Страница 6 из 6
II
ПРО СЕБЯ
Помолодеть бы на десяток лет! Пускай бы в зеркале заулыбалось Лицо, в котором ни морщинки нет, Глаза, которым не страшна усталость. А впрочем, не грусти, читатель мой! Что проку в отрочестве желторотом? Еще покуда хитрой сединой Не тронут я. И никаким заботам Не поддаюсь. Вперед, вперед, вперед Шагаю я, упрямый и лобастый: Вот только сердце иногда сдает, Но, кажется, пустое. И не часто. А отрочество – это пустяки: Чему научат маменькины юбки? Что слышали уездные сынки, Запрятавшись галчатами в скорлупки? Смешно, когда двадцатилетний бас Вдруг вспоминает про петуший дискант, Которым он певал в апрельский час, Когда был свеж, как первая редиска! Понятно, жалко, что уже не так Поглядывают на тебя девчонки. А всё же, поэтический простак, И ты бы не хотел назад в пеленки? Морщины? Ну и что ж, – рубцы бойца. Глаза мутнеют? – Многое видали. Я научился ремеслу ловца, Стерлядки в вентеря мои попали. И пусть мой голос с легкой хрипотцой – Недаром дул крапивный жгучий ветер – С охотничьей сибирской хитрецой Я разыщу места, Поставлю сети… Теперь – Москва. На третьем этаже Живу, дышу, работаю, потею. И, что ни год, острее и свежей Люблю ту жизнь, которую имею. Ее горчинка мне по вкусу: в ней – Следы охотничьего непокоя: Опять-опять бредем среди степей, То рубим гати, то следим зверей, То боремся с драчливою рекою. И то-то хорошо, что башмаки Дорожные, в которых я когда-то Шел на Чонгар, всё так же мне с руки, Нужны всё так же, хоть они в заплатах! Ровесники! Я с вами! Вот ружье! Косматый ветер в перьях сизо-серых В воронках кружит сосны, воронье И светлячков в оконце старовера. И черными спиралями тропа Бросается сквозь наледи в сугробах. И бьет, и бьет январская крупа По кочкам и пенькам широколобым. А за кустом горбатый старовер Хозяйственно хлопочет над обрезом. И вдруг – гремит. А сосны скачут вверх, Врываясь в небо. Тяжелей железа Лечу на хворост. Лапчатой звездой Резнет глаза. И мир погаснет разом. Лишь перья ветра. Вьюга. Волчий вой. Но тут мы распрощаемся с рассказом И в зеркало дешевое опять Посмотримся. Лысеем? Ну и что же! Мы знали жизнь, как многим не знавать. И мужественно будем умирать, Помыслив с твердостью: я славно прожил! 1934ТЕПЛУШКИ
Уж поезда давно в единоборстве С разрухой станций. Мутною свечой Они сквозь ночь выносят непокорство На тихий город с красной каланчой. Пусть ночь плотна, теплушки утверждают В ее владеньях свой солдатский быт: Свистят и воют, дружно голодают, Больные и облезлые на вид. У всех одно солдатское обличье, Шинельное и серое, как дождь В сентябрьский день. Несметных их количеств, Пожалуй, и в неделю не сочтешь! Они платформы осыпают в шуме Сапог разбитых, блещут чешуей Серебряною чайников, безумье Мертвящих тифов носят за собой. От них бегут, сторонятся и в прятки Играют с ними: то игра, как смерть. Здесь не помогут никакие взятки, Здесь жизнь ломают, как сухую жердь. Составы убегают от вокзала, Вгоняя в дрожь разбитое окно. Как мухами засиженное, зало Мешочниками испещрено. Куда ведут расхлябанные рельсы – Позабывают, если на путях Рвет облака свистками из-за леса Чугунный задыхающийся шаг. Покашливая, с хрипотцою, паром, Одышливый и гулкий паровоз С болезненным и непонятным жаром Развертывает музыку колес. Он вырывает – из-за станционных Домишек – смешанных вагонов ряд, Которых так трепали перегоны, Что те до смерти ехать не хотят. Еще не остановка – и в Челябинск Идет ли поезд? Неизвестно, – но Шинельные и ситцевые хляби Потопом раздувают полотно. Бьют сундучком, бьют чайником и просто Бьют кулаком, чтоб в схватках поездных Отбить состав, зверея от прироста Подспудных сил, вдруг закипевших в них. Отстаивают взятые позиции, На буферах, на крышах грохоча; Мелькают руки, бороды и лица, То – меловые, то – из кирпича. Пристраивают сундучки и чают Вернуться с хлебом и уже, рядком Подсаживаясь к бабам, их смущают Румяным, нестыдящимся словцом. И уж «хи-хи» несет по огуречной Вагонной крыше, а под ней, внизу, Малиновой гармоникою вечной Клубит теплушка через щель в пазу. И нехотя, крепчая понемногу, Наматывая на колеса путь, Состав, как червь, вползает по излогу В березовую крашеную муть. Пока настой раскуренной махорки Мешается с прохладной пустотой, Оставшиеся смотрят, как с пригорка Исчез состав, заставясь берестой. Когда ж черед их? И бредут обратно, Шурша лузгою семечек, и тут Обсеивают перрон, как пятна, Жуют картошку, сплевывают, ждут. Перрон моргает сеткой веток мокрых, Густою стаей галок затенен. Опять встречает комендантский окрик Пришедший из уезда эшелон. Переселенье? Тронулась Россия: Она на шпалах долго проживет… Нам незабвенны ливни проливные, Что обмывали кровью этот год! В ночные шахты памяти зарыто Семнадцать лет, и верить тем трудней, Что сыновья теплушечного быта Для матери-земли всего милей. В них есть ее уральская усмешка, Спокойное величье до конца, – Под скорлупой каленого орешка – Испытанные, свежие сердца.Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.