Мститель(сб.)

— Погоди! — крикнул Госвин испуганно. — Пусть будет по-твоему.

— Обещаете это своим рыцарским словом?

— Обещаю и клянусь. Слуги, дайте им дорогу!

— Тогда я твоя, — шепнула Май, падая на грудь Госвина.

— Это что за шутки? — прогремел кузнец. — Пусть даже девушка с ума сошла — я все равно не позволю ее увести.

Виллу хотел снова напасть на Госвина, но Май встала между ними и произнесла холодно и надменно:

— Оставь меня в покое, кузнец! Я могу поступать как хочу. Если я хочу его любить, а тебя презирать — это не твое дело. Отныне наши пути расходятся.

— Неужели ты действительно его любишь? — вскричал кузнец.

— Люблю. Иди своей дорогой и не смей больше думать обо мне. Я презираю тебя. Слышишь? Я презираю тебя… Прощай, Прийду. Ты не хочешь подать мне руку? Ну что ж, пусть будет так. Пойдем, мой милый рыцарь.

Меч выпал из рук кузнеца. Он стоял как столб и широко раскрытыми глазами смотрел, как Госвин поднимает Май к себе на лошадь; слуги подобрали своих раненых и убитых товарищей; и отряд медленно скрылся за деревьями. Из глаз кузнеца капали слезы, но он этого не замечал.

— Теперь я свободен и могу идти воевать, — пробормотал он, вытирая глаза.

Перестав плакать, он увидел, что Прийду лежит на спине и… спит. Луна ярко освещала лицо спящего; брови его и во сне были гневно сдвинуты. Кузнец испугался — ему показалось, что он видит призрак: Прийду в этот миг был как две капли воды похож на Госвина Герике!

Качая головой, Виллу опустился на колени подле спящего и стал осторожно осматривать рану на его голове. Рана оказалась легкой, кровь уже не текла. Прийду вскоре открыл глаза и сел.

— Ушли? — спросил он на своем языке.

— Ушли, — тихо ответил кузнец. Голос его прерывался, голова кружилась.

— Слушай, Виллу, как ты мог любить такую гадину?

— Кого?

— Эту… девчонку.

— Не говори глупостей… Больно тебе?

— У меня ничего не болит, только голова тяжелая, да и устал я.

— Пойдем, я отнесу тебя домой.

— Не смейся надо мной, я не ребенок.

С этими словами Прийду встал и пошел, шатаясь. Виллу поддерживал его, говоря, что так теплее идти, — иначе Прийду отказался бы от его помощи. Ценного рыцарского меча кузнец с собой не взял, это теперь в его глазах была краденая вещь.

Было далеко за полночь, когда они достигли усадьбы Ристи, разбудили хозяйку и рассказали ей обо всем случившемся.

— Если Май любит рыцаря и сама захотела пойти с ним — что ж тут поделаешь? — равнодушно сказала Крыыт.

Ты теперь видишь плоды своего воспитания? — спросил кузнец печально. — Своими ложными поучениями и пристрастием к чужеземцам ты совсем помутила рассудок у бедной Май: она уже не знает разницы между честью и бесчестьем и сама стремится к гибели.

— А что ж она, собственно, должна была сделать?

— Лучше смерть, чем позорная жизнь.

— Умирай сам, если смерть тебе так уж сладка. Ты, мужик, и не знаешь, что такое честная или бесчестная жизнь. Ты что, считаешь себя лучше рыцаря Госвина? По-моему, во сто раз почетнее жить в роскошном замке, чем в лачуге крепостного раба. Если Мария это наконец поняла, значит, она вовсе не такая сумасшедшая, как ты думаешь. Поделом тебе! Впредь не суй свой дурацкий нос в чужие дела… Ох! Что это с ним такое?

Последние слова относились к Прийду — тот вдруг вскочил и горящими глазами уставился на мать. Из безъязыкого рта Прийду вырывалась речь, которой мать не понимала; но по его угрожающему и гневному тону можно было догадаться, что он отнюдь не осыпает мать благословениями. Позаимствуем же у кузнеца его уши и послушаем, что говорит Прийду.

— С этого дня ты мне не мать. У меня нет ни матери, ни сестры. Сестра с восторгом бросается в пучину позора, и мать это одобряет! Будьте же вы обе прокляты! Я скорее погибну от голода и холода, чем еще раз ступлю под этот кров… Идем, кузнец!

Прийду взял Виллу за руку и вывел его из дома.

— Прийду, а Прийду, что с тобой? — кричала мать в отчаянии. — Куда ты идешь ночью?.. Черт бы побрал этого кузнеца!

Крыыт выбежала во двор, но ей удалось услышать только стук ворот.

— Прийду! Милый Прийду! За что ты на меня сердишься? Почему ты бежишь от меня? Я не сказала тебе ни единого дурного слова… Милый, дорогой сынок, вернись! Прийду!

— …ийду! — отозвалось лесное эхо.

Крыыт оперлась о косяк двери и громко зарыдала.

10

С этого дня кузнец и Прийду исчезли. Подмастерья говорили, что хозяин, видно, опять уехал в чужие края. Это известие не удивило людей, знавших привычки кузнеца. Но когда прошли весна, лето и осень, а кузнец все не возвращался, дело стало казаться странным.

К этому времени счастье стало покидать восставших эстонцев. Они, правда, истребили почти всех чужеземцев в Эстонии и на Сааремаа, взяли несколько укрепленных замков и начали крупными силами окружать Таллин и епископский замок в Хаапсалу. Но тут немногие случайно уцелевшие владельцы мыз и датский правитель обратились за помощью к ливонскому ландмейстеру. Тогдашний ландмейстер Бурхард фон Дрейлебен был готов им помочь. Он опасался, что в орденских землях возникнет такое же восстание, если крестьяне Эстонии действительно освободятся от чужеземного ига.

Ландмейстер с многочисленным войском поспешно направился к Таллину и в кровавом бою разбил эстонцев, прежде чем запоздавшие шведы из Финляндии и русские из Пскова подоспели к ним на помощь; эстонцы, около десяти тысяч человек, почти все пали в бою, в том числе и Тазуя, душа этого восстания и для эстонцев — последняя звезда на небесах надежды.

Но и войско орденских рыцарей настолько растаяло в этой битве (хотя немецкие историки это и отрицают), что ландмейстер не смог сразу полностью подавить восстание. Из Таллина он направился в Ляэнемаа; хотя он и заставил эстонцев отступить от Хаапсалуского замка, те снова собирались в лесах и в любую удобную минуту снова нападали на немцев. Сааремасцы же освободились полностью и избрали себе «короля».

Осенью глава Тевтонского ордена гохмейстер Лудольф Кениг послал на помощь ландмейстеру Ливонии сильное войско. Начальник этого войска комтур Хинрик Дусмер получил строгий приказ немедленно истребить всех эстонцев Харьюмаа, Ляэнемаа и Сааремаа, как врагов христианской веры. Проходя через Вильяндиский край, Дусмер всячески старался устрашить крестьян, чтобы они не восстали у него в тылу. Наиболее сильных мужчин он взял с собой, чтобы они помогали уничтожать своих же братьев, остальных разорил тяжкими поборами и принудительными поставками продовольствия; малейшее проявление непокорности он карал со страшной жестокостью.

Теперь люди Вильяндимаа пожалели о том, что не послушались кузнеца Виллу и посланцев от Тазуя. Если бы они вместе с эстонцами, находившимися под владычеством датчан, начали сражаться в полную силу, то, как теперь им казалось, и победа над орденскими войсками была бы возможна; даже если бы они потерпели поражение, их жизнь была бы немногим хуже, чем сейчас. Они не участвовали в мятеже, но их карали как мятежников. Подобная несправедливость возбуждала гнев даже у самых смирных и терпеливых людей. Жизнь всем опостылела, но все же лучше было умереть в честном бою, чем от голода и пыток. Люди начали с тоской вспоминать кузнеца и с нетерпением ждали дня, когда он снова появится среди них и своим мощным голосом призовет их, если не к победе, то к кровавой мести и славной смерти.

И кузнец появился.

Однажды — это было уже в начале зимы — люди, проходившие мимо кузницы, увидели, что Виллу опять стоит за наковальней и кует железо так, что искры летят. Но если кто-нибудь заговаривал с кузнецом, то вскоре замечал, что в нем произошла большая перемена. Он, казалось, совсем забыл, что такое смех и шутки; о своей поездке он не говорил ни слова. Вместе с ним вернулся и Прийду и, по-видимому, стал у кузнеца подмастерьем; в свой родной дом Прийду даже не показывался. Целыми днями они усердно работали, вечером бродили по деревням. Крестьяне, в свою очередь, часто навещали кузнеца и скрывались иногда по целым часам в темном чулане, находившемся, как мы знаем, рядом с кузницей. Порой казалось непонятным, как такой маленький, похожий на келью чулан мог вместить столько людей.