Страница 28 из 81
А у таежников банька не просто помывка — некий обязательный ритуал гостевания, без которого не обходятся в любой семье. Сесть за стол, не смыв предварительно с себя грехи, не отпарив кости, считалось позором для хозяина, принимающего гостя.
Вот и пришлось улечься на полок под безжалостный хозяйский веник. Семен старался изо всех сил: то охаживал Пуделя хлесткими ударами, то щекотал распаренную кожу. И часто плескал квасок на раскаленные камни.
— Ты не особо старайся. — задыхаясь, просил распятый на полке гостенек. — Я тебе не чучело — живой человек…
— Еще живей станешь после баньки, — приговаривал Семен, воинственно размахивая веником. — Пар костей не ломит, веничек не нами придуман — от Бога подарунчик. Вот и терпи, Артемка, набирайся силенок.
О каких-таких силенках твердит баламутный мужик? Последние выхлестал своим палаческим веником!
Отдыхая от пережитого то ли блаженства, то ли пытки, Пудель попросил.
— Пришли мне сюда Завирюху. Прежде всего, парню тоже отмывка требуется. И еще, не стану скрывать, побазарить нужно…
— Тебе дома мало? — обиделся таежник. — Или я мешаю? Могу погулять вместях со старухой, девок с собой прихватим…
— Сказал же: отмыть хочу помощничка, чтобы бегал пошустрей!
Поверив гостю, или сделав вид, что поверил, Семен выбрался из тесного предбанника и отправился разыскивать боевика. Нашел он его в теплой боковушке в окружении своих дочерей. Возбужденный видом недоступных девичьих прелестей, Завирюха отводил душу привычной трепотней.
— Иду, значит, я по Москве, а вокруг народу — тьма. Люди почему-то глядят на меня и перешептываются. В чем, думаю, дело: одежа порвана или мотня расстегнулась? Зашел в обчественный туалет, заплатил, огляделся…
— За что платил-то? — несмело спросила старшая девка, та самая, которая обломала об ухажера крепкий дрючок.
— Как за что? В Москве нынче, прошу прощения, без платы не пописаешь… Так вот, огляделся — все в норме. Ну, думаю, засекли меня, вот-вот появятся менты с браслетами. И потихоньку двигаюсь к Москва-реке…
— Хватит, паря, трепаться, — перебил Семен рассказчика на самом пиковом месте. — Хозяин требует в баньку. Похоже, пожелал отдраить блудливый твой язык.
Недовольные неожиданным появлением отца, девки возмущенно зашептались.
— Цыц, щалавы! Снег во дворе не разгребен, скотина не обихожена, а они об мужика трутся… Марш к матери, кому говорено?
Дядя Семен раскорячился на пороге, закинул за худющую спину сухие руки.
Пришлось подчиниться. Девки разбежались, Завирюха, втихомолку поругиваясь, поплелся в баньку.
— Раздевайся, лезь на полок. Заодно побазарим, — сухо приказал Пудель, отхлебывая из ковшика терпкий квас.
Парень послушно сбросил одежду, забрался в парилку. Следом — Пудель. Нахлестывая по снине шестерки веником, тихо инструктировал его.
— Здесь ожидать меня не будешь. Утром раз»едемся: я — по маршруту, ты — на аэродром и — в Москву… Дам тебе маляву — за ночь заучишь наизусть, что привезти Иванчишину. Маляву возвратишь — сожгу. Штырь соберет посылочку — привезешь. На все тебе — неделя, не больше. Заодно разведай, что и как…
Сидорчук ожидал командира боевиков в гостинице. Вообще-то, двухэтажная бревенчатая развалюха ничем не напоминала гостиницу. Незрячие запыленные окна гасили дневной свет, превращая его в предвечерние сумерки. Прогнившие полы угрожающе поскрипывали под ногами постояльцов, угрожая шляпками гвоздей и коварными занозами.
Дежурная, пенсионного возраста бабуля, сморщенная, будто печеное яблоко, одетая в нечто среднее между затрапезным халатом и платьем, позаимствованным у предков, проснулась только после третьего постукивания в стекло, отделяющее её от посетителей.
— Что нужно, — прокукарекала она, не открывая окошечка. — Местов нету, окромя общежития на чердаке…
— В каком номере живет Федор Иванович Сидорчук?
Глухая старушенция традиционным жестом приложила согнутую ладошку к уху.
— Повтори, милай, не слышу.
Пришлось прокричать. Так, что задребезжали стекла.
— Говорю, где найти Сидорчука?
После поездки в древнем автобусе и нескольких часов, проведенных в прокуренном железнодорожном вагоне Васин устал до невозможности. Болели, мышцы, гудела голова. Раздражение выплескивалось наружу, на подобии перебродившей браги. С трудом сдерживал желание оглушить бабку крепкими матюгами.
— Так бы и сказал, милай… Поднимись по лесенке — пятая комната о правую руку… Аккурат туда и поселила твово дружка…Токо шагай, сторожко — прохудились ступеньки, провалиться недолго…
Прохудились — не то слово, прогнили так, что впору за стену держаться.
— Войдите, — визгливо ответил Сидорчук на просительное постукивание. — Открыто.
Комната напоминает медвежью берлогу. И по виду, и по запахам. Против обыкновения Федор Иванович не мечется от окна к двери и обратно, а устало сидит на стуле с газетой в руке.
— Зечем вызвал? — раздраженно спросил Пудель, не поздоровавшись. — Думаешь, мне легко добираться из своей норы? На лыжах, автобусом, поездом… Что случилось?
Сидорчук отложил газету, поправил очки.
— Мне тоже не сладость летать в таежную глухомань.
— Почему не связались по рации?
— В целях вашей же безопасности… К тому же, по рации многого не скажешь… Присаживайтесь, попьем чайку, поговорим…
Привычным усилием воли Пудель погасил раздражение. Снял дубленку, небрежно швырнул её на кровать, отправил туда же пыжиковую шапку.
— Покрепче чая ничего не найдется? Я тебе не воспитанница института благородных девиц…
Взял поданную Сидорчуком бутылку, придирчиво оглядел её. Трехзвездночный азербайджанский коняьк — пойло для пацанов. И этой дрянью угощают человека, поставляющего партии громадные средства, без которых она захирела бы, как проклюнувшийся росток, лишенный живительного полива?
Пудель презрительно отставил в сторону коньяк, извлек из дипломата бутылку «брынцаловки», любимого им напитка.
— Закусить найдется? Или прикажешь мне ползти вниз по гнилой лестнице?
К счастью, закуска нашлась. И довольно сносная. Выпили. Пудель — водку, Сидорчук — клоповий коньяк. Закусили.
— Выкладывай свои паршивые инструкции. Падло буду, если не услышу сейчас завываний о пустой партийной кассе.
Пудель вел себя намеренно грубо, знал — его не одернут, не поставят на место. Он не испытывал терпения вежливого собеседника — показывал свою власть, демонстрировал независимость.
Действительно, Сидорчук проглатывал грубость и блатные выражение, пропускал мимо ушей оскорбительные выпады.
— И деньги — то же. Предвыборная компания поглощает все, чем мы располагаем. Одна надежда — на вас… Но я прилетел не только за деньгами… Как дела с Иванчишиным?
Вот оно — главное, насторожился Пудель. Похоже, отпущенный ему скудный срок Радоцкий решил сократить. Ну, что ж, Пудель ожидал этого и соответственно подготовился.
— Никаких дел с мозгляком в генеральских погонах у меня нет. Говори, что нужно?
— Настало время пустить в ход генеральское изобретение… Нужно немного взбудоражить общественное мнение, повернуть его против нынешней власти…
Либерал говорил долго и нудно, пуская в ход привычные ораторские ухищрения, помогая себе резкими жестами. Будто он не инструктировал командира боевиков, а выступал на многотысячном митинге.
Пудель лениво вертел в пальцах граненный стакан, думал о своем. Добывать деньги с каждым днем становилось все трудней и трудней. Таежная глушь — не московскте раздолье с десятками сверхбогатых банкиров, сотнями магазинов и магазинчиков, ресторанов и бистро. Ну, что можно получить, очистив кассу того же леспромхоза? Десяток кусков в лучшем случае. А Пуделю для партийной мошны и для пополнения своих зарубежных счетов необходимы десятки миллионов.
— … наша задача не завоевывать государственные посты, а заботиться о благополучии народа…
До чего же надоело пустозвонство! Напудренные и подкрашенные ветхие заявления о «благе народа» набили оскомину. Пудель резко перебил оратора.