Страница 51 из 107
Признаюсь, что, размышляя о предстоящем приключении во время торопливых сборов, я недоумевал, каким же образом человеческое тело, пусть даже принадлежащее мертвой, может попасть (либо быть доставлено) в такое место без посторонней помощи, по крайней мере, без сговора с кем-то из обитателей замка. При посещении флагштока все было иначе. Флагшток находится на самом деле вне замка, и чтобы добраться туда, я должен был тайно покинуть замок и из сада подняться на крепостной вал. Но теперь подобной возможности не было. Башня — imperium in imperio. [101]Она находится в пределах замка, хотя и отделена от него; башня имеет свою систему обороны на случай вторжения. Кровля башни, насколько мне известно, так же неприступна, как и склад боеприпасов.
Но все трудности для меня свелись к проникновению в башню. Предвкушение встречи и нетерпеливый восторг, наполнявший меня при одной мысли о свидании, превращали любую задачу в пустяк. Любовь порождает свою веру, и я ни на миг не усомнился в том, что моя Леди будет ждать меня в указанном месте. Миновав небольшие арочные галереи и поднявшись по лестничным маршам с двойными заграждениями — вырубленными в толще стен, — я очутился на карнизе под башенной кровлей. Хорошо, что время было относительно спокойное, не требовавшее стражи или караульных на всех этих участках.
Там, в тускло освещенном уголке, куда падали глубокие тени от то и дело закрывавших луну торопливых облаков, я увидел ее, как всегда закутанную в саван. Странно, я почему-то чувствовал, что обстоятельства еще более осложнились. Но я был готов ко всему. Я уже решился на все. Я был намерен завоевать женщину, которую любил, даже встретившись лицом к лицу со смертью. Теперь же, после кратких объятий, я даже жаждал принять смерть — или нечто, что тяжелее смерти. Теперь эта женщина была мила и дорога мне больше, чем прежде. Какие бы колебания я ни испытывал при зарождении нашей любви или в то время, когда она крепла, теперь от них не осталось и следа. Мы поклялись друг другу и открыли друг другу наши чувства. Как же можно было не верить или хотя бы сомневаться в том, что настоящее бесценно? Но даже возникни такие сомнения, их бы испепелил жар наших объятий. Я потерял голову от любви к ней и был рад этому. Когда она заговорила, ослабив объятия и глотнув воздуха, я услышал такие слова:
— Я пришла предупредить тебя, чтобы ты был еще осторожнее, чем прежде.
Призн а юсь, меня, думавшего только о любви, уязвило то, что ее могла привести сюда какая-то иная причина, пусть даже забота о моей безопасности. И я не мог не отметить горькую нотку досады в своем голосе, когда ответил ей так:
— Япришел ради любви.
Она явно тоже расслышала боль в моем голосе, потому что торопливо проговорила:
— О милый, и я пришла ради любви. Я так тревожусь о тебе именно потому, что люблю тебя. Что мне мир и даже Небеса без тебя?
Ее тон был столь неподдельно искренним, что меня сразило сознание моей грубости. При такой любви, как ее, даже эгоизма возлюбленного, обнаруженного мною, следовало устыдиться. У меня не хватало слов, и я просто взял ее тонкую руку в свою и поднес к губам. Я не мог не отметить, что ее теплая рука, которая так крепко сжимает мою руку, не только красива, но и сильна. Это тепло и пылкость проникли в мое сердце и поразили мой ум. И пока я вновь изливал свои чувства, она слушала, жарко дыша. Когда же страсть выразила себя, настал черед для проявления чувств, более управляемых. Когда я вновь испытал удовлетворение, удостоверившись в ее любви ко мне, я смог оценить ее заботу о моей безопасности и поэтому вернулся к этой теме. Уже из настойчивости ее, порожденной любовью, явствовало, что мне есть чего страшиться. В порыве любви — а об этом я и позабыл или вообще не думал — какую чудесную силу, какие знания могла она обнаружить странным, присущим ей способом? Да ведь в этот самый миг она была со мной, преодолев преграды, разделяющие нас. Замк и и запоры, даже сама печать смерти, казалось, не способна удержать ее в заточении! При ее свободе действий и перемещения, позволявшей ей по желанию проникать в тайные места, что бы, ведомое другим, смогло укрыться от нее? Как сумел бы хоть кто-нибудь скрыть от подобного существа даже злой умысел? Такие мысли, такие предположения нередко проносились в моем уме в минуты, скорее, волнения, но не раздумий, и проносились столь быстро, что я не осознавал их со всей отчетливостью. И однако след этих мыслей и предположений оставался со мной, пусть и неосознанный, пусть мысли эти забывались или же слабели, не успев развиться.
— А для тебя?.. — спросил я серьезно. — А для тебя разве нет опасности?
Она улыбнулась, и ее маленькие зубки-жемчужинки заблестели в лунном свете, когда она произнесла:
— Для меня опасности нет. Я не рискую. Я абсолютно не рискую — вероятно, я одна во всей этой стране.
Смысл ее слов до меня дошел не сразу. Не хватало, казалось, какого-то звена, чтобы понять это утверждение. Не то чтобы я не верил или не доверял ей, просто я решил, что она могла заблуждаться. В попытке успокоиться я, мучимый тревогой, не подумав, спросил:
— Почему абсолютно не рискуешь? В чем твоя защита?
Несколько долгих как вечность мгновений она пристально смотрела на меня, и звезды в ее глазах пылали; затем, наклонив голову, она взялась за складку своего савана и поднесла ее к моему лицу:
— Вот в чем!
Смысл ее слов теперь был предельно ясен. Горло перехватило от волны нахлынувших на меня чувств, и какое-то время я не мог говорить. Я опустился на колени и, обхватив ее руками, крепко прижал к себе. Она видела, что я взволнован, и нежно провела ладонью по моим волосам, а также ласковым движением прижала мою голову к своей груди, как сделала бы мать, стараясь утешить испуганного ребенка.
Вскоре мы вновь вернулись к действительности. Я пробормотал:
— Твоя безопасность, твоя жизнь и счастье — для меня все. Когда ты предашься моей заботе?
Трепеща в моих объятиях, она еще теснее прижалась ко мне. Казалось, ладони ее дрожали от удовольствия, когда она говорила:
— Ты на самом деле хочешь, чтобы я всегда была с тобой? Для меня это было бы несказанное счастье. А для тебя?
Я подумал, что она жаждет услышать о том, как я люблю ее, и что по-женски подталкивает меня к этому, и я вновь заговорил о бушевавшей во мне страсти; она жадно слушала меня, и мы крепко сжимали друг друга в объятиях. Наконец мы замерли, надолго замерли, и наши сердца бились в унисон, когда мы стояли, крепко обнявшись. Потом она произнесла тихим, напряженным и нежным шепотом, таким нежным, как дуновение летнего ветерка:
— Будет, как ты этого хочешь, но, мой дорогой, прежде тебе придется пройти через испытание, которое, возможно, окажется для тебя ужасным опытом. Однако больше ни о чем не спрашивай! Ты не должен спрашивать, потому что я не отвечу, а для меня мука отказать тебе в чем-то. Брачный союз с такой, как я, предполагает свой особый ритуал, и его нельзя избегнуть. Возможно…
Я пылко прервал ее:
— Нет такого ритуала, которого я устрашусь, если только он служит твоей пользе и прочному счастью. И если в результате я смогу назвать тебя моей, я с радостью встречусь лицом к лицу с любым ужасом, принадлежит он жизни или же смерти! Дорогая, я ни о чем тебя не спрашиваю. Я согласен ввериться тебе. Ты только скажи мне, когда придет время, и я буду готов все исполнить. Готов… Как слабо это слово выражает мое давнее горячее желание того, чтобы все свершилось. Я не дрогну, пусть что угодно происходит со мной в этом мире или в ином. Только бы ты стала моей!
И опять радость, звучавшая в ее ворковании, была музыкой для моего слуха:
— О, как же сильно ты любишь меня, мой дорогой! — Она обхватила меня обеими руками, и несколько мгновений мы не могли оторваться друг от друга. Неожиданно она отстранилась и, отступив, выпрямилась во весь рост; величие этой фигуры я не смог бы описать. В ее голосе обнаружилось новое превосходство, когда она заговорила твердо и отрывисто:
101
Государство в государстве (лат).