Страница 94 из 125
— Ты не представляешь, Тарасик, сколько сейчас открылось возможностей у кацапов, — разглагольствовал он за выставленной хозяевами бутылкой горилки. — Деньги прямо под ногами валяются, не ленись подбирать. Приезжай, пристрою тебя в нашей фирме, годок поработаешь — дом купишь, не чета твоей нынешней развалюхе, Таньку оденешь, будто королеву, дочку отправишь учиться в Америку…
— Так уж и валяются, Панасик? — усомнилась хозяйка. — Разве бывает такое?
— Бывает. Нынче в России все бывает… Кстати, меня теперь зовут не Панасом — Афанасием Семеновичем… Лопухи только глазами хлопают, черняшку жуют. А вот разворотливые хлопцы живут припеваюче. Один одессит недавно новое «вольво» прибомбил, коттедж под Москвой построил. Другой земляк каждые три месяца отдыхает с жинкой на Канарах…
Тарас, глупая его головушка, рот раскрыл и глотал Панасово вранье. После ухода гостя Татьяна Викторовна, в супружеской постели, высказала на ухо осоловелому голове свои сомнения. Ну, никак не могла поверить в то, что деньги так и сыпятся осенним листопадом, остается поднимать и набивать карманы. Не может быть такого! Панас, черт бы его схарчил, в каких-то таинственных целях сманивает доверчивого дружка.
Муженек слабо отбивался. Видимо, мечты о безоблачном будущем, навеянные хитрым Панасом, крепко засели в глупой его башке.
— Гляди, Тарасик, сам, что тебе бабьи подсказки! Только чует моя душа, добром твоя поездка в Расею не кончится…
Так и получилось.
Уехал Тарас, довольный, веселый. На вокзале пошутил: жди с мешком денег, королева, готовь к возвращений из кацапщины знатную закуску. Никаких нищенских горилок — только бренди, виски. И — серьезно уже — добавил: дом добротный поставлю, не в городе — на взморье, чтоб и нам хватило и Поленьке досталось.
Жинка молча плакала. Будто видела сквозь туманную завесу времени трагическую судьбу мужа.
Первые письма — радостные, обнадеживающие. Устроился, мол, спасибо Афанасию Семеновичу. В солидной фирме, платят пока мало, но обещают прибавить. Работа не трудная, но хлопотливая. А вот о том, что за работа, почему она связана с хлопотами — молчок. Не знала Татьяна Викторовна, что ее Тарасик — обычный пехотинец, шестерка бандитского босса Ушатого — кликуха Панаса.
Потом поток писем иссяк, будто где-то в Москве-столице чья-то рука перехватила за горло почтовую связь. Написала Татьяна Викторовна Панасу — адрес узнала у его матери, ответа не получила. Так и жила бы в неведении, если бы не об"явился в Одессе Сергей Нечитайло, который уехал вместе с Тарасом.
Худой, тощий, с пустым правым рукавом, заправленным за пояс брюк, завалился, горемыка, под вечер к соседке. Как водится, поддатый. Горилка не развеселила парня, наборот, гнала из глаз слезы.
— Ты уж прости меня за горькую весть, соседка… Нету Тарасика, пробила его пуля, охнуть не успел…
— Тарасик помер? — не поверила Татьяна Викторовна. — Не может такого быть! Всего две недели тому назад получила от него письмо. Брешешь ты, Серега, не верю!
Нечитайло вздохнул, насупился. Ну, как переубедить глупую бабу, втемяшить ей в мозги правду о судьбе мужа? Вообще-то, сам Нечитайло твердо знает только одно — Тарас погиб во время разборки, кто-то выстрелил ему в затылок. Значит — сделали это паскудное дело свои, а поскольку без разрешения либо согласия Ушатого пехотинцы шагу не шагнут, лишний раз не откашляются, именно босс приговорил к смерти излишне жалостливого дружка.
Тарас, действительно, страдал несовременной жалостью. Прикажут ему пощекотать перышком упрямого торгаша или «погреть» ему оголенное пузо утюжком, насупится и отрицательно качает глупой башкой. Дескать, в палачи не нанимался, мучить людей не буду. Ушатый, которому приближенные докладывали о непонятных фокусах земляка, как водится, гневался, махал перед мордой жалельщика кулаками, грозился отдать его на «перевоспитание» своим палачам-мордоворотам.
Видно, осточертели боссу бесполезные уговоры старого дружка, достал его земляк до самой печенки-селезенки…
— Ты сам видел мертвого Тарасика? — наседала на гостя Татьяна Викторовна. — Закрывал ему очи? Укладывал в домовину?
— Нет, не было такого, — нехотя, признался Сергей. — Раны ему не перевязывал, в землю не закапывал… Хлопцы, которые с ним были во время разборки, говорили…
— Вот видишь! — торжествовала вдова. — Значит, жив чоловик! Сам поглядишь — на неделе придет письмо, вот тогда я и посмеюсь, хлопче, над твоими побасенками.
Говорила, посмеивалась, а в душе — мерзлота, оттаять которую может только появление мужа. Ибо подбадривая себя, женщина понимала: надежд на возвращение из Московии Тараса почти никаких, видно, сгинул муж в какой-нибудь подворотне, отпели его тамошние бабы, похоронили алкаши да бомжи.
И все же мизерная частица надежды подтолкнула Татьяну Викторовну на поездку в Москву. Встретится с Панасом, поговорит по соседски, авось, узнает правду. Ежели муж, действительно, захоронен на каком-то кладбище — поплачет на ео могилке, украсит ее цветами…
Панас Сидорович, переименовавший себя на русский манер в Афанасия Семеновича, получивший у коллег по бизнесу непонятную кликуху «Ушатый», занимал вместе с бездетной супруженницей Ольгой шикарную четырехкомнатную квартиру с высокими потолками, разными лоджиями — эркерами, двумя туалетами и огромной ванной.
Для постояной своей любовницы семнадцатилетней Вики приобрел уютную двухкомнатную квартирку на Кутузовском проспекте.
Официальный бизнес — отхожие места на вокзалах, выставках, парках и скверах — приносил немалый доход, но подпольная коммерция, связанная с криминалом, намного превышала «дерьмовые» достатки. Разворотливый одессит так поставил дело, что конкуренты дурели от зависти, злобно щерились. Изобретали способы отхватить хотя бы кусок сладкого пирога, пожираемого Ушатым.
В этот день Афанасий Семенович успел принять доклады шестерок, подсчитать вместе с главным бухгалтером прибыль, полученную от эксплуатации «общественных» туалетов, заглянуть на пару часиков к любовнице, обсудить с приближенными перспективу нападения на инкассаторскую «тачку». Устал до головокружения. Пора отправляться на покой. Ольга пообещала изготовить узбекский плов, подкормить обессилевшего мужа любимыми им варениками с картохой.
Отдохнуть не пришлось. Когда раскормленная ло безобразия жена, придирчиво оглядев накрытый, будто для праздничного пиршества, стол, с облегчением заняла свое место напротив Панаса, в прихожей раздался звонок.
— Кого несет нелегкая? — недовольно пробормотал хозяин. — Чумбук, погляди! Да поосторожней, не сразу открывай.
Телохраниитель, огромный верзила, назначенный на ответственную должность по причине невероятой силищи и абсолютной неспособности связать два слова, послушно ухмыльнулся, показал хозяину пистолет. Дескать, не трусь, я всегда — наизготовку, не дам в обиду ни тебя, ни твою бабу. Неслышно прошел в прихожую, приложился к вмонтированному в дверь глазку.
Возвратился в столовую, доложил.
— Баба с малолеткой… Впущать?
В нынешней московской действительности даже дети опасны. Откроешь — прыснут в лицо какой-нибудь дрянью, не успеешь очухаться, как предстанешь перед апостолами.
— Погоди, сам погляжу. Все я да я, никому ничего поручить нельзя!
Ольга восприняла замечание упреком в свой адрес. Несмотря на грузную полноту, легко поднялась.
— Я открою, милый… Отдыхай, кушай…
Ушатый презрительно поглядел на толстый зад жены, огромные груди, ноги-столбы. Мысленно сравнил с миниатюрной фигуркой Вики. Обвиняют мужиков в том, что они, дескать, ищут развлечений на стороне, а что прикажете им делать: забираться на супругу, будто альпинист на горную вершину? Никакого удовольствия. До изнеможения работаешь в «туалетной фирме», трудишься — в подпольной — ради чего? Откармливать эту ленивую кобылу.
— Сиди, трясогузка, упадешь, не дай Бог, паркет проломишь!
Ольга обиженно всхлипнула и снова утвердилась на заскрипевшем сидении.
В прихожей вторично заработал звонок, на этот раз — не просительно, требовательно. Ушатый осторожно приник к глазку. Недавно один из его конкурентов точно так же решил поглядеть, кто нарушает его покой, и получил пулю в глаз. Поэтому опасно слишком долго разглядывать.