Призраки в Сети

Саския улыбается, и я не знаю, вызвана ли эта улыбка пассажем, который я процитировала, или моим умелым подражанием голосу Кристи.

— Это что-то новое, — говорит она. — Он мне этого еще не читал.

— А вы ждете, когда он сам вам прочитает?

— Разумеется. Я бы никогда не стала читать чужие… — Она замолкает и испытующе смотрит на меня. — А вы… когда это читаете?

Я пожимаю плечами:

— Да когда угодно. Я ведь не сплю, так что, когда становится скучно ночью, я просто прихожу в его кабинет — прочесть, о чем он в последнее время думал.

— Вы любопытны, как сорока.

— Буду считать это комплиментом.

— Э-э-э… — Она несколько секунд изучает меня, прежде чем спросить. — А мои дневники вы, случайно, не читаете, а?

Я изо всех сил изображаю оскорбленный вид, хотя на самом деле не отказалась бы почитать. Но действительно не читала. Пока.

— Извините, — говорит она, — разумеется, вы не стали бы этого делать. Между нами нет ведь такого родства, как у вас с Кристи.

— Вас раздражает наше родство?

Она качает головой:

— Это все равно как если бы меня раздражало, что Джорди — брат Кристи. А вы с Кристи еще ближе, вы — его сестра-близнец. К тому же появляетесь только по ночам, когда мы спим.

Я пожимаю плечами, но извиняться не нахожу нужным.

— Я всего лишь его тень.

Она снова внимательно изучает меня, вглядываясь в меня своими голубыми, как море, глазами.

— Не думаю, что всего лишь тень. Сейчас, например, вы вполне реальны.

Эта реплика вызывает у меня улыбку.

— Не менее реальны, чем я, — прибавляет она.

Улыбка сползает с моего лица, когда я вижу ее встревоженный взгляд. Я все забываю, что ее собственное экзотическое происхождение для нее самой не более чем греза, причем греза, в которой ей неуютно, от которой у нее мурашки бегают по коже. Не надо было мне напоминать ей об этом. Но она справляется сама и вновь переводит разговор на меня.

— Почему вы не назовете Кристи свое имя? — спрашивает она.

— Потому что тогда он поместит меня в коробочку и приклеит ярлычок «Кристиана», а я не хочу оказаться запертой даже в его представлении обо мне. Мне не нравится, как он обо мне пишет. Будь у него еще и мое имя, он бы так все устроил, что я больше никогда не смогла бы измениться.

— Он любит свои привычки, — говорит она.

Я киваю:

— Да, все то, что в словарях неизменно стоит сразу же после самого слова.

Мы обе молчим некоторое время, потом она слегка наклоняет голову и говорит:

— Так, значит, вас зовут Кристиана?

— Я называю себя Кристиана Три. [1]

Она простодушно улыбается:

— Одним словом — мисс Дерево?

Я протягиваю ей руку.

— Древо во плоти, — говорю я. — Очень рада знакомству.

— Но это только вам самой позволено так себя называть, — замечает она, пожимая мою руку.

— У каждого из нас есть свои секреты.

— Иначе мы не были бы так таинственны.

— Это верно.

Она сидит на корточках около плетеного кресла, которое я оккупировала, взяв себе кофе и свежеиспеченную булочку с прилавка. Локтями она опирается на подлокотник кресла. Рядом стоит еще одно кресло, занятое мальчиком лет двадцати, с голубыми волосами и тонким, резким, как бритва, лицом. Его плеер включен на достаточную громкость, чтобы я опознала в музыке рэп, хотя слов и не разобрать. Он листает одну из бесплатных газет, имеющихся в кафе, и прихлебывает кофе. Вот он встает, и я делаю движение рукой в сторону освободившегося кресла.

— Почему бы вам не устроиться поудобнее? — предлагаю я Саскии.

Она кивает:

— Сейчас, только соберу свои манатки.

Какой-то бездельник, в офисном костюме, со сбившимся галстуком и расстегнутой верхней пуговицей на рубашке, подходит к креслу, пока Саския собирает вещи. Я помещаю на сиденье свои коричневые кожаные ботинки и одариваю этого субъекта улыбочкой, похожей на сладкую сосульку, — ну, вы понимаете, улыбка вполне любезная, но есть в ней некий холодок. Субъект, как побитый кот, бродит между столиками и в конце концов садится где-то сзади, возле стойки. Все это он проделывает с таким видом, как будто именно туда и стремился с самого начала.

Возвращается Саския. Она бросает жакет на спинку кресла, рюкзачок — на пол и усаживается со своей чашкой чая.

— Итак, что вы сейчас писали? — спрашиваю я.

— Да так, разное. — Она пожимает плечами. — Мне нравится играть со словами. Иногда из этого что-то получается — статейка для журнала, стишок. Иногда я просто следую за словом, куда оно выведет.

— И куда они выводят?

— Куда угодно.

Она замолкает на секунду, чтобы отхлебнуть чаю, потом ставит чашку на низенький столик между нами. Чуть позже я пойму, что в этот момент она решала для себя, продолжать ли ей этот разговор и рассказать ли мне, чем, собственно, она занимается.

— Понимаете, мы ведь тоже как слова, — говорит она. — Вы и я. Мы — слова-привидения.

Не могу удержаться от улыбки. Я начинаю понимать, почему Кристи так заботится о ней, так беспокоится за нее. Она милая, симпатичная блондинка, но она не вписывается ни в одну из аккуратных дескриптивных программ. Ее мысли, иногда серьезные, иногда капризные, иногда — смесь того и другого, свободно странствуют, занимая все окружающее пространство. Надо бы мне все-таки заглянуть в ее записи в следующий раз, как окажусь у них в спальне ночью. Мне хотелось бы знать о ней больше — не только то, что она говорит, но и то, что думает, когда уверена, что никто не подслушивает и не подглядывает.

— Ладно, — говорю я. — Пожалуй, спрошу. Что это за слова-привидения?

— Это слова, которые на самом деле не существуют. Они возникают из-за ошибок редакторов, наборщиков, плохих корректоров, и хотя иной раз кажется, что они что-то значат, на самом деле они не значат ничего. Как, например, «кабинла» — вместо «кабина».

Я понимаю, что она имеет в виду.

— Мне нравится это слово, — говорю я. — Кабинла. Пожалуй, я возьму его себе и дам ему значение.

Саския задумчиво кивает:

— Вот видите? Этим мы и напоминаем слова-привидения. Люди могут присваивать нас и придавать нам значения.

Я понимаю, что она говорит сейчас о нашем аномальном происхождении — о том, что из-за него с нами может происходить нечто подобное, — но я, пожалуй, с ней не согласна.

— Это со всеми случается, — отвечаю я. — Это случается всякий раз, когда кто-то решит, что люди не такие, какие они есть, а такие, какими он их себе придумал.

— Наверное.

— Вы слишком много думаете обо всем этом.

— Я не могу об этом не думать.

Я долго смотрю на нее. Этот вопрос действительно сильно занимает ее: что есть реальность, а что — нет, и для нее гораздо важнее, как ты пришел в этот мир, чем что ты в нем делаешь, придя.

— А какое ваше первое воспоминание?

Как мы появились на свет

Я помню, как открыла глаза и…

Знаете, вот если слишком сильно увеличить компьютерное изображение, то собственно картинка пропадет. Останется лишь некий фасетчатый туман, экран, полный размытых цветных квадратиков, — никаких узнаваемых очертаний, не то что целостной картины.

Вот это я и увидела.

Я открыла глаза и не смогла сфокусировать взгляд. Сотни тысяч миллионов цветных точек. Я очень старалась, и они постепенно стали складываться в узнаваемые предметы. Платяной шкаф. Гардероб из кедра. Кресло, одежда на спинке и подлокотниках. Закрытая деревянная дверь. Постер из Ньюфордского музея искусств, извещающий о ретроспективе работ Винсента Рашкина. Совсем рядом со мной, на тумбочке справа, — свеча в медном подсвечнике и книга в кожаной обложке с тиснением — плакучие ивы. На книге — перьевая ручка.

1

Tree — дерево (англ.).