Опасный пиар

— Зря намекаешь, — сказал Трофим. — Светка себя блюдет. А если какой пацан попросит сделать перед свиданкой эротический массаж, посылает его куда подальше.

— Некогда мне массаж устраивать… — сурово сказал Саба, надевая свой длинный кожаный плащ. — Пошли.

Они вышли из здания, и сразу же их окружила толпа с плакатами и лозунгами: «Сабурова — в губернаторы!»

— Коля! — кричали ему с разных сторон. — Держись, мы с тобой!

— Вот он, молодец наш! Вот кто наведет порядок! — кричали какие-то старички, увешанные орденами и медалями. Некоторые вытирали слезы.

Одна старуха всех растолкала и прорвалась к народному любимцу и будущему губернатору, не выпуская из рук грязных матерчатых сумок, набитых пустыми бутылками.

— Коля! Родной! Дай я тебя расцелую! — заорала она. — Горюнова я, Клавдия Васильевна! Не узнал? Христом Богом за тебя молюсь каждый день!

И бросилась к нему на шею, попытавшись обхватить руками, но поскользнулась, взмахнула руками, отчего Сабуров получил сильный удар сумкой по виску. Он охнул, присел, схватившись за скулу, и подоспевшие телохранители тут же отшвырнули ее в сторону, так что она грохнулась на ступеньки, разбив все банки и бутылки, какие у нее там были, потом упали еще чьи-то сумки с бутылками и банками, и смесь постного масла и варенья стала растекаться у всех под ногами, и люди, скользя, хватались друг за друга, чтобы не упасть.

— Тебя кто подослал! — орал над виновницей какой-то старик, размахивая палкой. — Ты на кого руку подняла, соображаешь?

— Ермилыч! — чуть не плакала она. — Совсем ослеп? Да это ж я, Горюнова Клава, про Москву вам рассказывала, когда ночью здесь дежурили… А после меня муж сменил. Петр Прохорович!

— Ты. Клавдя, что ли? — удивился старик. — Ты ж покалечить могла, дура старая…

Она ответила ему что-то, причитая от боли, и он наклонился, чтобы помочь ей подняться. Сабуров сделал еще несколько шагов вниз, и вскоре толпа закрыла ее, сидевшую на ступенях, и старика, ее поднимавшего, так что будущий губернатор больше ее не видел.

Теперь другие совали своему избраннику книжки и листки бумаги, прося автографы, но Сабуров, морщась от боли, только мотал головой, пробираясь к машине.

— Психи! — выдавил из себя, сев наконец в машину. — Уроды…

— Уродами будут после выборов, — уточнил Трофим, севший рядом. — А сейчас это твои голоса.

— Откуда только взялись! Посмотри, что там у меня? — Он повернулся к Трофиму разбитой скулой.

Тот присвистнул, потрогал, вздохнул.

— Шишка будет, это как пить дать… И синяк, нарочно не придумаешь. А телевизоры теперь у всех цветные, могут не так понять.

— И чего теперь делать? — спросил, почти простонал Сабуров. — Может, не ехать на телевидение?

— Ты чего, в натуре, прямая трансляция! — сделал страшные глаза Трофим. — Такие бабки уплачены! Там придумают что-нибудь. Мордодел этот… Или гримершу привлекут. Он попудрит тебе>мозги, а она— морду… Голова-то не болит?

— Есть немного, — сказал Саба. — Гудит прямо. Ну, сука, откуда только взялась?

— Может, ее подослали? — спросил Трофим, когда «БМВ» тронулся с места.

— А чего ты вообще за мной увязался, — вдруг спросил Сабуров. — Тебе где надо бкть? Богдан твой где?

— Ты ж сам объявил всеобщую мобилизацию! — удивился Трофим. — Я галстук сроду не носил, а теперь пришлось… А за Богдана не сомневайся, мне там делать нечего. Сема говорит, к нему опять стюардесса из Москвы прилетела. Теперь Богдана не кантуй до завтрашнего утра. Телефон включает, только чтоб из буфета заказать чего пожрать или шампанское. И бирку на двери уже повесил, чтоб не беспокоили… Интуристы, пожилые люди, слышь, остановились там под его номером, жалуются, мол, ночью люстра раскачивается, потолок осыпается… И требуют, чтоб им номер сменили. Администрация пошла навстречу, и Сема подсуетился, чтоб чемоданы вынести.

— Чемоданчик-то он притырил? — усмехнулся водитель.

— Нельзя, — серьезно сказал Трофим. — Они-то сначала думали, мол, землетрясение началось, хотя оно в контракте не предусмотрено, а это Богдан в койке наяривает.

— Черт с тобой, — сказал Сабуров, по-прежнему морщась от боли. — Только сиди там смирно, не вылезай со своими приколами. Дайте что-нибудь холодное приложить… Есть что-нибудь?

Они переглянулись, один из телохранителей достал свою «беретту» и протянул боссу.

— Годится, — сказал Сабуров и приложил пистолет стволом к виску.

— До первого мента, — хохотнул Трофим. — Будешь в отделении рассказывать, мол стреляться решил из-за несчастной любви.

— Помолчи, а! — простонал Сабуров.

В здание телевидения он так и прошел, придерживая пистолет у виска. От него шарахались, смотрели вслед. Охранники было спохватились, но их прыть охладили встречавшие кандидата в губернаторы губастый продюсер и присутствовавший при сем администратор, у которого губы были, напротив, втянуты и сжаты в тонкую нить.

— Это что такое? — грозно прошипел Вадик, увидев издали Сабурова.

— Шишка, не видишь? — Саба отнял «беретту» от виска и протянул пистолет назад телохранителю.

— Это точно найденный образ, — громко сказал Вадик охране и администрации — Человек готов в любой момент пожертвовать собой ради гражданского мира и согласия. Скажите, чтоб нас немедленно пропустили.

— Оружие, кстати, придется сдать, — подал голос администратор, но на него не обратили внимания.

— Через пять минут начало передачи, — подошел губастый продюсер. — Вы готовы? О боже… Как это получилось? — спросил он, увидев лиловую шишку на скуле будущего губернатора.

— Одна старушка кинулась Коле на шею, — пояснил Трофим. — Сбрендила от такого счастья. А сумка в руках. А в ней бутылка. Вроде кистеня. Могла и убить.

— Это ж минус десять процентов голосов, — упавшим голосом сказал Вадик. — Если станем объяснять таким образом, обыватель ухмыльнется и решит, что претендент подрался по пьянке. А если наш потенциальный противник этим грамотно воспользуется, это, считай, все двадцать пять.

— Передача уже начинается, — напомнил продюсер, взглянув на электрические часы, висевшие на стене.

— Срывать или откладывать нельзя, хуже некуда, — размышлял Вадик вслух. — Этот скандал опять же на руку нашим конкурентам. Пойдут слухи и измышления. Черт-те что ведь могут придумать.

— Типа, не уважает избирателей, — поддакнул Трофим.

— Помолчи, а! — свирепо сказал ему Сабуров.

— Может, наш гример успеет что-нибудь сделать? — спросил продюсер.

— Обойдемся, — решил Вадик. — Оставим как есть. Пусть все видят, как нелегка ответственность, которую берет на себя наш претендент. Идемте!

И он решительно распахнул перед Сабуровым стеклянную дверь в студию, где уже сидели зрители, в основном братва Сабы со своими марухами. Ну и рожи, простонал про себя Вадик. Но делать нечего… Хоть вопросы будут задавать, какие я для них составил.

— А вы пройдите вон туда. — Продюсер указал замешкавшемуся Трофиму и обоим телохранителям на незанятые места.

Присутствующие сразу притихли и уставились на налившуюся фиолетовую шишку их нынешнего авторитета и будущего губернатора.

— Нормально, — громко сказал какой-то парень своему соседу. — У меня такой же фингал был, помнишь? Когда нас из Танькиной комнаты выгоняли.

— Начинаем? — спросила у Вадика субтильная ассистентка в очках, с ужасом и восторгом глядя на лидера предвыборной гонки.

— Да, — кивнул тот. — Все оставим как есть, нам нечего скрывать перед лицом широкой общественности. Но предварительно дадите мне слово.

С этими словами Вадик бесцеремонно застегнул пиджак на будущем губернаторе, поправил ему галстук и прикрепил микрофон к лацкану.

— Расстегнете пуговицы, когда будете садиться в кресло, и не забудьте улыбнуться в камеру… — сказал он. — И непринужденно, пожалуйста, как будто вы делаете это по нескольку раз в день.

Сабуров зло посмотрел, но промолчал. Когда они сели, под аплодисменты присутствующих, за стол, Вадик проследил за Церемонией расстегивания пиджака на претенденте, потом встал и, прокашлявшись, заговорил трагическим голосом в камеру: