Страница 27 из 65
Между тем «веселый квартал» и по сей день пользуется дурной славой. Самба, собственно, была в нем всего лишь предлогом для того, чтобы устроить гулянку и побузить. Я ловила на себе неприветливые взгляды местных девушек, которым явно ужасно не нравилась. Время от времени меня им заново представляли, и они, в отличие от более приветливых мужчин-музыкантов, всякий раз притворялись, будто видят меня впервые. Это повергало меня в полное изумление, пока пожилая тетушка за стойкой бара, сжалившись, не пояснила:
– В Бразилии на каждого мужчину приходятся три женщины. Лишних соперниц здесь не любят.
Организаторами этого шумного веселья была пестрая компания из музыкантов, играющих настоящуюмузыку, и прочих богемных типов – для этих основной интерес представляли шуры-муры. Если равновесие нарушалось и возникал перевес в любом из двух лагерей, вечер превращался в сущий кошмар. Помимо этого костяка были еще клиенты, стучавшие по барабанам и кока-кольным банкам за столом, и по меньшей мере дюжина надсаживающих глотки певцов и певиц на подпевке. Иногда сюда заглядывал Валдемар да Мадругада, играл на треугольнике или дремал в кресле у стола.
Беку до Рату был настоящим бардаком, но бардаком организованным: несмотря на кажущийся беспорядок, я быстро поняла, что на самом деле и музыканты, и прочий народ подчиняются строгим правилам.
Во-первых, это касалось стола. Вокруг него могли сидеть только музыканты. В редких случаях – таких, как попытка загладить вину за измену или другое столь же ужасное оскорбление, – за ним иногда могла появиться девушка одного из них.
Во-вторых, это касалось людей. Они рассаживались в определенном порядке: впереди девушки, за ними их возлюбленные, третий уровень – lanchinhos, четвертый – женатые мужчины, интересующиеся lanchinhos; внешний круг образовывали бездомные, бродяги и сумасшедшие. Время от времени случайная туристка по неведению лезла сквозь ряды, нарушая порядок, и занимала место любимой девушки или, хуже того, хваталась за инструмент, чтобы помузицировать. Но в общем и целом народ знал, где чье место, и порядка не нарушал.
В-третьих, музыканты, чтобы играть в этой roda– круге самбы, должны были спрашивать разрешения у церемониймейстера, то есть у Фабио, который предоставлял эту высокую привилегию в зависимости от опыта кандидата, уважения к нему со стороны собравшихся и готовности играть бесплатно.
В-четвертых, самба иссякала только тогда, когда иссякали люди.
В-пятых, желания людей здесь ценились превыше всего и являлись истиной в последней инстанции.
Главным образом, играли старые самбы великих, таких как Ноэл Роса, Картола, Нелсон Кавакинью, Исмаэл Силва, Вилсон Морейра, Вилсон Батиста и Паулинью да Виола. Но истинным тестом, проверкой на прочность для музыкантов, играющих самбу, были импровизационные «сейшены»: безумный, на лихорадочной скорости обмен рифмованными оскорблениями и ксенофобскими поношениями, которые называются partido alto.
Партиду алту – это своеобразная самба импровизации, с барабанным ритмом и хоровым пением:
Степень вульгарности партиду алту определялась местом, собравшейся публикой и временем ночи – в Лапе в шесть часов утра субботы скабрезность падала до низшего уровня, главной целью было разрядиться и дать выход накопившейся за день энергии. Самыми излюбленными темами были политика, футбол и личные оскорбления. Цензура отсутствовала, однако любого, кто принимал участие в словесной перестрелке, но не мог срифмовать строчки или мгновенно ответить на выпад в его сторону, избивали и выбрасывали в мусорный контейнер.
Со временем, когда я стала немного лучше понимать сленг, на котором звучала эта поэзия, стало ясно, что здесь немало поводов для тревоги. Стихи (прежде всего) оказались откровенно сексистскими – в них высмеивали женщин и воспевали сутенерство, неверность и измены, их авторы выступали за отмену домашних обязанностей, а иногда даже за домашнее насилие – но, эй, а чего вы хотите, это же Рио-де-Жанейро! В конце концов, если уж их прославленный драматург Нельсон Родригес [52]позволял себе высказывания типа «все женщины любят, чтобы их били по физиономии; ну, если не все, то, по крайней мере, нормальные», о чем вообще можно говорить? Такова уж их культура – я же просто заезжая австралийская девица, ослепленная музыкантами и дешевым пивом.
Самба тянула меня за собой в самые зловонные, пропахшие мочой уголки Рио-де-Жанейро, где собирались люди, готовые отказаться от манящего синего моря, чтобы играть музыку под оглушительный бой барабанов. Нужно очень полюбить самбу, чтобы слушать ее в городе, где музыканты, как нарочно, выбирают для своих rodasсамые замызганные, богом забытые уголки. Лучшие образчики можно было услышать на цементированной автомобильной стоянке в Кацик де Рамос, на импровизированных концертах рядом со скоростной автострадой в Мангейра или на грязной улице напротив Беку до Рату в Лапе. Почти всегда дело происходило на пыльных, жарких улицах и почти никогда у того бескрайнего, прохладного, прекрасного водоема, что лежит у города Рио-де-Жанейро.
Фабио организовал по крайней мере три уличные самбы в Лапе – по понедельникам в баре «Клаудио», по четвергам в «100 процентах», а теперь вот по пятницам в Беку до Рату, – и каждая из них рано или поздно достигала такого уровня, что становилась для любителей «радикального шика» в Рио предметом культового поклонения. Он мог устраивать все это среди грязи и мусора, мог начинать в окружении торчков и шлюх, а под конец вокруг собиралась совсем другая, убийственно шикарная публика. Следовательно, если вы все еще задаете вопрос, почему бы не устраивать то же самое в бриллиантовых заливах Ипанемы или Копакабаны, на потрясающе живописном фоне Корковадо, это значит, что вы так ничего и не поняли. Уличная самба – капризная маленькая принцесса, и ничего кариоки не любят больше, чем эту замызганную, опасную, неразгаданную музыку. Ну, а Фабио бросал свои самбы почти сразу после того, как создавал. «Мы похожи на сёрферов, – пояснил он однажды, рассказывая об уличной самбе, – только вместо волн у нас улицы».
Трудно сказать сейчас, во что я тогда влюбилась – в самбу саму по себе или только в самбу в понимании Фабио, да это теперь, наверное, уже и не важно. Я даже, сама того не сознавая, стала sambista. По крайней мере, после знакомства с Фабио я приобрела все привычки музыканта, играющего самбу (живущего самбой): спала весь день напролет, танцевала всю ночь напролет, проснувшись, проводила часы за изучением редких альбомов Картолы, отвергала прочие формы музыки как недоразвитые, хохотала над сексистскими шуточками. Я плыла по течению, не задерживаясь даже на миг, чтобы проанализировать себя, пока в гости не приехал мой добрый друг, джазовый музыкант из Франции. «Да ты что, Кармен, эта музыка – полный отстой» – от этого заявления Нико у меня отвалилась челюсть. Но Фабио хорошо вымуштровал солдата революции: я страстно защищала самбу целую ночь, пока не заметила, что вокруг стола никого уже нет, только Нико, я сама, какой-то парень, пытающийся играть на вилке и спичечном коробке, да случайно забытая кем-то из музыкантов гитарка-кавакинью. В пылу жаркого бразильского национализма, подогреваемого основательными дозами кашасы, я уговаривала французского друга-джазиста вслушаться в замысловатый ритм, который как раз выдавал исполнитель на вилке.
– Ну да, ритм он действительно отбивает, роднуля, но факт остается фактом, – проорал в ответ Нико. – Он использует для этого хренов столовый прибор.
Между Северной Америкой и Бразилией определенно существуют параллели в плане их музыкального развития, причем у самбы, пожалуй, больше общего с блюзом, нежели с джазом. Самба берет начало в беднейших общинах Рио, среди бывших рабов, в отличие от, например, босса-новы, этого порождения интеллектуальной элиты. Как и на всё в Бразилии, на историю возникновения ритма самбы существует несколько совершенно различных взглядов. Валдемар да Мадругада доказывал, что именно так звучали весла невольничьих лодок, которые плыли сюда из Африки: «Бум-чак-чак-чакка, бум-чак-чак-чакка…» Мы с Кьярой заставляли его повторять это еще и еще, до бесконечности, только бы снова услышать жуткие, нереальные звуки, которые появлялись в конце: он всегда заканчивая рассказ кошмарными завываниями человека, которого убивают: «Вууу… ааааааа… эггггххххх… аггххх».
52
Нельсон Родригес (1912–1980) – бразильский драматург.