Страница 57 из 70
На острове оказался состоящий из нескольких домиков поселок, и в одном из домишек на стене я увидел портрет улыбающегося Гагарина. Мне сказали, что в этом домике еще недавно жил механик Луис. Он обслуживал катера португальцев, которые приезжали сюда на рыбную ловлю. Когда началась война, механик ушел в отряды Агостиньо Нето и в одном из боев погиб.
Остались от механика раскладушка у стены, сундук с нехитрыми пожитками и журнальная вырезка на стене. Висела она еще при колониальных властях, а режим здесь был салазаровский, фашистский. За выставленный напоказ портрет русского летчика можно было и поплатиться, но Луис не боялся. Мне сказали, что он вообще никого не боялся. Любил океан, свой остров, людей, которые на нем живут. Ему нравились люди веселые. Такие, как он сам. Вот пришлась по душе улыбка неведомого русского летчика на странице английского журнала, кем-то из португальцев брошенного на берегу, вырезал фотографию и прикрепил к стене. Так и висит.
Новые хозяева дома в память о Луисе сохранили его комнату нетронутой. И фотографию тоже. Как и Луис, они понятия не имели, кто на ней изображен. От меня первого узнали о том, что существовал на свете первый в мире космонавт Юрий Гагарин, улыбка которого так понравилась их земляку.
Где-то на юго-востоке континента стоит на маленьком острове небольшая хижина, и со стены ее улыбается сейчас Гагарин, наверное, проходящим мимо дома видна в окно эта улыбка. А окно хижины смотрит в океан, тот самый, по которому плывет наш «Витязь». Мир неделим.
К Гибралтару мы подходили ночью. Пролив обозначился издали вспышками двух маяков — один на европейском берегу, другой на африканском. Вот мы и добрались до Европы, родной нашей земли. Но сейчас держим курс не к европейским берегам, а к противоположному, африканскому, а марокканский порт Танжер — для бункеровки.
Нам назначили дальний причал у самого выхода в танжерский залив. Многие спали, и на палубах были самые любопытные — захотелось им взглянуть на Танжер ночью. Ко мне подошел Савельев.
— Вы, случайно, не знаете, как по-мароккански «здравствуйте!»?
В этом рейсе Савельев многое получал впервые в жизни. Сейчас впервые «получил» Африку. Будет дома рассказывать: бывал и в Африке!
Когда пришвартовались и спустили трап, увидел, как вслед за занятыми по швартовке матросами по трапу торопливо спустился Савельев. Ступил на грязный, в масляных пятнах асфальт причала, сделал несколько шагов вдоль судна. Постучал каблуком по асфальту. Он — в Африке!
Утром другого дня свободные от вахт отправились в город. Многие в Марокко были впервые. Когда стояли в очереди к вахтенному помощнику за марокканскими полицейскими пропусками на выход в город, я слышал разговоры.
— Марокко — типичная мусульманская страна. Ты что-нибудь знаешь о мусульманстве?
— Очень мало. В самых общих чертах.
— И я тоже. А надобно знать! Время такое.
— Говорят, здесь любопытные образцы мавританской архитектуры…
— А я прочитал в справочнике, что в пятнадцати километрах от города на атлантическом побережье есть пещеры, в которых когда-то скрывались римские рабы. У них там был целый подземный поселок. Даже свой водопровод…
— …«Сработанный еще рабами Рима»…
— Значит, шагнем в историю. Нашу общую!
Шли мы в еще неведомые нам закоулки большого мира, в котором существуем. Завтра уйдем отсюда к другим берегам, и каждый унесет в памяти что-то важное об этой земле — ее облике, образе жизни, об обычаях, о ее людях. А я буду помнить дорогу в Синтру… В горах мы остановились у расщелины в скале, на дне которой позванивал тугой струей горный ручей. Захотелось напиться родниковой воды. Вдруг к нам подбежал неопределенного возраста человек со смуглым сухим лицом и острым крючковатым носом. На нем была длинная белая рубаха, на ногах растоптанные самодельные шлепанцы, в руке посох. Наверное, странник. Увидев, что мы остановились у ручья, он вдруг прибавил шагу, потом побежал — издали размахивал рукой и что-то кричал. Один из тех; кто был в нашей компании, знал арабский язык и перевел слова марокканца.
— Вы не должны пить эту воду. Она плохая. Очень плохая. В ней есть злая соль. Там, наверху, лопнула труба… — с трудом овладевал дыханием, нарушенным бегом. Отер пот со лба. Чуть придя в себя, оглядел нас. — Как хорошо, что я успел вовремя.
Вдруг протянул руку куда-то вперед по дороге.
— Вон за тем холмом другой ручей. Там вода добрая.
— Спасибо! А вы идете в ту сторону? Хотите подвезем?
Он сделал отвергающий жест рукой.
— Нет. Мне должно идти пешком. Мне нельзя путешествовать с неверными. А вы, чужестранцы, езжайте своим путем. Да благословит вас аллах!
Мы вернулись в Танжер к вечеру. На знакомом причале недалеко от «Витязя» оказалось еще одно судно — большущий многопалубный лайнер, сверкающий нарядной белизной бортов. На его модной, скошенной в корме трубе был красный поясок и в нем серп и молот. На его носу значилось: «Азербайджан». Старый знакомый! Как он здесь очутился?
Я подошел к трапу лайнера. Дежуривший возле него молодой матрос поинтересовался:
— Вы с «Витязя»?
И удовлетворенно кивнул, получив подтверждение.
— Уважаемый пароход!
Приятно, когда о твоем корабле так отзываются! Тем более представитель столь респектабельного лайнера. Значит, дело не в респектабельности!
— Кого возите? — спросил я.
— Итальянцев. Круиз но Средиземноморью. Валюту зарабатываем для Родины.
Значит, «Азербайджан» продолжает выгодную для, страны службу. Тогда на его борту были западные немцы. В Монровии в посольстве мне сообщили: «У нас такая радость! Пришел наш лайнер. В гости зовут. Пойдете?»
Кажется, вся крошечная посольская колония, включая ребятишек, отправилась на борт к соотечественникам. Даже посол. В порту в этот час развевалось два красных флага — один на флагштоке судна, другой на крыле черного посольского лимузина, стоящего у трапа.
В салоне нас угощали чаем, спрашивали: «Как вы тут, в Африке?» — «Работаем… А вы как там, в море?» — «Тоже работаем, — улыбались. — Работа у нас с вами одна, заграничная!»
Когда мы уходили, посольский врач, молодая женщина, уносила с собой увесистый сверток. В судовой поликлинике с ней поделились медикаментами, перевязочными материалами, шприцами. Врач мне объяснила: «Почти каждый день в посольство приходят из соседних кварталов либерийцы. Один руку поранил, другой малярию подхватил, третьего змея укусила. С врачами у них туго. Разве откажешь? А медикаменты отпускаются только на посольскую колонию. Вот и побираюсь на наших кораблях».
— Это было четыре года назад. И вот снова «Азербайджан» передо мной и снова в африканском порту.
— Загляните к нам! — предложил матрос. — Попросите вахтенного помощника. Он разрешит. Разве вам не интересно посмотреть судно?
— Спасибо! Я уже видел.
Хотел вернуться к «Витязю», как откуда-то сверху на меня упало:
— Леня! Ты?!
Я вздрогнул от неожиданности, вскинул глаза вверх к борту кормовой палубы и уперся взглядом в широкую, рассеченную голубыми полосами тельняшки грудь, потом коснулся знакомых усов, из-под которых выпадали громоподобные слова:
— Так иди же к нам, скорей! У нас через час отход. Я уже давно заказал обед! Суп остынет! Скорее!
Надо же! Вот неожиданная встреча! — И где — в Марокко! Впрочем, ничего неожиданного нет. Григория Поженяна можно встретить либо в Переделкино под Москвой, либо в каком-то иностранном порту. Плавающий поэт. На «Азербайджане» в должности дублера старшего помощника, благо, что есть законный диплом мореходки.
— Плаваю. Гляжу на мир. Собираю материал для книжки.
Он тащит меня по палубам судна в столовую команды:
— У нас сегодня на обед роскошный украинский борщ. Такого у вас на «Витязе» и не снилось. И пельмени! Какие пельмени!
Я доедал вторую порцию пельменей, когда по спикеру объявили по-итальянски, по-английски и по-русски — наверное, специально для меня одного, — что через десять минут судно отправляется в рейс. Всем посторонним немедленно покинуть борт.