Похищение королевы

— Посидим, чайком побалуемся, побеседуем, — продолжал заманивать я. — Есть желание — водочки испробуем. Не много — по сто граммулек. Вот время и пролетит незаметно.

Перспектива нарушить привычный уклад жизни пересилила боязливость. Дед Пахом осторожно вошел в мою комнату. Будто предвидел невесть какую-то опасность и готовился при ее проявлении укрыться в пустующем туалете.

— Вы все время — дома и дома, — выставляя на стол немудренное угощение, я ненавязчиво искал подходы к собеседнику. — Пошли бы прогуляться, пообщались со сверстниками…

Старик метнул взгляд на выставленную бутылку, перевел его на дверь. Огорченно засопел. Отхлебнул ароматный чай, поколебался, но все же взял с тарелки печенье.

— Старый я… енто самое… боюсь. Дома… оно… покойней…

— Я понимаю — дома спокойней, но нужно же дышать воздухом.

— Енто самое… форточку баба открывает… вот я… енто самое…дышу.

Разговор зашел в тупик, из которого нелегко выбраться. Но я не отступал.

— Есть же у вас друзья, с которыми приятно пообщаться, вспомнить молодость?

— Енто самое… померли. Один я… вот оно как… остался.

Я опустил голову, будто поклонился ушедшим из жизни друзьям соседа, выждал несколько минут и снова принялся за распросы. Пришла пора запустить спрятанную про запас забавную мыслишку.

— Скучно же так жить? Неужели вы ничем не интересуетесь? К примеру, телевизором?

Дедок брезгливо поморщился. Будто я поднес к его лицу что-то нес"едобное. Наверно, и ему стали поперек горла сентиментальные сериалы и кровавые боевики.

— Никакого… енто самое… антиресу. Што радио, што… ентот самый теле… тьфу, язык сломаешь… То-то и оно… Больно уж… оно самое… брешут.

Разговорился! Дай Бог, чтобы Аграфена Николаевна подзадержалась на рынке, разговорилась с таких же, как она, древними бабусями.

— И все же человек просто обязан чем-то увлекаться. Возьмите, к примеру, меня…

После очередного пьяного скандала, спешно собирая свои вещи, я случайно положил в чемодан два альбома с коллекциями марок, принадлежащими пасынку. Все время собираюсь вернуть, но забываю. Да и зачем Виталию марочная коллекция, когда он больше интересуется водкой и бабами? Неожиданно альбомы пригодились — я торжественно водрузил их на стол.

Дед Пахом равнодушно перелистал страницы, прошелся невидящим взглядом по красочным маркам. Точно так же, как недавно разглядывал трещины на потолке и висящий на стене велосипед.

— Антиресно… енто самое.

Неожиданно оживился и поманил меня согнутым пальцем. Вслед за ним я вошел в стариковские аппартаменты. Усадив меня на скрипучий стул, старик выглянул в дверь, оглядел заставленный старой мебелью и невесть какими ящиками коридор. Будто там спряталась грозная супруга.

— Оно вот как… сичас тожеть покажу…

Поохивая, опустился на колени рядом с кроватью, вытащил из-под нее запыленный старый чемодан. Долго возился с замками. Длительное перебирание старых штанов и рубашек, платьев и протертых полотенец. Недовольное бормотание.

— Енто самое… баба перепрятала… Оно вон как… здеся лежала…

Выбрасывая «енто самое» и «оно вон как», вставляя подходящие по смыслу фразы, я восстановил в более или менее понятной форме стариковский монолог…

В молодости работал Пахом Сергеевич садовником у известного дипломата. И не только садовником — слесарем, плотником, истопником, кучером. Любая работа спорилась в его руках. Семья дипломата хорошо относилась к непьющему, безотказному работяге, заботилась о нем и его жене. Сам хозяин особняк навещал редко — почти все время находился за рубежом.

В тридцать седьмом году его арестовали. Ночью прикатил «черный ворон», чекисты переворошили дом от пола до чердака, забрали все книги и бумаги. Дипломата захватили с собой. Так он и сгинул где-нибудь на Колыме либо на Севере. А может быть, «врага народа» пристрелили на Лубянке. Время тогда было аховое, жизнь человеческая не стоила и полушки.

Через несколько лет умерла хозяйка. Наверно, сильно любила мужа, не выдержала разлуки. За день до смерти вызвала в спальню слесаря-плотника. Таясь, шопотом поведала тайное. Дескать, коллекционировал муж ордена разных стран, собирал и английские, и новозеландские, и индийские, не говоря уже о родных — российских. Скупал за большие деньги у спившихся чиновников, обедневших раджей, обанкротившихся богачей. Прятал в специально оборудованном тайнике, в стене между кухней и столовой.

Попросила жена дипломата сберечь коллекцию, не дать ее разграбить. Передала альбом с фотографиями собранных орденов. После ее смерти подумал-подумал Пахом да и перепрятал коробочки.

И хорошо сделал — в сорок первом, акукурат перед войной, особняк снесли, на его месте построили многоэтажную домину. Коллекция орденов перекочевала в фундамент новостройки, куда замуровал ее хитрый мужик.

— Вот — енто самое… хотел показать тебе ту книжицу со снимочками… Оно как есть… Старуха перепрятала. Любит она… енто самое… хоронить.

На всякий случай, я поинтересовался местонахождением тайника. Дед Пахом сощурил оловяные глаза, прикрыл их седыми бровями. Не отказался, но и не согласился. Сделал вид — не расслышал просьбы. Есть такая дипломатическая уловка.

Коллекция меня интересует не больше солнечного затмения в прошлом тысячелетии. Насторожило одно единственное слово: коробочки. И то только потому, что оно фигурировало в полученном бабой Феней анонимном послании. В применении к старому склеротику — необычное понятие. Но расспрашивать опасно — настырность насторожит деда.

— С зятем видитесь? — переключился я на другую тему. — Он наезжает или вы гостите у него?

— Енто самое… какой зять?

— Так у вас одна дочка, больше детей нет?

— Бог… оно самое… не дал… А вот дочка мужей… енто самое… меняет. Я уж… то-то и оно… считать устал.

С трудом удалось выяснить адрес отца внучки, узнать, что тот ни разу не навещал родителей бывшей жены. Вдруг Верочка решила сбежать к отцу? За что-то обиделась на стариков, мать, похоже, вообще возненавидела. Одна дорога — к папаше.

В коридоре раздались шаги — возвратилась Аграфена Николаевна. С полной сумкой продуктов, переполненная впечатлениями от общения с товарками. Деда Пахома будто ветром сдуло. Вытолкав меня в коридор, он заторопился на кухню.

— Старый хрыч, где ты? Снова бродишь, прости меня Господи, как непривязанная коза? Сколь раз говорено — сиди в фатере и носа не кажи!… Ах, енто ты, Игнатьич? — увидела меня старуха. — Чтой-то за своей стрекотухой не сидишь — аль приболел?

— Спасибо, здоров. Просто чайник поставил на газ. На плитке долго ждать приходится.

Увидев за моей спиной пригнувшегося мужа, баба Феня окинула нас подозрительным взглядом, но расспрашивать не стала. Отложила допрос на более удобный случай. Время — к обеду, для хозяйки — самая горячая пора…

А я поспешил в уголовный розыск. Конечно, не для беседы с Гулькиным на литературные темы — передать Стулову собранную информацию. Заодно испросить разрешение потолковать с верочкиным отцом.

Гулькин сидел в позе, скопированной со вчерашней. И с позавчерашней. И — недельной давности. Клонилась над бумагами крупная голова мыслителя, вызывающе покачивалась на спинке стула наплечная кобура с пистолетом.

— Ба, кого я вижу! — поднялся он. — Только-что вспоминал, думал: над расследованием какого кровавого преступления работает знаменитый автор?

— Работаю, — поморщился я, почуяв запашок подхалимажа. — Только для работы необходима надежная связь, а она…

Я выразительно намекнул на необходимость срочного звонка в Москву, от которого зависит продолжение работы над рукописью. Можно было и не напоминать — договоренность о пользовании служебным телефоном уже достигнута. Но такой уж у меня «джентльменский» характер.

— Ради Бога, — встрепенулся сыщик. — Кстати, мне нужно доложить кое-что начальству, так что вы не стесняйтесь.

Стулов ответил сразу же, будто ожидал моего звонка.

— Здравствуй, Вася.

— Здравствуй, Паша.