Семья

— Порок у человека в крови, — сказала она. — Зачат во грехе. Рожден в пороке. И так испокон веков. Я иногда напускаю на себя вид, но я все-таки человек и поэтому испорчена.

— Да нет же.

— Я на самом деле надеюсь, что менее порочна, чем некоторые. — Она с улыбкой посмотрела на него, и в ее глубоко посаженных глазах зажегся огонек. — Конечно, есть и святые. Но не я. Я не так порочна, как, например, ты. У меня не было столько соблазнов.

— В моей жизни не было соблазнов.

На этот раз она рассмеялась.

— Ты умеешь красиво говорить, поэтому говоришь неправду. Тебе дана власть. Это огромный соблазн. Если бы ее дали мне, знаешь, какой бы я теперь могла стать порочной!

— Всякая власть развращает? — спросил Палмер. — Это уже старо.

Он слушал свои слова, а в памяти будто прокручивалась старая магнитофонная запись. Он осознавал, что поступил с Джинни так же, как поступил с Гарри Элдером, когда разговор зашел о мужском климаксе. Он выслушал оба этих утверждения, а потом откинул их как устаревшие. Это как в дзюдо, когда на тебя бросается противник, а ты, увернувшись, ставишь ему подножку, и он, продолжая свое движение, оказывается сбитым с ног. На самом деле — трюк дешевый, потому что нужно просто немного ловкости. Не нужно думать, не нужен эмоциональный подъем. Простая уловка. Такие ходы он использовал большую часть своей жизни. И они срабатывали.

— Ты что-нибудь знаешь о таком явлении, как мужской климакс? — услышал он свой вопрос.

— Который Гарри приписал тебе?

— Разве я об этом говорил? Не припомню.

— Я верю в необходимость задавать себе вопросы, — сказала Джинни. — Я считаю, что богатые недостаточно этим занимаются.

— Ты опять меня обстреливаешь.

— Не только богатые, — поправила она. — Мы все должны быть Гамлетами, время от времени. Если только это не входит в привычку, верно?

— Сплошные вопросы. Без ответов. — Он прикоснулся к ее кудрявым темным волосам. — Ты уже забыла, что можно делать что-нибудь еще, кроме того, чтобы задавать вопросы.

— Человек — единственное животное, которое решает такую проблему.

Он покачал головой.

— Крыса, попавшая в лабиринт, тоже. — Он теребил завиток ее волос. — Как ты думаешь, сорок — это опасный возраст?

— Для меня да.

— Ты считаешь, что если осознаешь, что вся жизнь прожита напрасно, то слишком поздно в сорок лет что-нибудь изменить?

Она села прямо на пол и пристально на него посмотрела. Она не отрывала от него своих огромных темных глаз.

— Не говори мне этого, — сказала она. — Ты ведь не считаешь, что твоя жизнь прошла напрасно. Только не ты.

— Я задал… риторический вопрос. — Он подумал, что, может быть, следовало рассказать ей о сцене с Эдис. Но потом решил, что это не имеет никакого значения. Ему не нужно было подтверждение Джинни, что Эдис была права.

— Если бы я считала, что вся моя жизнь прожита напрасно, — сказала она, — я, наверное, покончила бы с собой. — Она покачала головой из стороны в сторону. — Нет, я, наверное, убила бы кого-нибудь другого. Тебя, например.

— Зачем тебе убивать меня?

— Потому что ты самый несносный человек из тех, кого я знаю.

Он умоляюще посмотрел на нее.

— Мне на память приходят и другие определения. Разве я не самый холодный мужчина из всех, кого ты знаешь? Разве я не меньше всех проявляю участия в людях? Разве я не законченный банкир?

Джинни теперь еще пристальнее смотрела в его лицо.

— Это автопортрет?

— Какое имеет значение, кто его нарисовал?

— Ты можешь когда-нибудь не отвечать вопросом на вопрос?

— А я должен?

Они рассмеялись. Она опять положила голову к нему на колени, и он вдруг почувствовал, что ему недостает ее пристального взгляда. Он удивился, что ему не мешал ее испытующий взгляд, а взгляд других людей всегда мешал, вот уже много лет. Еще будучи ребенком, он ненавидел следящие за ним глаза готовых прийти на помощь учителей, родителей, часто даже глаза Хэнли, старшего брата. Джинни была сегодня совершенно права там, перед отелем «Уолдорф», когда заявила, что ему никогда не бывает нужна помощь. Или что он никогда не признается в этом.

Наверное, он заслужил все, что сказала Эдис. К тому же он не был по натуре общительным. Уже многие годы он знал об этом. Он не любил совместные предприятия. Не любил, когда изучали его документы, а потом предлагали помощь. Человеком, который насаждал свою помощь, был его отец, за что он всегда ненавидел его.

Единственным человеком, чью помощь он когда-либо принял, как ему казалось, была Джинни. Случилось это, когда он был в отчаянии и ему не к кому было обратиться.

— Как ты думаешь, почему это так? — вслух спросил он.

— Что?

— Почему я… — Он остановился и вдруг осознал, что он чуть было не выпалил. Но почему бы и нет? — Я думал над тем, — медленно начал он, — почему мне не нравится, когда мне помогает кто-либо, кроме тебя.

Она выпрямилась и улыбнулась ему.

— Более того, Вудс. Тебе на самом деле не нравится чья-то помощь. Ты просто презираешь и ненавидишь ее.

— Поменьше гипербол, лучше будет.

— Определение банкиров? — Она наморщила свой нос. — Гиперболы у меня в крови.

Он слегка пожал плечами.

— Если это и так, почему я тебе доверяю? Или ты такая замечательная? — Он смотрел в ее огромные глаза. — Думаю, что да. — Он пальцем прикоснулся к ее подбородку и слегка приподнял ее лицо. — Ты действительно просто замечательная.

— Может быть, и нет. Но ты так считаешь, — сказала она, — а меня волнует только это.

Они смотрели друг на друга.

— Знаешь, — наконец сказал Палмер, — я думал о тебе еще до того, как получил приглашение на обед. Не поверишь, но я много думал о тебе еще за неделю до этого.

— И только-то? А как же все остальные месяцы?

— Очень долго после того, как мы расстались, — сказал Палмер, — я был совершенно подавлен. Я не верил, что ты ушла.

— О Боже, — насмешливо сказала Джинни. — У тебя же все есть. Жена, трое детей. Чего же еще?

— А потом я начал понимать логику твоего поведения.

Она кивнула.

— Ты всегда был силен в логике. — Она сделала движение, как будто хотела сбросить мешавшую ей паутину. — Если я раскрою тебе секрет о тебе, Вудс, ты обещаешь не держать на меня зла?

— Обещаю.

Джинни поднялась на ноги и подошла к окну. Палмер повернулся и стал наблюдать за тем, как она пристально рассматривает мост Куинсборо.

— Ты придерживаешься логики, как будто это — главное в жизни, — сказала она. — Но это не так. Это очень опасно. Если логика когда-нибудь тебя подведет, то все может обернуться против тебя, и ты будешь сильно страдать.

— Я не пони…

— А ты попробуй, — прервала она его. — Попробуй разобраться, что это означает. Ты ввязался в это дело с банком Бена Фискетти, следуя только законам логики. Ты задаешь нужные вопросы, хотя в глубине души знаешь ответы. Логика делает тебя глупцом. Конечно, существует небольшая разница между ними и тобой, между тем, чем занимаются они и чем занимается так называемый законный бизнес. Логика заводит тебя в тупики, в которых ты беспомощен. А что, если, следуя логике, насколько это возможно, ты окажешься ни с чем, то ты будешь тогда полагаться на инстинкт? На эмоции?

Он хотел встать, но ноги его слишком устали. Он заерзал в кресле.

— Иными словами, мне надо прислушаться к тому, что подсказывают мне англосаксонские протестантские предрассудки и отказаться от идеи слияния банков.

Она чуть не задохнулась от возмущения.

— Это просто невероятно. Ты глух, когда нужно прислушиваться к тому, что подсказывает тебе сердце. Ты действительно хочешь доказать мне, что тебе совершенно не важно, окажешь ли ты поддержку Бену Фискетти с помощью одного из крупнейших в стране коммерческих банков? Или тебе все равно, что ЮБТК станет крышей для их махинаций?

— Он уже оказывает поддержку многим деловым кругам.

— Тогда зачем тебе еще одна крыса в твоем подвале?