Богатыри проснулись

Не имея достаточно авторитета и не располагая ткакой-либо силой, чтобы образумить этот беспечный и буйный народ, но понимая, что это необходимо сделать в интересах защиты Москвы, – =– князь Остей просил Юрия Сапожника повлиять на людей и прежде всего запретить ночные попойки. Но Юрка лишь безнадежно махнул своей единственной рукой. – – В чем ином, а в этом они меня все одно не послуха-

ют, – сказал он. – Да чего и пробовать? Днем они бьются с погаными отменно, не жалея себя, чай, ты сам это видел. Русский человек здоров, не то что литвин, он все выдюжит. Так нехай себе ночью пьют, – с похмелья только злее будут на стенах!

Утром, едва рассвело, старосты и сотские, в ожидании нового приступа, начали поднимать спавший на площадях и на улицах народ и сгонять его на стены. Многие, после ночной гульбы, повиновались не сразу, но другие безжалостно пинали их под бока, и вскоре все уже находились на своих местах. Но в татарском стане царило спокойствие и не было заметно никаких приготовлений к штурму.

Только часа через два после восхода солнца, заметив, очевидно, что на стенах стоит много праздных людей, – от орды отделились в разных местах десятки вооруженных луками всадников, которые, рассыпавшись вокруг города, принялись метко поражать стрелами всех, кто неосторожно показывался из-за укрытий. Со стен им почти не отвечали: надо было беречь стрелы, а татары держались довольно далеко и все* время находились в движении. Лишь самым искусным стрелкам было дозволено стрелять по тем ордынцам, которые подъезжали ближе и представляли собой хорошую цель.

Особенно удачливым из таких стрелков оказался в это утро московский купец Адам Суконник. Из своего тяжелого заморского самострела, – с которым не раз хаживал на медведя, – он уже сразил троих татар, когда вдруг заметил, что прямо к Фроловским воротам, – над которыми он стоял в окружении нескольких бойцов дивившихся его искусству, – приближается богато одетый всадник. Немного поотстав, за ним скакал второй, с треххвостым бунчуком в руке. Но на этого ни сам Адам, ни другие в охотничьем азарте не обратили никакого внимания.

– Гляди, конь-то у него какой! – сказал один из стоявших сбоку. – Не конь, а лебедь! Богатый, должно быть, басурман?

– Да и по рылу видать, что не из простых свиней, – сказал другой. – А ну, Адам Родионыч, покажи-ка ему, как Мартын свалился под тын!

– На ем кольчуга, стрела ее не возьмет, – заметил Иг-нашка Постник, тоже находившийся тут. – Бей в горло либо в глаз!

– Моя стрела не возьмет кольчугу? – обиделся Адам. – А на-кось", погляди! – и, – подняв самострел, он тщательно прицелился в татарина, в этот миг осадившего коня по ту сторону рва.

– Не стрелять! – крикнул князь Остей, выбегая из башни. – Это, никак, посол ханский!

Но было уже поздно: в это самое мгновенье Адам спустил тетиву, и татарин, схватившись обеими руками за грудь, в которую глубоко вошла метко пущенная стрела, запрокинулся и упал с седла.

Когда раненого Рустема, – ибо это его поразила стрела Адама Суконника, – принесли в шатер великого хана и ханский лекарь, едва взглянув на него, сказал, что рана смертельна, – Тохтамыш был вне себя от скорби и гнева. Он любил племянника едва ли не больше, чем своих собственных сыновей, которых у него было уже семеро, причем, – к тайному огорчению отца, – ни один из них не обнаруживал особых дарований, военных или государственных. К тому же он чувствовал свою тяжкую вину перед Карач-мурзой: зачем было посылать Рустема на переговоры с этими коварными и стреляющими в послов урусами, когда можно было послать любого другого князя?

– Да будет мне свидетелем великий Аллах! – вскричал Тохтамыш. – Москва дорого заплатит за это! За каждую каплю твоей крови я отниму жизнь у одного неверного!

– Не надо, великий хан, – с трудом выговорил Рустем. – Они не знали, что я твой посол… Я не успел им сказать…

– А разве они были слепы и не видели твоего бунчука? Теперь они сами виноваты в том, что их ждет! Посылая тебя, я хотел дать им пощаду, но Аллах поразил их безумием, и они убили тебя! Если нельзя взять Москву силой, я возьму ее хитростью и прикажу перебить в ней всех, до последнего человека!

– Позволь мне вести орду на приступ и отомстить за него, отец! – сказал старший сын Тохтамыша, Джелал ад-Дин, закадычный друг Рустема. – Я возьму город и своей рукой вырву сердце у того, чья стрела поразила его!

Хан хотел что-то ответить, но не успел, ибо.в это мгновение увидел, что лицо Рустема внезапно и быстро начало покрываться восковою бледностью смерти. Тонкая змейка крови показалась из угла его рта и, причудливо извиваясь, поползла на подушку.

– Рустем! – крикнул Тохтамыш, склоняясь над умирающим и крепко стиснув его молодеющую руку. Он думал, что все уже кончено, но последняя искра жизни еще теплилась в Рустеме.

– Отцу скажи, – еле внятно прошептал он, не открывая глаз, – Аллах внес последнюю поправку…

ГЛАВА 22

И два князя Суждальские, Василей да Семен, сынове князя великого Дмитрея Констянтиновичя Суждальокого, приидоша под град и глаголаху: «Царь вас, людей своих, хощет жаловати любовию и миром, токмо изыдите ему в сретение с честию и с дары. Нам же имите веру, мы 60 князя есмы христьянски вам то глаголе и правду даем на том.

•Вологодская летопись

Едва Рустем испустил последний вздох, хан Тохтамыш снова бросил орду на штурм города, повелевая взять его, чего бы это ни стоило. Этот приступ был самым страшным из всех. Несколько часов кряду ордынцы, не считаясь с потерями, волна за волной, накатывали на стены и лезли наверх. Но москвичи отбивались мужественно и стойко выдерживали этот исступленный натиск до наступления ночи, пока темнота не заставила татар прекратить его.

На следующий день, двадцать шестого августа, с утра все было тихо и спокойно, – даже татарские лучники не стреляли по людям, которые показывались на укреплениях. Осажденные не замедлили этим воспользоваться, чтобы похоронить своих убитых и поднять на стены все, что еще могло служить для отражения следующего приступа.

В час дня к Фроловским воротам, в сопровождении нескольких татарских военачальников, приблизились Нижегородские князья Семен и Василий. Как шурьев великого государя Дмитрия Ивановича, их в Москве хорошо знали, а потому оба они, оставив своих спутников по ту сторону рва, смело подъехали вплотную.

– Эй, на воротах! – крикнул князь Семен. – А ну, кликните сюда вашу старшину! Есть к вам слово от великого хана.

– Сказывай! – ответил князь Остей, появляясь на краю стены, быстро заполнившейся москвичами. – Я в городе набольший воевода, а иная старшина, почитай, тоже вся здесь и тебя услышит!

– Ладно, коли так, слушайте: великий хан велел вам сказать…

– Погоди! – перебил его со стены чей-то зычный голос. – Ты нам, допрежь того, скажи, – сами-то вы что средь поганых делаете? И как попали в ханские послы?

– Идучи Нижегородскими землями, взяли нас татары заложниками да и возят с собой, – не сморгнув ответил князь Семен. – А в послы хан Тохтамыш нарядил нас потому, вестимо, что мы с вами без толмачей беседовать можем и, стало быть, лечге договоримся.

– Добро, говори теперь, чего хочет твой хан?

– Хан наказал вас, москвичей, спросить: ужели мыслите вы, затворившись во граде своем, без князя и без войска, выстоять супротив целой орды? Ведь все равно она вас не ныне, так завтра сломит, и примете вы напрасную гибель. А потому великий хан, вас жалеючи, повелел вам сказать: пришел он войною на князя Дмитрея, дабы поучить его за строптивость, вам же он зла не хочет и готов вас миловать, коли сами вы не станете лезть на рожон. Ищет он токмо того, чтобы вы отворили ему ворота и встретили его, великого хана и царя вашего, с покорностью и с хлебом-солью. Он сам, без войска, – только с вельможами своими и с малым числом нукеров, – въедет в Москву, дабы на нее поглядеть и показаться народу, а после того уйдет отселева со всею ордой, не причинив ни вам, ни городу вашему никакой обиды.