Страница 55 из 80
Проще говоря, между ментами и братвой — вплоть до самого высокого уровня — стерлась даже штрихпунктирная грань.
Между прочим, Владимир Путин вечером 4 марта 2012 года, после собственной победы в первом туре, выступая перед своими штабистами и читая с выражением Есенина, процитировал неточно:
У Есенина: «Кинь ты Русь…» и т. д. Видимо, Владимиру Владимировичу как знатоку коммерческо-братковской фени глагол «кинуть» показался слишком двусмысленным.
А вот Есенин, поди, полагал слишком вульгарным слово «брось». Впрочем, выражение «пробросить» означает то же, что и «кинуть», но в размер не укладывается.
Зато когда Путин назвал Есенина «совсем немитинговым», мне это даже понравилось. Какое-то новое слово в есениноведении. Однако Есенин был реальной рок-звездой тогдашних поэтических вечеров-диспутов, кумиром молодых и агрессивных толп, где кипели страсти покруче болотно-манежных. В имажинистский период Есенин и соратники устраивали тусовки, демонстрации, флешмобы, в которых ЧК подчас усматривала политический подтекст, но реагировала спокойно.
Одно из немногих сохранившихся видео Есенина (кинохроника) — с его выступления на митинге памяти жертв революции 18-го года. Он там читает «Кантату» и менее всего похож на привычного нам вербного херувима — сухой опасный парень, буйноволосый, с хищноватым выражением лица.
Однако история русского криминалитета отнюдь не прервалась, и в доказательство этого нехитрого тезиса снова обратимся к текстам и людям, производящим смыслы.
Одна из примет эпохи: «аллеи героев», места компактного захоронения братков — недавних партизан гражданской войны за собственность — на кладбищах больших и малых городов России.
Писатель и политик Эдуард Лимонов, чуткий к арт-феноменам, фиксирует в тюремном эссе «Культура кладбищ»:
«В 1998 году я таки увидел знаменитое екатеринбургское кладбище. Действительно впечатляет Особенно гигантский барельеф стоящего в костюме братана. Сработан в отличном, оригинальном стиле. Небывалом доселе, я бы сказал, стиле. Не нужно думать, что только старое „великое“ искусство имеет право на существование. Ежедневно рядом с нами формируются новые нравы и вкусы и новое искусство. И почему не на кладбище? Какой в задницу Эрнст Неизвестный сделал бы лучше, чем этот пробитый силуэт простого братана, погибшего в расцвете лет просто и с достоинством. Ученый скульптор сделал бы обыкновенный округлый памятник. Не было бы трагизма этих рваных углов костюма, этих тяжелых туфель, этого поразительного, точно ложащегося в 90-е годы простого рисунка. Я уверен, что ремесленник-автор делал не мудрствуя лукаво, и сделал отлично. Если поместить эту тяжелую плиту рядом с Лениными, Дзержинскими, Свердловыми туда к ЦДХ, на берег Москвы-реки, этот портрет братана останется сурово-грозным и оригинальным даже среди талантливых памятников, собранных там».
В отечественном кинематографе нулевых бандитский экшн был ключевым, я бы даже сказал — основополагающим направлением. Представленный как шедеврами жанра, вроде первого «Бумера» и «Жмурок», так и обильным сериальным мылом, он тем не менее лишь единожды приблизился к этой, окончательно определившей явление городских войн конца века, кладбищенской эстетике.
Речь идет о фильме Антона Борматова «Чужая», продюсером которого был известный Константин Эрнст, а сценаристом — легендарный Владимир «Адольфыч» Нестеренко.
Представить вместе «киевского Тарантино» Адольфыча и Эрнста, бессменного руководителя первой кнопки, придумавшего старые песни в ночном дозоре, — нелегко, но реально.
Забавно: оба начинали как издатели журналов — Эрнст с «Матадором», Адольфыч раньше, причем на целую эпоху. В конце 80-х он делал рок-самиздатский проект «Бонба», попал с ним в энциклопедию рок-самиздата «Золотое подполье» Александра Кушнира, а с текстами того периода — в дайджест «Подполья», где был назван «талантливейшим». Тексты эпитет подтверждали.
Потом Эрнст ушел в телемагнаты и попал в Кремль, Адольфыч — ушел в рэкетиры и попал в тюрьму.
«Я скажу, ребята, сразу, эта книжка по заказу». Так писал Сергей Михалков, и почти так говорил Адольфыч о сценарии «Чужой». Приятель-режиссер попросил сделать что-то типа «Бумера». Адольфыч сделал, но до постановки тогда не дошло — приятель свалил в Голливуд. С «Бумером» «Чужую» сближает многое — прежде всего общий жанр гангстерского road movie. Но смешно было бы полагать Адольфыча эпигоном Петра Буслова.
Слоган «Бумера» — «Не мы такие, жизнь такая». В подтексте «Чужой» — «И мы такие, и жизнь такая». Буслов чуть ли не силой (актерской харизмой, мужской дружбой, женской жалостью, то есть кровью пополам с соплями) заставляет полюбить своих персонажей черненькими. Герои Адольфыча (а он настаивает именно на «героях») никаких чувств по определению вызывать не могут, поскольку это не люди, а биологические функции. В процессе эволюции внутри единого вида хищников. «Чужая» — погоняло, родом из Голливуда, у главной героини, но такую же кликуху могли с полным правом иметь все остальные. Вроде наши, но совсем чужие. «По наколкам Вера, а по шрамам — Дуся». Отнюдь не случайна ставка на практически неизвестных провинциальных актеров, ни одного глянцево-медийного лица вы в «Чужой» не увидите. Если в «Бумере» реплики братков берут в основном экспрессией, нежели чистым сленгом, то у Адольфыча феня — густой концентрат, иногда с перебором не в пародийность, но в нарочитость. Что ж — иногда водка уже не берет и приходится догоняться 96-градусным спиртягой.
Видимо, что-то подобное имел в виду Адольфыч, говоря, что «Бригада» и «Бумер» являют собой в большей степени «мусорской» взгляд на проблему, людей и дела, а «Чужая» показывает мир глазами аутентичного братка.
А побочный эффект — когда на этот эволюционный марафон самоистребления смотрит некто с высоты, свысока и почти равнодушно — создателями фильма, может, и не просчитывался. Сработали талант, чувство меры и времени.
В «Бумере» ничего не датировано, но понятно, что речь идет о второй половине 90-х. В «Чужой» хронология основного действия заявлена четко — осень 1993 года. Однако это внешняя оболочка, внутри которой заложены иные исторические слои. У Адольфыча очевиден отсыл к атмосфере и антуражу Гражданской войны, не случайно критики сравнивают его с Бабелем. Правда, Бабелем «Одесских рассказов», хотя куда верней аналогия с «Конармией» (особенно «Письмом»), стихами Багрицкого, «Партизанскими рассказами» Всеволода Иванова и донскими — раннего Шолохова. Да что там — и с «Тихим Доном» подчас.
Непосредственно о фильме говорить особо нечего — в отличие от «Бумера», явно не шедевр, да и по ведомству искусства «Чужую» проводить явно не планировали. Скорее, она — род trip'а, рассчитана на психофизиологическое воздействие, хотя и без садистского пережима, как у Никиты Михалкова в «Предстоянии», да и Балабанова кровью не переплюнули. Как в галлюцинации, иногда буксует сюжет при столь динамичном сценарии — будто текст Адольфыча отделяется от картинки и ты в зрительном зале слушаешь радиопостановку.
Другое дело — почему все-таки Эрнст Константин Львович?
Фильм не шибко бюджетный, да и на большую кассу вряд ли рассчитанный. Слишком много арт-хаусных примочек, слишком мрачно, темно и беспросветно, никакой патоки, да и тема сейчас не столько завораживает, сколько пугает — народ ведь тоже по-своему чуток.
Старый эстет Эрнст разглядел в Адольфыче тарантиновский потенциал и намерен углубиться в раскрутку? Но будет ли встречное движение? Во-первых, сравнение Адольфыча с Квентином эффектно, но поверхностно, Тарантино юморист и циник, Адольфыч — пессимист эсхатологического толка, вовсе не признающий культуры, а значит, стеба — ее порождения. Все его герои и ситуации вызваны к жизни вещами имманентными. А во-вторых, деньжат по-легкому срубить — это он пожалуйста, но платить за это ценой изменения и образа, и жизни — едва ли.