Я — Оззи

До сих пор не могу понять, почему Шарон меня не бросила. И собственно, почему за меня вышла. Можно сказать, она постоянно жила в страхе.

Правда была такова, что я сам себя боялся. Боялся того, что могу сделать с собой, но еще больше — сделать кому-то другому.

Много раз Шарон просто уезжала из страны, когда я был в запое:

— Пока! Я улетаю в Америку!

Примерно тогда же она взялась вести дела других исполнителей, потому что я стал, на хер, непредсказуемым и она не хотела быть абсолютно зависимой от меня. Я начал беспокоиться, что Шарон заведет шашни с каким-нибудь молодым да деловым. В этом смысле, у меня нет к ней претензий, потому что в моем обществе люди чувствовали себя не очень комфортно. Со мной человек мог только сорваться в пропасть.

Однажды вечером, когда Шарон не было дома, я купил у Джорджа-химика за полтинник бутылку его супер-пупер-крепкого вина и выжрал её вместе со своим бывшим клавишником Джоном Синклером. Так сложилось, что в тот день я посетил врача, который снабдил меня ведром таблеток: снотворное, болеутоляющее, темазепам — всё что угодно. Врачи прописывали мне пилюли тоннами. А я бухал и параллельно закусывал этими лекарствами, глотал таблетки одну за другой, пока не наступал конец фильма.

Просыпаюсь утром в постели с Джонни, наши тела переплетены. Проверяю рукой свою «корягу», ничего ли не случилось и вдруг до меня доходит, что я ничего не чувствую. У меня всё затекло, абсолютно всё онемело. Лежу и начинаю орать:

— Твою мать! Я не чувствую ног! Слышу рядом ворчание.

— Потому что это мои ноги — говорит Джонни.

Я должен был принять душ три раза. От одного воспоминания об этом меня бросает в дрожь. Я почувствовал себя так херово, что сказал себе: «Хорошо. Хватит с меня. Завязываю бухать, завязываю с наркотой, со всем завязываю. Это какая-то паранойя. Если так и дальше пойдет, Шарон наверняка меня бросит».

Я ушел в глухую завязку. Это было самой большой глупостью, любой наркоман подтвердит. Джек выбежал ей навстречу и крикнул:

— Мама! Мама! Папа бросил пить! Он уже не пьёт!

Потом, я кое-как влез на кровать, абсолютно разбитый, ломка не давала мне уснуть. И сожрал целую пригоршню таблеток экседрина ПМ, потому что не думал, что это наркотик.

И вот тогда-то все отнялось на самом деле. Как будто тела не было. Наконец, открываю глаза и вижу Шарон, которая, склонившись надо мной, спрашивает:

— Как меня зовут? Как меня зовут?

Я не могу ответить, такое чувство, будто я под водой. Она снова спрашивает:

— Сколько пальцев я показываю? Сколько пальцев ты видишь, Оззи?

Не смог их сосчитать. Я хотел лишь уснуть. Впервые за много лет, исчезли все мои болезни. Я понял, в чём заключается известное ощущение «вне тела». Это самое сильное, самое тёплое, самое приятное чувство, которое я испытывал.

Я не хотел, чтобы оно закончилось. Было красиво, очень красиво! Потом Шарон и Тони затащили меня в машину на заднее сиденье и начались долгие поиски доктора. Некоторое время спустя, я уже лежу на кровати, подключенный ко всем этим капельницам и слышу приглушенный голос врача, который говорит Шарон:

— У вашего мужа алкогольная эпилепсия. Это очень серьезно. Мы даём ему противоэпилептические препараты, но он должен находиться под постоянным наблюдением. Он может не выйти из этого состояния.

Потом, понемногу, чувства вернулись. Сперва пальцы ног. Потом ноги. Потом грудная клетка. Чувствовал себя так, будто меня кто-то вытаскивал со дна моря. Вдруг прорезался слух, и я услышал за собой пикание аппарата ЭКГ.

Пип. Пип. Пип. Пип.

— Сколько ты видишь пальцев? — спрашивает Шарон. — Сколько ты видишь пальцев, Оззи?

Пип. Пип. Пип. Пип.

— Как меня зовут, Оззи? Как меня зовут? Пип. Пип. Пип. Пип.

— Тебя зовут Шарон. Прости меня за все, Шарон. Мне офигенно жаль. Я люблю тебя.

Топ-топ-топ..

Легавый подходит к решетке моей камеры, с листком бумаги в руках. Я смотрю на него, весь вспотел, у меня учащённое дыхание и сжатые кулаки. Уж лучше бы, на хер, сдохнуть.

Он тоже смотрит на меня. Потом откашливается и начинает читать: «Джон Майкл Осборн обвиняется в покушении на убийство путем удушения своей жены Шарон Осборн во время семейной ссоры, имевшей место утром в воскресение 3 сентября 1989 года в «Beel House», Литл Чалфонт, графство Бекингемшир». Мне будто заехали обухом по башке.

Я попятился, упёрся в испачканную дерьмом стену, съехал на землю, руками обхватил голову. Мне хочется блевать, отрубиться и заорать — всё одним махом. Покушение на убийство? Шарон? «Это мой самый худший кошмар — думаю. — Я сейчас проснусь. Этого не может быть». Хочется сказать фараону: «Я люблю мою жену! Она мой самый лучший друг на земле. Она спасла мне жизнь! Зачем мне нужно убивать свою жену?» Но я ничего не говорю. Я не могу говорить. Не могу ничего сделать.

— Ну что, доволен? — иронизирует фараон.

— Как она себя чувствует? — спрашиваю я, когда голос наконец-то вернулся ко мне.

— Собственный муж пытался её убить. Как она должна себя чувствовать?

— Но я не понимаю, зачем мне её убивать.

— Здесь написано, что, вернувшись домой из китайского ресторана, где вы праздновали день рождения дочери Эйми, которой исполнилось 6 лет, ты серьезно перебрал с русской водкой — направился голый в спальню и сказал, цитирую: «Мы тут поговорили и стало ясно, что ты должна умереть».

— Что я сказал?!

— Всё указывает на то, что целую ночь ты жаловался на усталость. Ты только что вернулся с московского Фестиваля Мира — правильно, да? — и потом должен был лететь в Калифорнию. По-моему, это больше похоже на отпуск, чем на работу.

— Это неправда! — говорю. — Я никогда бы не посмел её убить.

Но на самом деле, это могло быть правдой. Шарон много лет повторяла, что не знает, кто войдет в дом: Хороший Оззи или Плохой Оззи. Обычно приходил Плохой Оззи. Особенно, когда меня колбасило после гастролей. Разница в том, что на этот раз я решил убить нечто большее, чем курицу.

— И ещё одно — говорит легавый. — Твоя жена сказала, что если бы в момент нападения у неё под рукой оказался пистолет, она наверняка бы выстрелила. Хотя я вижу, что она неплохо прошлась когтями по твоей физиономии. У твоей супруги храброе сердце, не так ли?

Не знаю, что сказать в ответ и подхожу к этому с иронией:

— По крайней мере, прессе будет о чем писать.

Фараону это не понравилось.

— Принимая во внимание всю тяжесть обвинений, — говорит он — в этом нет ни хера смешного. Тебе так не кажется? Сядешь за покушение на убийство, пьяная твоя морда. Твоя жена могла уже быть на том свете, если бы в доме не услышали её крики. Впереди у тебя долгий срок, попомни мои слова.

— Шарон знает, что я люблю её — говорю я и стараюсь не думать про Винсон Грин и педофила Брэдли.

— А это мы ещё посмотрим.

Можно со всей прямотой сказать, что легавые из тюрьмы в Амершэм со мной особо не церемонились. Никакого снисхождения не принесли ни мои выкрутасы, ни мое дурное эго. Там я уже не был героем рок-н-ролла, который отгрыз башку летучей мыши, помочился в Аламо или завывал в «Crazy Train». Все эти понты абсолютно не имели никакого воздействия на полицейских из Тэмз Вэлли.

Особенно, если вас посадили за покушение на убийство.

В конечном итоге, продержали меня в кутузке около тридцати шести часов. Единственным моим соседом по камере было только дерьмо на стенах. Похоже, ко мне пробовал дозвониться Дон Арден. А также Тони Айомми. Но не получилось, да и я вряд ли бы захотел с ними разговаривать. Звонили также какие-то журналисты. Фараоны сказали, что газетчики хотели знать, правда ли, что у Шарон был роман, что я возвращаюсь в «Jet Records» и в состав «Black Sabbath». Хер его знает, где они наслушались этой белиберды.

Всё, что я хотел — сохранить семью.

Потом меня привезли на выездное заседание суда в Биконсфилде. Сперва меня выпустили из камеры, чтобы я немного умылся, но тот, кто загадил стены в «трюме», то же самое сделал в д уше и я отказался туда войти. Потом приехал Тони Деннис и привез пиджак от смокинга, черную рубаху, пару сережек. Я напялил всё это и попытался придать себе респектабельный вид, но быстро впал в глубокую депрессию. Выглядел я ужасно, чувствовал себя не лучше, а воняло от меня ещё хуже. Когда пришло время ехать, фараоны провели меня к выходу на заднем дворе, где, вдали от журналистов, усадили на заднее сиденье полицейской машины. Тони ехал за нами на «Рейндж Ровере».