Страница 1 из 4
Тысяча триста крыс
Том Корагессан Бойл
Жил в нашей общине человек, который до смерти жены не держал в доме никакой живности. По моим подсчетам, Джерарду Лумису шел шестой десяток, когда Господь прибрал его Мариэтту, но на панихиде в часовне он выглядел таким исхудавшим и сломленным, будто был лет на десять, а то и двадцать старше. Джерард сидел на передней скамье, весь обмякший, одетый абы как, с неестественно раскинутыми, словно вывихнутыми горем, руками, как если бы грохнулся оземь с огромной высоты, подобно птице, на лету лишившейся оперения. Когда могилу засыпали и мы все разъехались по домам, предварительно выразив ему соболезнования, поползли слухи. Джерард совсем не ест. Не выходит из дома и не меняет одежду. Кто-то видел, как он стоял в палисаднике, склонившись над мусорным баком, и швырял в огонь лакированные туфли, бюстгальтеры, юбки, парики и даже норковый палантин с взметнувшимися вверх мордой и лапками — покойная гордо дефилировала в нем на Рождество, Пасху и в День Колумба.
Народ, конечно, забеспокоился, да оно и понятно. Община у нас довольно сплоченная — плюс-минус сто двадцать душ, разместившихся в пятидесяти двух особнячках из камня и бревен, что возвел около века назад предприниматель Б.П. Ньюкров, мечтавший создать модель утопического сообщества. Сами мы не утописты (по крайней мере, старшее поколение), но склонны считать, что колонию нашу, затерянную на двухстах сорока гектарах дремучего леса в конце не обозначенного на картах шоссе милях в сорока от города, отличают крепость уз и общность мировоззрения, несвойственные более поздним поселениям, возникшим в непосредственной близости от торговых комплексов, галерей и аутлет-центров1.
«Собака ему нужна», — говорили у нас в общине. Я полностью поддерживал этот постулат. У нас с женой пара шелти (не считая двух лорикетов, мирно щебечущих по вечерам, когда мы уютничаем у камина, и одного разжиревшего атлантического леща в аквариуме на стойке в моем кабинете). Как-то за ужином, оторвавшись от чтения газеты и взглянув на меня поверх очков, жена сказала: «Вот, пожалуйста: согласно этой статье, девяносто семь процентов владельцев домашних питомцев говорят, что хотя бы раз в день улыбаются благодаря своим домашним питомцам». Наши шелти — Тим и Тим II — понимающе глазели из-под стола, поджидая, когда я вложу очередную порцию мясных объедков в их подвижные уемистые пасти.
— Ты полагаешь, мне следует с ним поговорить? — спросил я. — В смысле, с Джерардом…
— Это не повредит, — сказала жена. После чего уголки ее губ поползли к подбородку, и она добавила: — Бедняжка…
Я отправился к нему на другой день, пришедшийся на субботу. Собаки просились гулять, и я прихватил обоих Тимов с собой, отчасти и для примера, но главным образом потому, что попадая домой (по работе мне приходится часто бывать за границей, отсутствовать неделями, а то и месяцами), стараюсь уделять им максимум внимания. Домик Джерарда от нас километрах в трех, и я успел вполне насладиться прелестью зимней поры: было начало декабря, близились праздники, свежий ветер покусывал щеки. Спустив собак с поводка, я шел, запрокинув голову, любуясь тем, как верхушки сосен, посаженных еще Б.П. Ньюкровом, обрамили и украсили небо. Первое, что бросилось в глаза на дорожке, ведущей к дому Джерарда: неубранные опавшие листья на лужайке и не укутанные от мороза кусты. Имелись и другие признаки нерадения: зимние рамы не вставлены; оба мусорных бака у ворот переполнены; ветвь сосны, рухнувшая на крышу во время последней бури, так и свисала с гребня, подобно оторванной лапище великана. Я нажал на кнопку звонка.
Джерард отозвался не сразу. А когда дошаркал-таки в прихожую и приоткрыл дверь, долго смотрел на меня в щелку, точно на чужака. (Каковым я отнюдь не являлся: знакомы были еще наши родители, многие годы мы с женой играли в бридж против него и Мариэтты, однажды вместе ездили в Хаянис-порт, не говоря уж о том, что каждое лето чуть ли не ежедневно встречались на озере или клубных фуршетах, где расточали взаимные похвалы за принятое некогда независимо друг от друга решение не усложнять свою жизнь обзаведением потомства.)
— Джерард, — сказал я, — здравствуй. Ты как?
Он не ответил. Но выглядел еще более похудевшим, осунувшимся. Выходит, слухи верны: не ест, совсем себя запустил, предался отчаянию.
— А я вот шел мимо, дай, думаю, зайду, — сказал я, вымучивая улыбку, хотя ситуация не располагала к веселью: конечно, мне следовало остаться дома, дать соседу спокойно скорбеть. Но выхода не было, и я сказал: — Гляди, нас тут целая компания: Тим и Тим II.
При звуке своих имен собаки вынырнули из прихваченных инеем кустов, подбежали к двери и, встав задними лапами на половичок, попытались просунуть в щель свои влажные заостренные морды.
— У меня аллергия на собак, — хрипло сказал Джерард.
Через десять минут, покончив с прелиминариями2 и будучи усаженным на заваленный вещами диван напротив бездействующего камина (Тим и Тим II громко скулили на крыльце), я сказал: «А как насчет кошки?». После чего, не на шутку встревоженный тем, как низко он опустился (одет неопрятно, смердит, гостиная напоминает фойе дешевой ночлежки), привел вычитанную женой статистику про улыбающихся владельцев домашних питомцев.
— У меня и на кошек аллергия, — сказал он, неловко, точно на жердочку, присаживаясь на край сиденья накренившегося кресла-качалки и явно избегая встречаться со мной глазами. — Но я понимаю твою озабоченность и признателен за нее. Не ты первый. Уже человек шесть заходили: кто с макаронным салатом, кто с бужениной, кто с профитролями. И питомцев приносили разных. Бойцовую рыбку, хомячков, котят. Мэри Мартинсон пристала на днях на почте, схватила за руку и пятнадцать минут уговаривала завести эму3. Представляешь?
— А я-то хорош, — сказал я.
— Не кори себя. Ты прав. Вы все правы. Надо кончать с хандрой. И питомец в доме тоже нужен.
Он рывком поднялся с качалки, заходившей ходуном у него за спиной. В заляпанных белых шортах и футболке, едва прикрывавшей костлявые мощи, он напоминал старика из племени масаи, которого мы с женой сфотографировали во время сафари в Кении прошлой весной.
— Дай-ка я тебе кое-что покажу, — сказал он и двинулся в сторону коридора, лавируя между сталагмитами из газет и журналов, высившимися по всей комнате. Оставшись один, я испытал неловкость (вот, значит, что меня ждет, если жена умрет первой) и одновременно острое любопытство. И странным образом, радость. Джерард Лумис больше не одинок, у него завелся питомец: миссия выполнена.
Когда он вновь вошел в комнату, я подумал, что на плечи ему наброшен яркий переливающийся пиджак, но присмотревшись, понял не без легкого содрогания, что принял за пиджак змею. Она была закинута за шею, и концы свисали вдоль его рук, волочась по полу.
— Питон, — сказал он. — Тигровый. Взрослые особи достигают в длину восьми метров, но мой еще совсем кроха.
Не помню, как я прореагировал. Не потому, что герпетофоб или там еще кто. Просто никто в общине не представлял в качестве питомца змею. Змеи не бегают за мячом, не запрыгивают в машину, пыхтя от радости, не лают, когда их дразнят сыромятной косточкой. Насколько я знаю, они вообще апатичные твари. Способны только ползать и жалить.
— Ну, как он тебе? — спросил Джерард. Правда, без всякого энтузиазма, точно ждал от меня поддержки.
— Красавец, — сказал я.
Не знаю, к чему я затеял этот рассказ. Конечно, участь, постигшая Джерарда, в теории грозит любому из нас: все мы стареем, и наши жены стареют, а в старости человека часто срывает с якоря. Но штука в том, что дальнейшее-то, по сути, вымысел (или художественное воспроизведение реальных событий), ибо через два дня после моей знаменательной встречи с питоном (Джерард как раз решал, назвать ли его Джейсоном или Сидхартой) мы с женой отбыли в Швейцарию, где у меня клиент, и возвратились лишь спустя четыре месяца. За этот период произошло следующее.