Страница 5 из 85
Через некоторое время красный партизанский отряд, где был мой брат, распался, и партизаны разошлись по домам, сопротивляться уже было невозможно. Иван пошел к деду Федору и спрятался в амбаре — большом сооружении, крытом соломой, где хранились полова, зерно и т. д. После того как ему сообщили об уходе деникинцев, он вышел и направился домой. На пути ему тоже встретились чеченцы. Опять же счастливый случай спас ему жизнь.
Он был одет по-крестьянски. Подъехали чеченцы:
— Следуй за нами.
— Так я же иду домой. Я тут недалеко живу. Приходите, пожалуйста, я покажу вам свой дом, родителей.
Но те упорно настаивали на своем. В это время подошел к ним наш сосед, пожилой инвалид, который жил через 5–6 домов от нас. Его почему-то не трогали, он часто выходил на улицу и наблюдал за событиями. Он им сказал: «Это мой сосед. Хотите, давайте посмотрим его дом?» Поверили, отпустили брата.
Каратели убили многих. Особенно свою злобу и ненависть они изливали на больных и раненых махновцев, которые были почти в каждом доме. Потом их хоронили наши односельчане. Я не знаю, сколько, но помню: трупы, трупы, трупы.
К вечеру каратели ушли. Фронт деникинцев быстро под ударами Красной Армии отошел на юг.
Вскоре установилась Советская власть, и я вернулся в Днепропетровск, в политехникум (потом стал техникумом).
В начале 1920-х годов я еще учился в техникуме. В 1921 году был страшный голод. Была ужасная засуха, и крестьяне уже видели, что наступает неимоверная беда. То, что можно было где-то там собрать и чем можно питаться, все собирали. Но вообще-то все погибло. Дело дошло до того, что начали печь куроянеки. По-украински курай — это чертополох или перекати-поле, колючий сорняк с маленькими семечками. На земле больше ничего уже не росло, кроме чертополоха. Его собирали, молотили зернышки и делали что-то наподобие хлеба. Называли этот хлеб куроянеком. Этим и питались. Люди умирали от голода, существовало людоедство.
Я, конечно, приехал домой, уже не учился, потому что кушать было нечего. С отцом мы взяли из дома все, что можно было продать из одежды, обуви, сели в бричку и поехали на Полтавщину. Там все поменяли на хлеб, поскольку урожай там был неплохой. Привезли мешка 4 зерна, этим долго жили.
После того как деникинцы и Врангель были разгромлены, я снова вернулся в свой техникум и жил в общежитии. Я помню, нам давали очень скудный паек. Брат мой Иван в Днепропетровске устроился продавцом в магазине. Через какое-то время он нашел меня. Иван мне сказал, что уполномочен организовывать комсомол в губернии. А комсомол в Днепропетровске уже был.
В комсомол я вступил в 1921 году вместе с Николаем Белоконовым, младшим братом моей мамы. Он был мой ровесник. Мама мне рассказывала, что, когда моя бабушка болела и не могла кормить грудью, ей пришлось кормить своим молоком меня и своего младшего брата. Николай учился в педагогическом техникуме. По совету Ивана мы с ним пошли в уком комсомола, где были приняты в комсомол. Мы получили комсомольские билеты и гордились этим.
В укоме комсомола брата хорошо знали, поскольку он там работал инструктором-организатором. Денег никаких не давали, но подкармливали. И вот он экономил хлеб, который ему давали, собрал целую буханку хлеба и сказал мне: «Вот тебе буханка, снеси родителям». Была лютая зима. Идти надо было 30 верст, никакого транспорта, страшные сугробы, вьюга, единственный ориентир — телеграфная линия.
Понимая, что дома умирают родители, я пошел. Падая и поднимаясь, я шел по бездорожью, от усталости хотелось спать. Но я понимал, что если засну, то больше не проснусь. Я боролся со сном и к вечеру пришел к родителям.
Я увидел страшную картину: мои родители, сестра Варя и брат Петя умирали от голода. Хлеб, который я принес, мама по маленькому кусочку давала Варе и Пете. Я спросил:
— А чем же вы живете?
— Живем куроянеком.
Собирали еще осенью курай, молотили, зернышки мололи в муку и пекли куроянеки. По моей просьбе мама отрезала мне маленький кусочек, очень экономно. Я попробовал — безвкусный. Что-то такое, чем можно заполнить желудок. Я страшно расстроился. Отец спросил: «Как же ты теперь?» Я сказал, что надо возвращаться в город.
В этот период времени я стал бойцом ЧОНа (части особого назначения). Отряды ЧОНа, состоявшие из коммунистов и комсомольцев, занимались борьбой с бандитизмом. Нам, в частности, пришлось сражаться против банд буржуазных националистов.
Через какое-то время Ивана, меня и Николая Белоконова вызвали в уком комсомола, где сказали: «Вы командируетесь на краткосрочные продовольственные курсы. Окончите курсы, пошлем вас инспекторами на продработу».
Это был 1921 год. На X съезде РКП (б) была принята новая экономическая политика (НЭП), вместо продразверстки был введен продналог. Это значительно облегчало ведение крестьянского хозяйства: налог взимался с учетом количества десятин земли и объема получаемого урожая зерновых. Потребовались новые кадры — инспектора продналога.
Нас определили на курсы, которые готовили этих инспекторов. На каждую волость полагался один продинспектор.
Курсы находились недалеко от здания губернского ЧК на улице Новодворянской. Следует отметить, что начальником ЧК был Александр Максимович Трепалов — человек порядочный, старый коммунист, посланный Ф. Э. Дзержинским в Екатеринослав в 1920 году. Репрессии со стороны ЧК в основном касались определенных кругов населения: бывших помещиков, буржуазных националистов, уголовных элементов. В это время бандитизм был серьезной проблемой для органов милиции и ЧК.
Случилось так, что дальний родственник моей будущей жены состоял в одной местной бандитской шайке и в перестрелке с чекистами был ранен. Его мать обратилась с просьбой к моему будущему тестю, врачу сельской больницы, чтобы он приютил ее сына у себя в доме. Но его домашние были категорически против этого, и он поместил его в больницу вместе с другими больными. Вскоре кто-то донес об этом случае в ЧК. Приехала группа чекистов, арестовали бандита, а заодно и моего будущего тестя, и увезли в Днепропетровск. В общей сложности будущий тесть провел в тюрьме около двух месяцев. Выпущен он был благодаря начальнику губернского ЧК А. М. Трепалову, который, обходя камеры в тюрьме, поинтересовался у тестя, за что сидит. Выяснив, в чем дело, и понимая, что врач по своему долгу обязан больных не разделять на своих и чужих, он извинился и отпустил его домой. Это лишний раз доказывает, что чекисты не были такими кровожадными, как представляют их некоторые современные авторы.
По окончании 3-месячных курсов меня и родного брата моей мамы Николая Белоконова направили в город Александровск, нынешний город Запорожье. Это было в начале апреля 1921 года. В Запорожье мы переночевали в гостинице, потом я поехал работать волостным продинспектором в волостное село Черниговка, а Николай поехал в соседнее волостное село Петропавловка. Старшего брата Ивана, который тоже окончил эти курсы, уком комсомола не отпустил, оставив его в Днепропетровске.
Вспоминается один эпизод. На следующий день, как переночевали в Запорожье, мы прогуливались по городу недалеко от гостиницы. К нам подошли две молодые симпатичные девушки и обратились с весьма непристойным предложением, на которое мы ответили отказом. Честно говоря, я был ошеломлен. Проституция очень сильно охватила в то время города нашей страны. Проститутками в основном становились девушки из села, которые покинули свои родные места, надеясь в городе найти кусок хлеба.
Следует сказать, что нас на курсах проинструктировали о том, что очень много людей в наших краях болеет венерическими заболеваниями, в основном сифилисом. Да что говорить, после Гражданской войны южные районы России и Украины были сильно поражены этим недугом.
На второй день мы поехали к месту назначения — в город Большой Токмак. В Упродкоме нас принял комиссар. Нам дали паек, который состоял из муки, сухой колбасы, спичек и махорки.