Страница 37 из 82
— Да ладно, не притворяйся, Джон. Ты поставил возле курятника знак «Oflag 14» [50]. Знаю, что они не умеют читать, но сам понимаешь.
— Но это же шутка.
— Упреждающие выстрелы над их головами по утрам им тоже, вроде, не идут на пользу.
— Надо же их как-то держать в тонусе.
— С тобой они наедятся только страху. Если будешь продолжать в том же духе, доведешь какую-то курицу до разрыва сердца.
«Да уж если бы!» — подумалось мне.
Проходили недели и месяцы, я постоянно забывал накормить кур, так же как и они забывали о несении яиц. А Телма опять за свое:
— Джон, накорми кур.
Или:
— Помни, Джон, ты должен накормить кур.
Или:
— Ты накормил кур?
Охренеть можно!
Я хотел наконец-то покоя — запись «Technical Ecstasy» была изнуряющей, в основном, из-за бухалова — но мне постоянно кто-то компостировал мозги. Если не Телма, то адвокаты. Если не адвокаты, то бухгалтеры. Если не они, то фирма грамзаписи. А если не фирма грамзаписи, тогда Тони, Билл или Гизер, которых беспокоил наш «новый стиль» или они ныли по поводу налогов.
Я должен был кирять круглосуточно, чтобы окончательно не съехать с рельсов.
Но однажды не выдержал.
Целую ночь не спал. Посиделки в «Hand» до закрытия паба, потом продолжение дома, потом несколько дорожек кокаина, потом немного травки, потом снова кокс, где в районе завтрака фильм обрывается, потом опять кокс, чтобы стать на ноги. И вот пришло время обеда. Выпил бутылочку сиропа против кашля, три бокала вина, потянул еще немного кокса, выкурил косячок и полпачки сигарет, съел яйцо по-шотландски. Но вне зависимости от того, чем нагружал себя, я не мог избавиться от этого долбаного чувства апатии. Она часто меня посещала после возвращения из Америки. Часами стоял тогда в кухне и ничего не делал, только открывал-закрывал дверь холодильника. Или просиживал в зале перед телеком, переключая каналы, хотя ничего не смотрел.
Но в этот раз что-то изменилось.
Я сходил с ума.
Мне ничего не оставалось, как вернуться в пивную и там решить свои проблемы.
Вот я уже собрался, как сверху спускается Телма. Появляется в кухне и говорит:
— Я еду к маме забрать детей.
Вижу, как сгребает со столика стопку журналов «Good Housekeeping» [51]и начинает их засовывать в сумку. Вдруг останавливается, поворачивается ко мне, а я так и стою возле холодильника, в трусах и халате, с сигаретой в зубах и чешу свои яйца.
— Ты накормил кур? — спрашивает она.
— Я же говорил, что они неправильные.
— Просто дай им поесть, Джон, ради Бога! Хотя, знаешь что? Пусть сдыхают. Мне теперь все равно.
— Я иду в паб.
— В махровом халате, который тебе подарили на Рождество?
— Ну, да.
— Классно, Джон. Просто класс.
— Где мои тапочки?
— Поищи их около собачьей подстилки. Буду в восемь.
Я вылез из дому, помню, в резиновых сапогах — тапочки не нашлись — и направился в сторону паба. По дороге пробовал затянуть ремешок от халата. Не хотел светить задницей перед местными фермерами, особенно, перед бородатым придурком-трансвеститом.
Когда дошел до ворот во дворе, меня вдруг осенило. «Знаешь что — сказал я себе. — Сейчас накормлю этих птичек. Мать их так! Если она так хочет, пожалуйста!» Повернулся и заковылял в сторону дома. Но мне хотелось выпить и я подошел к «Рейндж Роверу», открыл дверь и вытащил из бардачка припрятанную там на черный день бутылочку шотландского виски.
Глоток! Ааа! Сразу легче.
Отрыгнул и пошел в сад. И вдруг меня снова осенило. «Да пошли они к едреней фене, эти курицы! Не снесли ни одного яйца, засранки! На хер их! Всех — на хер!»
Глоток! Ааа!
Отрыгнул, затянулся сигаретой. И вспоминаю, что не докурил ту, которая была у меня во рту. Выбросил окурок в овощную грядку Телмы. Снова свернул, на этот раз в сторону сарая.
Распахнул двери и посмотрел на свою полуавтоматическую винтовку «Benelli», стоявшую в пирамиде. Взял ее в руки, проверил патронник, были ли патроны, были, а потом рассовал по карманам обоймы. С верхней полки взял канистру с бензином для газонокосилки, ее хранил там садовник. Для той самой газонокосилки, на которой я для смеху ездил в пивную. Ее мне подогнали из конторы Патрика Миэна, хотя я просил комбайн.
Ну, значит, с канистрой в одной руке, с ружьем в другой, и бутылкой вискаря под мышкой, покуривая сигарету, ковыляю к курятнику в саду. Заходит солнце и небо окрасилось в багровые тона.
В голове постоянно крутятся слова Телмы: «Джон, накорми цыплят. Ты накормил цыплят, Джон?»
И тут вмешивается бухгалтер:
«Парни, это серьезно. Счет из налоговой на миллион долларов».
А Гизер говорит:
«Назовем этот альбом «Technical Ecstasy». Нам нужно найти новый стиль. Мы не можем постоянно ковыряться в этой долбанной черной магии».
И так без конца. Все повторяется снова и снова.
«Джон, накорми цыплят!»
«Парни, это серьезно».
«Назовем этот альбом «Technical Ecstasy».
«Ты накормил цыплят, Джон?»
«Счет на миллион долларов».
«Джон, накорми цыплят!»
«Нам нужно найти новый стиль».
«Это серьезно».
«Мы не можем постоянно ковыряться в этой долбаной черной магии».
ААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!
Подхожу к курятнику, откладываю в сторону канистру и ружье, сажусь на корточки у знака «Oflag 14» и заглядываю внутрь. Куры кудахчут и кивают маленькими клювами.
— Кто-нибудь снес яйцо? — обращаюсь к ним, хотя уже ясен ответ на этот гребаный вопрос. — Так я и знал. Очень плохо! — говорю я и встаю.
Беру винтовку.
Снимаю с предохранителя.
Прицеливаюсь.
— Ко-ко-ко…
Бах! Бах!
Прицеливаюсь.
— Куд-куда.
Бах! Бах!
Прицеливаюсь.
— Куд-куд-куд-кудааа!
БАХ!
Звуки выстрелов закладывали уши нафиг, эхо разлеталось по полям на много километров вокруг. Каждый выстрел озарял белой вспышкой курятник и сад, все это сопровождалось сильным запахом пороха. Я чувствовал себя намного лучше.
Несравненно лучше.
Глоток. Ааа! Бээ…
Курицы — те, которые еще не отправились к прапетухам — порядком охренели.
Жду минутку, пока рассеется дым.
Прицеливаюсь.
— Ко-ко-ко…
Бах! Бах!
Прицеливаюсь.
— Куд-куда.
Бах! Бах!
Прицеливаюсь.
— Куд-куд-куд-кудааа!
БАХ!
Когда закончил, в долбаном курятнике было полно перьев, крови и осколков клювов. Это выглядело так, будто кто-то вылил на меня ведро куриных потрохов и разорвал над головой подушку. Халат можно было выбросить. Но я чувствовал себя замечательно, как будто с плеч сняли трехтонную наковальню. Откладываю ружье, беру канистру и поливаю то, что осталось от цыплят. Подкуриваю очередную сигарету, глубоко затягиваюсь, отхожу назад и бросаю окурок в курятник.
Бу-у-ух!
Повсюду пламя.
Выгребаю из карманов обоймы и начинаю бросать их в огонь.
Трах!
Трах!
Трах! Трах! Трах!
— Хе! Хе! Хе!
Вдруг что-то шевелится позади меня.
От испуга я чуть не упал на ружье и не отстрелил себе яйца. Оборачиваюсь и вижу курицу, удирающую от меня. Вот сучка! Слышу свой странный, психоделический голос:
— Еееааааааа!
Не раздумывая ни секунды, бросаюсь в погоню. Не знаю, бля, что со мной происходит и почему я это делаю. Знаю одно, во мне вскипает бешеная, неконтролируемая ярость на весь куриный род. «Убей курицу! Убей курицу! Убей курицу!»
Но, скажу я вам, вовсе непросто поймать курицу, когда на дворе стемнело, а человек сутки не спал, перебрал с бухлом и коксом, на плечах у него халат, а на ногах — резиновые сапоги.
Ковыляю обратно в сарай, откуда выхожу через минуту как самурай, с мечом, поднятым над головой.
— Сгинь, куриная морда, сгинь! — верещу я, а у курицы остается последний шанс — бежать к ограждению на другом конце сада. Куриная башка ходит ходуном, готовая оторваться в любую секунду. Я ее почти настиг, когда распахнулись входные двери у соседей. Из дома выбегает старушка — если не ошибаюсь, миссис Армстронг — с тяпкой в руках. Она уже успела привыкнуть к разного рода безумствам в Bulrush Cottage, но в этот раз не могла поверить своим глазам. Курятник в огне, каждые две минуты взрываются обоймы, сцена как из фильма про вторую мировую войну.
50
Сокр. от нем. «Offizierslager fur kriegsgefangene Offiziere» или «Offizierslager» — концлагерь для офицеров-военнопленных.
51
Хозяюшка.