Во имя любви

Впервые ей представился случай посетить его дом на Орм-сквер, хотя она частенько проходила мимо него во время своих воскресных утренних прогулок, когда выбиралась полюбоваться картинами на Бэйсуотер-роуд. Ей всегда было интересно, насколько внутреннее убранство дома соответствует его элегантному фасаду, и сейчас была немного разочарована, увидев, что мебель и краски подобраны довольно безвкусно, а сама атмосфера, царившая в доме, указывала на то, что здесь не жили, а просто занимали этот особняк. Но это было и неудивительно, так как жена сэра Ангуса умерла, прожив с ним в браке всего несколько лет, оставив мужа одного воспитывать их сына, хотя и не без помощи самых лучших школ и университетов, о чем информировали все сегодняшние газеты.

Именно этот аспект — публичное копание в личной жизни — более всего ненавидел сэр Ангус, и это, несомненно, усугубляло те душевные страдания, которые он сейчас испытывал. С волнением она сидела в библиотеке, ожидая его появления, размышляя, как лучше выразить свое сочувствие, но при этом не выглядеть слезливо-сентиментальной.

Но эта проблема отпала сама собой; он выглядел и вел себя как обычно: протянул руку за срочными письмами, которые должен был просмотреть лично, и тут же начал диктовать ответы на них. Он работал с такой скоростью, что ей пришлось забыть обо всем, чтобы только поспевать за ним. Она с облегчением перевела дух, когда раздался звонок и шум голосов в прихожей и он поспешил к двери, встав так поспешно, что письма слетели с его коленей.

Но не успел он дойти до двери, как ее распахнул дворецкий, за которым вплотную следовал маленький круглолицый человек в темном костюме.

Джейн узнала его, это был мистер Мандерс-Джоунс, главный ортопедический хирург в той больнице, куда был направлен Николас Гамильтон. Угадывая, что, возможно, он явился затем, чтобы сообщить сэру Ангусу последние новости, она поднялась, чтобы уйти.

— Останьтесь, Джейн, — попросил сэр Ангус.

Впервые он назвал ее по имени, и, почувствовав странное удовлетворение по этому поводу, она снова присела и стала слушать, как специалист объясняет, какие именно повреждения получил Николас.

— Что касается будущего, — спросил в конце концов сэр Ангус, — какие у него шансы?

— Он будет жить. Это я могу вам обещать.

— Но как он будет жить? Инвалидом, прикованным к креслу? Как бревно, без чувств и разума?

— Его мозг не поврежден, — последовал ответ. — Он пришел в себя на несколько минут сегодня утром и был в полном сознании.

— Но он никогда не будет ходить? Это правда?

Хирург колебался с ответом:

— Я не хотел бы давать такой категоричный ответ. Эксперты часто ошибаются, как вы знаете, и иногда в подобных ситуациях мы наблюдали случаи чудесного выздоровления.

— Я не верю в чудеса, — коротко ответил сэр Ангус.

— Не совсем чудеса, — уступил его оппонент, — но бывают случаи выздоровления, которые наступают в силу веры, или, может, вы предпочтете назвать это упрямством, решимостью преодолеть любое препятствие. Мое личное мнение, что такое вполне может случиться с вашим сыном. Вот почему я советую вам спрятать ваш пессимизм.

— О боже, дружище! — сердито воскликнул сэр Ангус. — Вы что же думаете, что я вбегу к нему и оповещу его, что он никогда не сможет ходить? Конечно, я буду его подбадривать. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь ему.

— Хорошо. Именно это я и хотел услышать.

В течение нескольких мгновений после ухода хирурга сэр Ангус молча сидел за столом, его глаза были закрыты, но пальцы безостановочно сплетались и расплетались.

— Единственный человек, который мне по-настоящему дорог, — сказал он в конце концов. — Без Николаса все, что я делаю, не имеет смысла. Все это было напрасным: империя, которую я построил, власть, деньги — все впустую.

— Вы не должны так говорить, — возразила Джейн. — Ваш сын будет жить! Вы слышали, что мистер…

— Слова ничего не значат, — прервал ее сэр Ангус. — Что же, по вашему мнению, он мог еще сказать? Что жизнь моего сына висит на волоске?

— Я уверена, что мистер Мандерс-Джоунс не лгал вам. Вы достаточно сильны, чтобы выдержать правду, и он знает это. Ваш сын будет жить, но, может быть, он не сможет ходить. Ведь это лучше, чем если бы вы потеряли его навсегда.

— Для меня конечно, — сказал он сдавленным голосом. — Но я не уверен, как к этому отнесется сам Николас. Та жизнь, которую он вел… разные поездки… а теперь оказаться прикованным до конца своих дней к инвалидному креслу!

— Как вы можете быть так уверены? Поскольку он жив, всегда остается шанс на его полное выздоровление.

— Избавьте меня от ваших сентиментальных банальностей!

Джейн покраснела, но не сдавалась:

— Вы слышали, что сказал специалист. Единственная вещь, которая может заставить вашего сына вновь ходить, — это его сила воли. А вы единственный человек, который может придать ему мужества.

Последовала напряженная пауза, после чего гнев постепенно исчез с лица сэра Ангуса.

— Вы добрая девушка, Джейн. Добрая, но глупая. — Он направился к двери. — Я не буду больше работать сегодня, так что вы можете идти.

— Вы хотите, чтобы я зашла еще сегодня вечером?

— Не думаю. Завтра вечером, возможно. Тогда, по крайней мере, я смогу провести с Николасом весь день.

— Разумеется. Я могу полностью изменить свой рабочий график, если вам угодно.

— Не сейчас. Но спасибо за это предложение. Я позвоню вам завтра в офис.

Следующие шесть недель сэр Ангус проводил большую часть времени в больнице, и ему пришлось принять предложение Джейн работать по вечерам, а вскоре это стало обычным распорядком. Работа у него дома постепенно сближала их, и, наблюдая, как он вышагивает по библиотеке, диктуя ей письма и статьи, или деля с ним поздний ужин, сидя перед камином, она не только узнавала о нем больше как о человеке, но также оказалась посвящена в каждый шаг выздоровления его сына.

Черпая силы в ее нескончаемом оптимизме, сэр Ангус теперь часто заводил разговор о возвращении Николаса домой, повторяя снова и снова, что, как только Николас окажется дома, вне больничной атмосферы, ему потребуется мощный стимул, который заставит его вновь начать ходить.

Но Джейн вскоре пришлось очень пожалеть о своем оптимизме — в тот день, когда она наконец увидела, как Николаса Гамильтона вносят в дом санитары. Мужественный, красивый, молодой человек, которого она изредка видела спешащим по коридорам офиса до случившегося несчастья, куда-то исчез. Теперь она видела перед собой человека, который сидел в кресле с апатичным видом, чья прежняя самоуверенность сменилась подавленностью, весь его нынешний облик свидетельствовал о том, что он полностью примирился со своим плачевным положением.

Сэр Ангус, стоящий сбоку от сына, казалось, почувствовал то, о чем в тот момент думала Джейн, и облек это в слова:

— Мы ошибались, когда строили наши планы. Это было по-детски. Николас сдался.

— Вы не должны допускать, чтобы он услышал ваши слова!

— Он это знает сам. — И, не сказав больше ни слова, сэр Ангус прошел через холл и скрылся в библиотеке, оставив Джейн одну в маленькой комнатке для завтраков, где она временно оборудовала свой кабинет.

После возвращения Николаса домой, когда само его присутствие служило постоянным напоминанием о его бессилии, внешнее спокойствие сэра Ангуса испарилось, и его характер, не отличавшийся уравновешенностью и в лучшие времена, стал совершенно непредсказуемым. Его неспособность распределять обязанности стала катастрофической, и в течение нескольких недель он практически выполнял работу всего правления.

Полное изнеможение, последовавшее за этим с неизбежностью вечера, сменяющего день, оказало на Николаса совершенно неожиданное действие. Апатичный калека в инвалидном кресле вдруг уступил место человеку, наполненному столь свирепой решимостью вновь ходить, что это даже вызвало упреки со стороны физиотерапевта, ежедневно наблюдающего его.

— Существуют определенные ограничения в стремительности выздоровления, — жаловалась Джейн молодая женщина в одну из пятниц. — Но я не могу заставить его понять, что удвоение нагрузки не сократит вдвое время, в течение которого он может начать ходить. Самое важное в его положении — это медленный, постепенный прогресс.