Страница 7 из 80
Вся прочая тусовка — суть персонажи. При желании можно угадывать реальных прототипов, а можно и не угадывать, настолько они суетны, карнавальны и взаимозаменяемы.
Гинзбург совершил внутри пелевинского мира своеобразную революцию — персонажи захватили власть и сделались героями, а прежние герои исчезли вовсе.
По-своему выдающееся достижение, именно оно мешает признать кино плохим и успокоиться. Фильм Гинзбурга не холоден, не горяч, он тёпл — и это главная претензия. Такие вещи, как роман Generation «П», назвавший своими именами российские 90-е и определивший пути русского миллениума, следует делать либо заведомо отринув пятибалльную систему, целясь в невидимую глазу десятку, либо и вовсе с установкой на скандал и минус, где тем не менее было бы за что зацепиться.
Золотой середины тут не бывает, да и быть не может. В итоге вышло не сл а бо, а слаб о .
Создатели кино-«Поколения» мыслили скромнее — похоже, установка была на радиопостановку. Где слушатели реагируют не на текст, а на знакомые голоса и приколы, популярные в определенных кругах.
Другая и близкая аналогия — дачно-тусовочный театр. Хорош, как, впрочем, и везде Михаил Ефремов (Азадовский), радует любым своим появлением Иван Охлобыстин (Малюта), замечателен Шнур с безумными и почему-то еврейскими глазами (Гиреев), удачен Александр Гордон (Ханин) и Леонид Парфенов в роли самого себя — ход не оригинален, но, как любая парфеновская история, симпатичен.
Актер Владимир Епифанцев, кстати, не сильно выпадает из образа Вавилена Татарского, разве что какой-то избыточной накачанностью, чистый Сталлоне в лучшие годы, и торс его куда выразительней физиономии.
Появляются, чтобы просто появиться, Рената Литвинова и Роман Трахтенберг. Только вот ругаются матом ребята как-то стеснительно, звонко и нарочито — как школьники на первых самостоятельных шашлыках, что добавляет коекакое дополнительное знание о наших селебритиз.
Лыко в ту же строку радиопостановочной одномерности — мистические сцены (сеанс с Че Геварой, видение карфагенской шахты и явление сируффа, внутренние диалоги с богиней Иштар). Может, и хватило бы денег, да не хватило фантазии. А может, как всегда всё вместе. Между тем в адекватном сведении мистического и бытового слоя воедино, точнее, мистической и бытовой жизни человеческого ума (Пелевин, естественно, никакой не бытописатель), видимо, и есть ключ киношного прочтения Виктора Олеговича.
Роман написан в конце 1998 года (хорошо помню, как Голицын подарил мне на 29-летие первое «вагриусовское» издание). Двенадцать лет — это много; сценарист-режиссер Гинзбург перед гримасой современности явно испугался и растерялся. Отчетный период, который Пелевин не просто угадал, но просчитал и смоделировал, надо ведь как-то показывать. И вне авторского текста новый контекст смотрится необыкновенно убого, в нос шибает одновременно «Бригадой» и «Околонолем» — артист Панин, помнится, уже изображал пиар-продукты, а Виктора Олеговича уже как-то пародировали…
Тем не менее фильм «Поколение» стоит посмотреть — может, не торжественным походом в кино всем офисом с последующим отмечанием, но дома на DVD — как средство от бессонницы и любопытства, с надеждой на новые пелевинские экранизации.
Не судя слишком строго, первый блин комом. Или come on, как скаламбурил бы, возможно, сам уважаемый автор.
Обратимся к третьему «П». В трилогии Проханова Путин, в виде даже не прообразов, а эманаций, представлен широко, но однообразно. «Господин Гексоген» — хроника приведения к власти, путем заговоров и провокаций, некоего «Избранника», наследующего «Истукану» (кстати, самый убедительный портрет Бориса Ельцина в новейшей русской прозе). Продукт чужих воль, по сценарию всего единожды открывший рот для «кушать подано» в закрытом бассейне, почти бестелесный и очаровательный, Избранник ближе к финалу удостаивается такой характеристики от своих политических крестников — адептов чекизма:
«Он так и останется в колбе, в которой мы его синтезировали. Он беспомощный, вялый, лишен политической воли. Он половинчатый, дробный, выложен из кусочков мозаики».
В последних строчках романа Избранник превращается в угасающую радугу, и вот этот пучок разноцветных лучей, еще светящихся в полную силу, — отличная метафора ожиданий, объединивших тогда, без дураков, изрядную часть российского общества — от левых до либералов. Здравые люди, и прежде никем не очарованные, качают головами относительно градусов нынешнего протеста. Их удручает не «насмешка горькая обманутого сына», но сам генезис этой насмешки.
В «Политологе» президент Ва-Ва (Владимир Владимирович; едва заговорившие дети называют «вавой» болячки; был знаменитый нападающий бразильской чемпионской сборной 1958–1962 гг., тоже Вава — так вот, у Проханова где-то на стыке), ведомый чекистом Потрошковым, директором ФСБ и продвинутым биотехнологом, собственно — в ту же масть. Изящный и андрогинный, что, впрочем, не мешает сражаться за его благосклонность приме-балерине и светской львице, а ему самому — участвовать в восточном единоборстве, напоминающем компьютерную игру, с протагонистом Березовского.
Та же линия в «Теплоходе» — президент с вычурным именем Парфирий Антонович, утомленное солнце, отказывается от третьего срока в пользу бывшего премьера-либерала и стоящих за ним западных американцев.
Любопытен здесь не столько антагонизм Проханова-прозаика Проханову-публицисту, для которого Путин кумир, пусть дискретный, но многолетний. Важнее, что на протяжении трех долгих романов сначала потенциальный, а потом реальный носитель высшей в стране власти — фигура абсолютно не самостоятельная (в финале «ТИБ» Есаул легко заменяет его на двойника — как это водится в литературе, бандита и убийцу).
Виктора Олеговича как писателя одновременно социального и религиозного явление «владимирпутин» интересует больше, чем реальный Владимир Путин. Впрочем, рассыпанные по его романам краткие характеристики властных и силовых типов имеют черты вполне узнаваемые.
В первой биографии писателя «Пелевин и поколение пустоты» (вынужденно литературной, ибо авторы — Сергей Полотовский и Роман Казак — так и не удостоились личного контакта со своим героем) есть любопытный фрагмент:
«Моя встреча с Пелевиным состоялась в 2000-м, у него были чтения, а потом он спрашивал, что немцы думают про Путина, — вспоминает Александр Камионский. — Тогда как раз в журнале „Шпигель“ вышел про него крупный материал, где он, только что ставший президентом, характеризовался как „господин с обаянием сушеной рыбы“. (…) Пелевину этот образ страшно понравился».
Биографы цитируют далее «Священную книгу оборотня», и поклонники Пелевина, разумеется, помнят эту метафору:
«Каждый раз реформы начинаются с заявления, что рыба гниет с головы, затем реформаторы съедают здоровое тело, а гнилая голова плывет дальше. Поэтому все, что было гнилого при Иване Грозном, до сих пор живо, а все, что было здорового пять лет назад, уже сожрано. Здешний upper rat мог бы рисовать на своих знаменах не медведя, а эту рыбью голову».
И дальше: из диалога либералки лисы А Хули с чекистом и государственником волком Сашей Серым: «Ты действительно думаешь, что Хаврошечке не хватило яблока из-за кукиса-пукиса, а не из-за этой гнилой рыбьей головы, которая выдает себя то за быка, то за медведя?»
Кстати, способ нефтедобычи через камлания в тундре, как и юкисы-кукисы, есть в прохановском «Политологе». Там же всепроникающ рыбный запах — в описаниях экспериментов чекиста-генетика Потрошкова.
Виктор Пелевин — матрица современной русской литературы, вровень гоголевской «Шинели». Из нее вышли такие разные и замечательные писатели, как Дмитрий Быков (см. мое эссе «Чародеи и ученики», «Волга», 2011, № 1–2) и Андрей Рубанов (раздел «Неизвестный Эрнст»).
У Сергея Доренко в романе «2008» — альтернативной истории путинского президентства — важное место занимают китайские истории с медитациями и чаепитиями. Пелевин в «Числах» безапелляционно атрибутирует весь этот чайнатаун по ведомству ФСБ.