Брачные игры каннибалов

– Шторм слишком сильный, – пояснил Бейатааки, когда мы встретили его на пляже. Бейатааки плавал на Кирибати уже тридцать лет. Его кожа от постоянного пребывания на солнце была вся в пятнах. Лицо обветрилось и покрылось морщинами. То, что этот парень считает шторм слишком сильным для плавания, учитывая, что на борту у него нет сухопутных крыс, страдающих морской болезнью, многое значило.

– Канал прошли, но дальше волны поднялись слишком большие, и мы решили не плыть, – рассказал он. – Попробуем попозже.

Но они не попробовали. Шли дни, а ураган все не стихал. Каждый день на Майану обрушивались ливни и ветер. Он вырывал с корнем деревья папайи. Срывал крыши с манеаб. Остров окутала мрачная серая пелена. В деревнях размыло улицы. Атенати пришлось устраивать кулинарные классы перед группой дрожащих от холода женщин, которым она демонстрировала, как внедрить в рацион богатые витамином А овощи, выращенные здесь же, на острове, для борьбы с куриной слепотой – распространенной вследствие недоедания детской болезнью на Кирибати. Бвенава возвращался в гостиницу под вечер: целыми днями он ходил от одного дома к другому, объясняя, как важно соблюдать правильное соотношение солнца и тени для оптимального роста помидоров, и рассказывая о чудесных свойствах чайя, беле и намбере – трех видов зеленых листовых салатов, росших на атолле. Его задачей было сделать безвкусные листья съедобными.

В манеабах унимане жаловались на ураган и причиненный им ущерб. Почти во всех деревнях у манеаб снесло крышу, и старики сетовали, что нынешняя молодежь разучилась строить манеабы как полагается. С каждым годом население Майаны уменьшалось. Юношей манили мерцающие огни Таравы.

Лишенные возможности смотреться в зеркало, мы с Сильвией сблизились, как никогда.

– У тебя в глазу грязь.

– А у тебя козявка.

– Ты измазалась.

– Где? Здесь?

– Нет, здесь.

– Всё?

– Нет… дай я вытру.

Ураган то стихал, то накатывал с новой силой, за ливнями следовали мощнейшие ветра, и Майана предстала перед нами мрачным, заброшенным островом, который оживляла лишь невыносимо прекрасная прохлада (это с моей скромной точки зрения). Свежесть в воздухе означала, что можно ходить весь день и не бояться умереть от обезвоживания, есть, не пересаливая еду. Наконец-то после обеда я не превращался в разомлевшего коматозника, как и почти вся страна, обессиленная жарой. Мне давно не давал покоя вопрос: почему страны с умеренным климатом более развитые, чем жаркие? Теперь я знал ответ: зной. Вот допустим, как высока продуктивность труда в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе в августе? Не слишком высока, а ведь там есть кондиционеры. А теперь представьте, что настал вечный август и нет гудящих кондиционеров, обдающих вас своим прохладным ветерком. Стали бы нью-йоркцы по-прежнему работать по восемнадцать часов в день, выпуская сотни журналов и участвуя в тысячах судебных разбирательств? И будет ли кому-то не наплевать, если акции «Циско» упадут на сорок пунктов? Нет. В условиях вечного августа нью-йоркцы станут проводить дни, уснув за рабочими столами и пуская слюни – точь-в-точь как правительство Кирибати.

Ветер принес с собой еще одну неожиданную радость. Море слишком разбушевалось, чтобы можно было идти на рыбалку, и в отсутствие рыбы мы сосредоточились на рисе, но тут Кириаата, приветливая хозяйка нашей гостиницы, стала извиняться за то, что не может предложить нам большой выбор блюд на обед и ужин.

– Могу приготовить карри с курицей, – заметила она и достала ржавую банку «Куриного карри Ма-Линг», в которой, как я знал по собственному опыту, содержались лишь те части курицы, которые не станут есть даже китайцы, – шеи и кости. – Или лобстера, – добавила она и достала откуда-то четыре самых огромных и аппетитнейших лобстера, которых мне только доводилось видеть. – Извините, больше у нас ничего нет.

Мы с Сильвией замяукали, заурчали и издали еще несколько первобытных звуков.

– Значит, карри?

– Нет! – хором рявкнули мы. – Лобстера.

– Вы уверены?

–  Да!

Ай-кирибати не понимают, как лобстер может быть вкусным. Мне кажется, это потому, что их вкусовые клетки атрофировались после прибытия англичан на остров. Мало того что сам по себе традиционный рацион ай-кирибати был довольно мрачен, в него добавились такие деликатесы, как тушенка и сухие галеты – основные продукты из пайка моряков девятнадцатого века. Сочетание еды, доступной на атолле, и английских продуктов, способных выжить в десятилетнем плавании, уничтожило вкус ай-кирибати. Я решил, что невежливо проверять свою теорию на добряке Бвенаве, поэтому просто спросил у него, почему ай-кирибати не любят лобстеров. Тот ответил, что они считают их отвратительными санитарами рифа, и многозначительно взглянул на меня при этом, на что я ответил: «А… понятно».

Но к тому времени мне было уже все равно. Возможно, я бы и не стал есть лобстера, пойманного на рифе близ южной Таравы, но беглый анализ ситуации на Майане показал, что здесь можно съесть лобстера, вероятно, даже без вреда для здоровья. Ну а если мне все-таки станет плохо, это будет не впервые на Кирибати. Лучше уж хоть раз отравлюсь чем-нибудь вкусным.

– Лимона или масла у вас, конечно, нет? – поинтересовался я у Кириааты.

– Акья, – ответила она.

Но несмотря на отсутствие масла, тот лобстер был самым вкусным блюдом, что я ел за все время жизни на Кирибати. Бвенава с Атенати посматривали на нас с опаской, пока мы уминали эту невероятную вкуснятину.

– Амммммм.

– О да…

– Ааааааа.

Мы попросили хозяйку, чтобы та готовила нам лобстера каждый день, если это ее, конечно, не слишком затруднит. И вот каждый вечер, пока Бвенава с Атенати ковырялись в куриных хрящах, мы с плохо скрываемым, почти непристойным наслаждением пожирали наших лобстеров. Не зная, когда нам снова представится такая возможность, мы даже забрали несколько штук с собой, когда пришло время покинуть Майану.

Всю неделю Бейатааки и Текайи пробовали вырулить из лагуны Майаны в шторм. Периодически, когда ветер стихал до двадцати узлов, такая возможность открывалась, но мысль о том, что придется плыть по штормовому морю лишь для того, чтобы несколько дней спустя вернуться обратно, отбивала всю охоту. И вот в пятницу, когда мы собрали вещи и вышли на пляж, то увидели пятьдесят с лишним человек, которые пришли умолять нас подбросить их на Тараву.

– Решать Сильвии, – дипломатично сообщил им Бейатааки.

Сильвия оглядела толпу, затем крошечный катамаран, зловещие черные тучи, сгущающиеся над горизонтом, и как можно вежливее и спокойнее ответила «нет». Затем снова принялась смотреть на тучи.

– Как думаешь? Стоит плыть? – спросила она меня. – Ты же у нас «водный человек».

Чисто технически она была права. Мне действительно приходилось вести парусную лодку. К примеру, я плавал на озере Онтарио и в Чесапикском заливе, но по большей части мой опыт моряка сводился к плаванию в маленьком озере в Голландии средней глубиной пять футов, где я рассекал на «лазере» – это такая маленькая лодочка, на которой дети обычно учатся ходить под парусом. А вот в океан я выходил лишь однажды – как раз когда мы приплыли на Майану. И хотя мне очень нравилась сама идея плавания под парусом, что-то подсказывало, что наш обратный путь на Тараву понравится мне меньше.

– Пусть Бейатааки решает, – ответил я. Бейатааки всматривался в небо, молча пытаясь определить, как собираются повести себя тучи. Ветер был слабый, по крайней мере по сравнению с прошлой неделей, но чернота на горизонте не сулила ничего хорошего.

– Если плывем, надо отчаливать сейчас, – наконец сказал он. Он рассчитал шансы с учетом времени прилива и отлива, которое было не в нашу пользу. Кроме того, на буйках, расставленных вдоль канала, ведущего в лагуну Таравы, не было подсветки. То есть мы должны были попасть в канал до наступления темноты, чтобы не уворачиваться всю ночь от бушующих океанских волн в ожидании рассвета.

– Доплывем до канала Майаны и решим, – объявил Бейатааки.