Отравленный отпуск

Но нельзя же ежедневно избавляться таким образом от наглой вымогательницы! Никаких средств не хватит. А мы так изголодались джруг по другу, что даже нескольких суток не хватит для утоления любовного голода.

Остается единственный выход — Ларин.

Я начал продумывать намеченную «операцию». Учитывая сложный характер блондина, нужно подготовить и отрепетировать ненавязчивые фразы. Такие, чтобы Степан Степанович не заподозрил моей заинтересованности.

Случайная беседа несколько нарушила планы.

— Вы не узнавали, как чувствует себя наша проводница? — предельно равнодушно спросил однажды Ларин, не отрываясь от газеты. — Оклемалась или — без улучшения?

Я насторожился.

— А почему бы вам самому не позвонить? Вдруг Надежда Семеновна пришла в себя и вспомнила, куда дела вашу бритву.

Отталкивающий жест ребром ладони — от груди к собеседнику. Такой знакомый, что во мне ожил знакомый червячок. Думай, сыщик, вспоминай!

— Избавьте. Терпеть не могу назойливости, в том числе, и собственной!

Все правильно, не придерешься. Культурный человек, щепетильный до предела. И такие тоже бывают.

Признаться в том, что суровый доктор разрешил свидание с Тиберидзе через пять дней? Лучше не говорить об этом. Версия с Лариным далеко не исчерпана, малость потускнела, отодвинулась в сторону, но ещё дышит.

— А я вот по натуре — настырный нахал. Вчера позвонил. Сведения — малоутешительные. Боюсь, свидание с больной разрешат не раньше, чем через неделю.

Вот и весь разговор. Ничего определенного — легкий аромат подозрительного равнодушия. Ларин сочувствует человеку, попавшему в беду, но это кажущееся сочувствие до того припахвает примитиным притворством, что вызывает невольную настороженность.

Ларинское притворство можно было если не оправдать, то хотя бы смириться с ним, если бы Ваютин во время очередной встречи у тети Паши не сообщил интересную новость. В больницу позвонил какой-то мужчина и поинтересовался состоянием здоровья больной Тиберидзе. Отрекомендовался любящим племянником.

У меня ни малейшего сомнения: звонил Ларин. Витюня сомневается. Надежда Семеновна живет в Пятигорске уже лет десять, наверняка обрела за это время родственников, друзей и подруг.

— И что же ответил звонившему занудливый врач?

— К сожалению, такого поворота событий мы не предвидели. Врача не предупредили. Он ответил то же, что и нам: дней через пять разрешит свидание.

— Недоработочка…

— Да, допущена досадная оплошность, — согласился Ваютин. — Надеюсь, теперь ты понимаешь, что тебя постараются убрать до того времени, когда ты пойдешь к проводнице?

Соглашаться не хотелось — не позволяло идиотское самолюбие.

— А что может выболтать Надежда Семеновна? Какими-такими секретами она владеет?… Твои страхи явно преждевременны.

Витюня упрямо стоял на своем: осторожность и ещё раз осторожность. Как говорил оплеванный ныне Ильич: учиться, учиться и учиться… Вообще-то, если Ваютин прав, учиться мне не придется. Разве только на том свете.

В конце концов, твердо пообещал быть максимально осмотрительным и при необходимости немедленно проинформировать тетю Пашу.

На следующий день — ещё одна новость. Неожиданная и… полезная.

После обеда блондин исчез. Сидели мы с ним в разных концах огромного зала столовой — поэтому его исчезновение осталось для меня незамеченнным. Обычно ожидали друг друга на площадке перед входом — на этот раз Ларин не появился.

«Пропажа» подозреваемого для сыщика — болезненный удар. Появляется ощущение дискомфорта. Будто чего-то не хватает. Возвратился я в корпус, вышел на балкон и стал грустно осматривать аллеи и лавочки. Свободные и занятые.

Где же мой любимый сосед?

Ага, есть!

Метрах в двухстах от третьего корпуса — один из входов на территорию санатория. Так вот, около металлической калитки беседуют двое: Ларин и какой-то мужик с авоськой в руке.

Степан Степанович говорит спокойно, выдержанно, без эмоций. Зато его собеседник волнуется, размахивает короткими руками, теребит черную шевелюру.

Вообще-то, ничего удивительного: встретились — разговорились. Возможно, прохожий спрашивает, как пройти к рынку, или интересуется последним курсом валюты?

Я успокоился и прилег отдохнуть. Ларин не сбежал, а это — главное. Облик немолодого брюнета прочно отпечатан в памяти.

Заявился сосед около четырех часов. Веселый, с двумя хозяйственными сумками, из которых заманчиво выглядывают горлышки коньячных бутылок и таинственные разноцветные пакеты.

— Короче говоря, Вячеслав Тимофеевич, у меня сегодня праздник — стукнуло тридцать восемь. По этому поводу приглашаю вас на небольшой банкет…

Невольно вспомнились предостережения Ваютина, но я мысленно отмахнулся от них. Вряд ли Ларин решится на покушение в палате санатормя, для этого он слишком умен. Зато появилась реальная возможность свести соседа со скучающей простушкой.

— Причина основательная… Кого ещё приглашаете? Нам с вами без женского общества будет, пожалуй, скучновато.

— Конечно. Прошу передать мое приглашение вашей милой подружке… И заодно — просьбу. Путь подыщет для меня такую же симпатичную даму… Понимаете, мне будет слишком одиноко смотреть на счастливых влюбленных. Да и вам не предоставит особого удовольствия моя вытянутая физиономия…

Меня переполила радость. Зверь сам шел в западню. Подставим ему сластолюбивую простушку — останемся полными хозяевами «девичьего теремка».

Узнав о намеченном мероприятии, Ленка обрадовалась не меньше меня. Обхватила руками за шею, прижалась, зашептала, будто молитву: неужели это сбудется, Славочка — целые ночи вдвоем?

Еще больше обрадовалась Людмила. Переговоры с ней вела Ленка — мужику совать глупую голову в женские проблемы строго противопоказано. Позже она, посмеиваясь, рассказала о том, как проходила беседа.

— Услышала Людка о предстоящем праздновании дня рождения — кинулась под душ, смывать старые грехи… Представляешь?… Натянула чистое белье с разными фестончиками и выпушками, выбрала самую короткую юбчонку, добрых два часа вертелась перед зеркалом. И в раздетом виде, и — в одетом… Теперь дело за твоим соседом — оправдать надежды Людки, не спасовать…

Ларин не спасовал. Он накрепко прилип к аппетитной бабенке, разве только не раздевал её на людях. Через каких-то пятнадцать минут они уже пили на брудершафт, взасос целовались.

Коньяк разливал виновник торжества. Не до краев — по четверти стакана.

— Коньячок — не водка, — приговаривал он. — Его нужно не пить — смаковать, цедить каплями. Иначе не почувствуешь аромат виноградной лозы, не получишь наслаждения…

Мне припомнилось аналогичное застолье в купе поезда. Тогда Ларин точно так же разливал «мартини» и так же сопровождал этот процесс присказками и слюнявыми пожеланиями.

— А чем будем закусывать? — кокетничала простушка. — Лимоном, да?

Ларин наклонился к её ушку, прошептал наименование «закуски». Ушко покраснело, подожгло щеки и те запылали румянцем.

— Какой же вы нахал! — несильно хлопнула она Ларина по груди. Будто поставила печать, удостоверяющую несомненное одобрение. — К вашему сведению, я не из того круга, в котором, наверно, вы раньше веселились.

Выговор, несмотря на его малость, видимо, не пришелся «нахалу» по вкусу. Сначала Ларин вспылил. Мне показалось, что он влепит простушке оглушительную пощечину. Сдержался, даже стал извиняться.

— Ты неправильно меня поняла. Я хотел сказать, что лимонами закусывают слесаря и дворники. Настоящие мужчины — дамскими губками… Вот так!

Он обнял Людмилу и впился губами в её податливый рот. Простушка охнула и подалась к партнеру вместительной грудью…

Часов в одинадцать вечеринка завершилась негромким пением. Коньяк выпит, закуска никого не интересует. Чем ещё прикажете заниматься?

— Слава, — перешел Ларин на дружеское «ты», — проводи свою даму и разрешаю не возвращаться до утра… Так я сказал, милочка, или ошибся?

Простушка кивнула. Глаза — масляные, прическа растрепана, платье измято. Женщина готова к «употреблению»…