Страница 8 из 11
Теперь сухощавая фигурка миссис Доэрти носилась по бельевой, как трудолюбивая пчела.
– Только посмотри на состояние этих скатертей. Старый Балленкрифф был настоящим сквалыгой. Нужно, чтобы принесли новые. Новый лорд жил в Лондоне… и, несомненно, привык к роскоши. Мы не можем давать это семье для вытирания рта. Эти салфетки больше похожи на марлю.
Шона взяла передник, который дала ей миссис Доэрти, и повязала вокруг талии.
– Семья? Какая семья?
Миссис Доэрти едва взглянула на Шону. Изпод чепца на ее голове выбивались волосы, приобретшие цвет потускневшей меди с тех пор, как в них обосновалась седина. Ее заостренный профиль напоминал Шоне гравюру с изображением греческих фурий, которую она однажды видела.
– Пока это только хозяин с сыном. Но скоро приедет брат хозяина. Фу! Если англичане увидят эти салфетки, они решат, что мы, шотландцы, живем как свиньи.
Шона повертела в руках сложенные белые салфетки. На ее взгляд, они выглядели вполне пристойно, если не считать слегка обтрепавшихся краев.
– Не хотите, чтобы я съездила в город и купила новые?
Миссис Доэрти вздохнула:
– Нет, спасибо, Шона. Хозяин сказал, что ты будешь работать на ферме, и я должна дать тебе все, что тебе может понадобиться, чтобы приступить к делу. Сначала тебе нужно будет все там вычистить. Идем со мной.
Взяв несколько простыней и полотенец из дальнего угла бельевой, экономка направилась к лестнице. Шона следовала за ней по пятам.
– А что вы знаете о новом хозяине Балленкриффа? На мой взгляд, он высокомерный зануда. Он даже не назвал мне своего имени.
– Его зовут Коналл Макьюэн.
– Коналл? – Шона наморщила нос. – Это шотландское имя. Я думала он англичанишка.
– Нет! Он родился в этом самом доме. Лет тридцать пять назад, когда началась война с Колониями. Я помню его отца. Нилла. Он был добрым образованным человеком. Преданным своим наукам. Наверно, правильно делал, потому что был вторым сыном и никогда бы не унаследовал это имение. Когда умер старый лорд, лордом Балленкриффом стал Макрат, старший брат Нилла. И для Стоункирка наступили черные дни. Человек проматывал под чистую все доходы и обворовывал арендаторов. Нилл не мог смотреть на это спокойно и начал упрекать Макрата. Но Макрат не собирался терпеть упреки в свой адрес и велел Ниллу навсегда покинуть пределы имения. Нилл забрал свою молодую семью и уехал в Англию, где Коналл вырос и стал мужчиной. Насколько я понимаю, Коналл выучился на врача, как и его отец Нилл.
– Значит, это его первый приезд в Шотландию?
– Да. Хорошо, если имение будет находиться в руках потомков Нилла Макьюэна.
Для Шоны это не имело никакого значения. Будь то Коналл Макьюэн, Хьюм или ктото еще, ей было суждено делать то, что велит мужчина. Ее свобода была не более чем мерцание света далекой звезды. Но по крайней мере она могла ее видеть. Оставалось еще немного подождать.
– Яблоко гниет недалеко от яблони, – пробормотала Шона. – Его жена хоть чуточку добрее?
– Лорд – вдовец. Мне, правда, не сказали, как она умерла. Но после нее остался маленький ребенок. Возможно, скончалась во время родов, бедняжка.
– О! – удивленно воскликнула Шона. Жаль, что он потерял свою женщину. У нее похолодела спина. – Возможно, это объясняет его несдержанность. А знаете, что он имел наглость сказать мне?
Миссис Доэрти повернулась к Шоне:
– Шона, я знаю тебя с тех пор, как ты была маленькой девочкой с длинными тонкими косичками. Позволь дать тебе совет. Склони свою негнущуюся шею. Если будешь делать то, что тебе говорят, и не болтать лишнего, вам с сестрой не придется голодать. Не прекословь этому человеку. Он этого не потерпит. Ты поняла меня?
Шона надула губы.
– Я не стану терпеть его раздражение.
– А тебе и не придется, если не будешь лезть на рожон. Или называть его англичанишкой.
Миссис Доэрти повела Шону в подвал под домом. Воздух там был холодный и густой, как в пещере.
– Это ледник. Сюда можно приносить молоко и сливки для хранения. Держись подальше от поварихи. Она из англичан. И очень недовольна переездом на север. У меня уже были с ней стычки. Нас, шотландцев, она на дух не переносит.
Шона взяла два молочных ведра и стопку старых простыней, которые дала ей миссис Доэрти.
– Ладно, посмотрим. Если ктото из этих англичанишек вообразил, что на меня можно смотреть свысока, я заставлю их спуститься на землю.
Он для этого не годился.
Коналл взглянул на неаккуратные стопки бумаг на письменном столе, который на протяжении последних двух столетий принадлежал лордам Балленкриффам. Последний раз он находился в этой комнате, когда ему было пять лет от роду. Он порвал старинную грамоту на желтые полоски и оклеил ими пол, потом поливал старинные чернила водой и смотрел, как они расплываются и исчезают. Его дядя Макрат так рассвирепел, что его лицо побагровело и он разразился грязной бранью, припомнив все бранные слова, которые знал на гэльском и английском.
Теперь бумаги на столе требовали его немедленного внимания. Но ему отчаянно хотелось бежать от них в Англию к привычной жизни.
Коналл рухнул в кресло, вытянув длинные ноги. Как ему управлять столь огромным имением? Его отец, естественно, не учил его этому, не было надобности. У них была скромная резиденция в космополитическом центре Лондона. Там не было ни арендаторов, которыми следовало руководить, ни комиссий, требовавших надзора, ни необходимости разбираться в сезонах урожая или ценах на домашний скот. В Лондоне мясо покупали у мясника, овощи – на рынке, а вопросами управления занималось правительство.
Какая жестокая шутка судьбы забросила его в этот глухой уголок Шотландской низменности спасать разваливающееся от скверного управления и запустения поместье?
Когдато он готов был биться об заклад, что в преисподней скорее грянут морозы, чем он унаследует Балленкрифф. Его дед, лорд Балленкрифф, имел двух сыновей. Нилл, отец Коналла, был младшим и не мог стать наследником имения. Поместье по закону перешло к старшему сыну, Макрату. Коналл рос в Англии и о Шотландии и дяде Макрате даже не вспоминал. Но когда четыре года назад у Коналла умер отец, а затем скончался дядя Макрат, не оставив потомства, Коналл оказался удостоенным сомнительной чести стать очередным лордом Балленкриффом.
Очевидно, дьявол потешался игрой в снежки.
Таким образом, из доктора Макьюэна он превратился в лорда Балленкриффа. Коналл обвел взглядом кабинет. Его обитые красным деревом стены стонали под тяжестью оленьих голов, рыбьих чучел и охотничьего оружия – символов веселой, праздной жизни. Коналл не относился к числу праздной знати, проводящей время в развлечениях охотой и рыбной ловлей. Ему еще предстояло найти смысл в том, чтобы собирать ренту и жить за счет чужого пота. Такой жизненный уклад, думал он, больше подходил его распутному брату Стюарту.
Коналл в отличие от него был человеком науки. Он любил эту элегантную загадку, которую представляло собой человеческое тело. Его способность двигаться, изменяться, производить потомство и выздоравливать всегда вызывала в нем раболепное восхищение. Поэтому он стал доктором, как и его отец. Как врач Коналл был хорошо известен в светских кругах общества, и представители высшего света часто пользовались его услугами. На них он зарабатывал, но никогда не отказывал тем, кто не имел возможности оплатить дорогостоящие услуги доктора. Не последнюю роль тут, безусловно, играла забота о бедных. Но если быть до конца откровенным, главным для него было страстное желание исследовать деятельность человеческого организма, вызывавшего у него бесконечное удивление.
Или ужас, подумал он, беря в руки старинный пистолет, используемый как пресс для бумаги. Коналл не любил оружие. Он видел, какое увечье оно причиняло человеческому телу. В ранние годы своей карьеры, охваченный патриотической лихорадкой, он вопреки совету отца ушел в море на одном из кораблей лорда Нельсона в должности хирурга. Сражение под Копенгагеном 1801 года, очевидцем которого он стал, навсегда оставило шрам в его сердце. Перебитые кости, оторванные конечности, обгоревшая кожа. И повсюду кровь. Раненые молодые моряки смотрели на него со страхом и надеждой и задавали один и тот же вопрос, на который он не мог ответить: «Я буду жить?»