, затем разозлился, а под конец съежился, как побитый щенок. Я считал, что пришла пора объясниться начистоту. Наглый тупица, намеренно оскорбляющий всех вокруг, — ведь если выходки его происходили от полного невежества, ему следовало замолкнуть, его надлежало принудить к этому, как современное подобие Калибана [112], — он не заслуживал ни жалости, ни милосердия. Проявлять и к нему добрые чувства, терпимость, кротость означало бы ущемить в этом других в нашем мире, не принеся никому пользы. Поэтому, насколько помню, я сказал ему вот что:

— Эрнст, тебе, как ты говоришь, надо удалиться, и как можно скорее; надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Осмелюсь заметить, ты считаешь, что попал в страну варваров и что напрасно растрачиваешь свои тонкие наблюдения, адресуясь к здешним обитателям. Может быть, и так. Без сомнения, земля эта груба, горцы, возможно, являют собой людей ледникового периода; но, насколько я могу судить по некоторым твоим подвигам — а я знаю пока лишь о малой их толике, — ты представляешь собой эпоху куда более отдаленную. Ты демонстрируешь нашему народу игривость ящера; синегорцы же, как бы грубы они ни были, уже выбрались из первозданного ила и стремятся вести себя прилично. Они, возможно, грубы, примитивны, возможно, варвары, если тебе так хочется, однако они не настолько низки, чтобы принять твою мораль и твои вкусы. Мой дорогой кузен, твоя жизнь здесь далека от безопасной! Мне говорили, что вчера только благодаря тому, что некоторые обиженные горцы сдержались — впрочем, причина их усилий над собой не в твоей персоне, — тебе не снесли голову. Еще день твоего неописуемого присутствия здесь — и сдержанность горцев исчезнет бесследно. Они возмутятся. Я сам здесь приезжий и настолько недавно приехал сюда, что не могу допустить этого. А поэтому я не задерживаю тебя. Поверь мне, мой дорогой кузен Эрнст Роджер Хэлбард Мелтон из Хамкрофта, графство Сэлоп, что я безутешен по причине твоего решения незамедлительно отбыть, но я не могу не видеть мудрости этого решения. Сейчас разговор идет между нами, и когда ты уедешь — если это будет незамедлительно, — ропот стихнет, все замолчат ради чести дома, в котором ты гость; но если из-за твоего промедления возникнет скандал, ты — живой или мертвый — станешь посмешищем в глазах всей Европы. Учитывая все это и предвосхищая твои пожелания, я приказал, чтобы быстрая моторная яхта доставила тебя в Анкону или любой иной порт по твоему выбору. Яхта будет под командой капитана Десмонда, капитана с одного из наших боевых кораблей, человека решительного, который выполнит любое данное ему указание. А значит, ты в безопасности достигнешь Италии. Подчиненные капитана Десмонда позаботятся о купе в поезде, который доставит тебя во Флашинг, и о каюте на пароходе, следующем до Квинзборо. Мой человек будет при тебе в поезде и на пароходе и проследит, чтобы все твои пожелания относительно пищи и удобств были удовлетворены. Конечно же, ты понимаешь, мой дорогой кузен, что ты мой гость, пока не прибудешь в Лондон. Я не попрошу Рука сопровождать тебя, потому что решение, чтобы он тебя встречал, было ошибкой. Ты подвергался опасности, о которой я и не подозревал, — излишней опасности. Уверяю тебя, это так. Но, к счастью, адмирал Рук, пусть человек и больших страстей, умеет прекрасно владеть собой.

— Адмирал Рук? — поразился он. — Адмирал?

— Да, адмирал, — ответил я, — но не просто адмирал, не один из многих. Он адмирал Синегории, командующий всем ее растущим военно-морским флотом. Когда такого человека держат за лакея, случаются вещи… Но зачем доводить до этого? Все уже позади. Я просто хочу предостеречь тебя, чтобы не произошло чего-то подобного с капитаном Десмондом, который моложе, а значит, возможно, не столь выдержан.

Я заметил, что он усвоил урок, и больше ничего не добавил по этому поводу.

Была еще причина, по которой ему следовало уехать, но я не сказал о ней. К нам вот-вот должен был прибыть сэр Колин Макелпи со своим кланом, а я знал, что сэр Колин недолюбливает Эрнста Мелтона. Я хорошо помнил тот эпизод, когда последний протянул старому джентльмену палец вместо руки в конторе мистера Трента; больше того, я подозревал, что тетя Джанет, возможно, расстроена из-за какой-то грубости гостя, но не хочет говорить об этом. Он действительно ужасный молодой человек, и лучше ему быть за пределами этой страны. Если он задержится здесь, трагедия неминуема.

Должен сказать, что я с чувством облегчения наблюдал, как яхта, на мостике которой стоял капитан Десмонд — а возле него пристроился мой кузен, — вышла из ручья.

Совсем другими были мои чувства, когда, час спустя, в ручей влетела «Леди» с адмиралом Руком на мостике и еще более бравым на вид, чем всегда, сэром Колином Макелпи подле него. На мостике был также мистер Бингем Трент.

Генерал был полон энтузиазма, ведь у него теперь собрался целый полк, считая прибывших с ним людей и тех, кто завершал подготовку дома. Когда мы остались одни, он пояснил мне, что все уладил с сержантским составом, что же касается офицерского, то он отложил этот вопрос, пока мы не найдем возможность обсудить его вместе. Он изложил мне свои причины на то — простые и убедительные. Офицеры, по его мнению, люди иного класса, им привычен иной образ жизни, у них иные обязанности и права. С офицерами труднее иметь дело, их труднее подобрать.

— Нет смысла, — сказал он, — накапливать промашки; зачем нам укоренившиеся привычки, да еще не всегда подходящие. Нам, для наших целей, нужны молодые люди, то есть не слишком старые, однако уже опытные, мужчины, которые знают, как вести себя, иначе, насколько я могу судить по моему короткому знакомству с синегорцами, долго мы здесь не задержимся — если наши люди поведут себя так, как позволяют себе некоторые. Я начну дело здесь, как ты и ждешь от меня, ведь я приехал, мой дорогой мальчик, чтобы остаться здесь с тобой и Джанет; мы, если Бог даст, поспособствуем формированию новой «нации» — союзников Британии, — которая, по крайней мере, будет аванпостом нашей нации, будет стражем нашей дороги на Восток. Когда все здесь будет организовано в военном отношении и пойдет, как надо, я, если ты меня отпустишь, вернусь в Лондон на несколько недель и наберу там побольше подходящих нам офицеров. Я знаю, их там с избытком. Я не буду торопиться, буду тщательно отбирать людей, и каждый, кого привезу сюда, получит рекомендацию от кого-то из старых воинов, известных мне, а старые солдаты дадут рекомендацию, только если видели человека в деле. У нас будет, осмелюсь сказать, армия, при ее численности такая, подобной которой на свете не найдешь, и придет день, когда твоя прежняя страна будет гордиться твоей новой страной. А теперь я пойду — погляжу, все ли приготовлено для моих людей. Для твоих отныне…

112

В трагикомедии Шекспира «Буря» уродливый дикарь.