Тень победы

Люди, посмеиваясь, отступали, ребятишки выстроились перед крыльцом. Степанцов подумал, что громкая музыка может их оглушить; он подбежал к музыкальному центру и нажал на «стоп». Белобрысый коренастый парнишка в первом ряду долго его рассматривал, потом повернулся к Лукину и громко спросил:.

— Дядя Федя, неужели это тот самый?

У Степанцова внутри все оборвалось. Ему показалось, что сейчас Федор скажет: тот самый, который позорно проиграл в Вегасе. Но Лукин пригладил окладистую бороду и торжественно, нараспев произнес:

— Тот самый, отрок. Великий богатырь земли Русской, Степанцов Сергей.

После такого представления отступать было некуда. Мысленно проклиная Федора за «великого богатыря», Сергей взял микрофон. Раздался визг, от которого у всех заложило уши. Все поморщились, но Степанцов отошел с микрофоном подальше от динамика и начал говорить. Сначала — путано и сбивчиво, теряясь и с трудом подбирая подходящие слова, но потом они вдруг пришли сами собой, полились свободно и легко. Он и сам не запомнил, о чем говорил. Казалось, слова исходили откуда-то из души, из нутра.

Сергей говорил о том, что спортшкола построена на народные деньги, что каждый красносибирец может прийти сюда и привести своего ребенка. Что на Россию надвигается страшная волна — наркотики; и нужно искать этой напасти альтернативу. Потом, сам не понимая, что откуда берется, заговорил об уменьшении населения в России и о том, как важно сохранить здоровье подрастающего поколения.

Он смотрел на этих мальчишек, на их не по-детски серьезные лица, на то, как они внимательно слушали, и сердце щемила приятная боль. Тяжесть недавнего поражения больше не вспоминалась; она сошла на нет, освободив место для других, чистых и теплых чувств. В ту минуту Сергею казалось, что он счастлив. Спортшкола всем очень понравилась. После Сергея выступил Белов. Собственно говоря, даже и не выступил: он взошел на крыльцо, поблагодарил Степанцова и бывших бомжей из Дома Сорского, а затем представил главу рабочей делегации комбината Николая Глухова. Николай Глухов, крепкий коренастый мужик лет пятидесяти, с красной кожей, задубевшей от жара печей, неловко взял микрофон в руку. Другой рукой он нервно мял полу пиджака. Потом — будто опомнился и убрал руки за спину.

— Я… это… — Глухов прокашлялся и замолчал. В коротко стриженых, тронутых сединой волосах показались хрустальные капельки пота. — В общем, спортшкола — дело хорошее. Мы тут тоже… с ребятами… хотели его поддержать, — обрадовавшись, что говорить больше ничего не надо, он махнул рукой.

Остальные члены делегации только и ждали этого сигнала. Они стали выносить из заводского автобуса стойки и канаты ринга, боксерские перчатки, груши, настенные щиты для отработки ударов, гантели, небольшую штангу, скакалки…

Глухову дали стопку маек; рабочий взял одну и развернул. Спереди было написано: «Гладиаторъ», а сзади — нарисована эмблема Красносибирского алюминиевого комбината. Майки были детские, небольшого размера; они явно предназначались для будущих воспитанников Степанцова. Глухов поискал глазами Белова и протянул ему майку:

— Александр Николаевич! Это вам!

Все засмеялись. Засмеялся и Белов. Он поднял майку перед собой и сказал:

— Спасибо! Как раз мой размерчик.

Раздался новый взрыв хохота, еще громче. Однако. Глухов не растерялся:

— А ничего. Найдете, куда приспособить. В случае чего — у хозяйки своей спросите! — и кивнул в сторону Лайзы.

— Спасибо! — Белов отдал майку сияющей Лайзе и пожал Глухову руку. — Спасибо, мужики! — и он широким жестом обвел всех присутствующих.

Прозвучали жидкие хлопки. Затем они стали громче и дружнее и, наконец, переросли в долгие аплодисменты. Люди стояли и хлопали: друг другу и, наверное, сами себе тоже. Каждый чувствовал сопричастность к большому общему делу.

Митинг подошел к концу. Степанцов и Лукин взяли мальчишек и повели их знакомиться со школой. Белов и Лайза сели в директорскую машину.

— Ну что? Не хочешь взглянуть, что я придумала? — спросила Лайза.

— Ни на минуту не сомневаюсь, что все самое лучшее, — улыбнулся Белов.

— Даже не думай от меня отделаться! — Лайза, пользуясь тем, что сидевший за рулем Витек ничего не видит, незаметно ущипнула Белова за бедро.

Тебе все равно придется взглянуть.

— Хорошо! — Балов посмотрел на часы. — Время есть. Витек! Поехали к Дому культуры.

Дом культуры был построен давным-давно, практически одновременно с самим комбинатом. Это было огромное трехэтажное здание, облицованное серым гранитом. Строили его на совесть, на века. Но только кто же тогда мог предположить, что все изменится? В годы перестройки Дом стоял в запустении.

Потом его отремонтировали, и директор комбината, занимавший этот пост еще до Рыкова, сдал многочисленные помещения под различные офисы, а на первом этаже, в огромном, как футбольное поле, холле, открыл вещевой рынок.

Белов понимал, что с этим давно пора что-нибудь делать; вот только руки все никак не доходили. Помощь, пришла неожиданно — со стороны Лайзы.

Неугомонная американка решила разместить здесь досуговый центр, ориентированный в первую очередь на женщин. — Я все продумала, — говорила Лайза, выходя из машины. — Женщинам необходимо общение, светская жизнь, а> в Красносибирске этого самого «света» как раз и нет.

Белов усмехнулся.

— Конечно, откуда ему взяться? В нашей-то глуши?

Они пошли к входу в Дом культуры. Между бетонными плитами, которыми была вымощена дорожка, пробивались нежно-зеленые кустики травки. Большой круглый бассейн был пуст. На дне его лежал мусор: фантики, обертки, разбитые бутылки. Ржавые трубы торчали, как покрашенные коричневой краской ребра кита. У входа в здание курил одинокий охранник. Рынок, располагавшийся здесь зимой, на летнее время переезжал на главное поле городского стадиона. Но теперь Белов знал, что сюда он больше не вернется.

— Ты посмотри, какое помещение! — восторгалась Лайза. — Ведь это — миллионы долларов!

Внутри, действительно, Дом культуры выглядел куда лучше, чем снаружи. С потолка свисали громоздкие люстры из чешского хрусталя; лестницы, ведущие наверх, были воздушны и невесомы; латунные перила радовали глаз изяществом и продуманностью линий. Первый этаж был облицован розовым мрамором, второй, насколько помнил Белов, голубым, а третий — белым.

— Посуди сам, — не унималась Лайза. — Спортзал для рабочих есть… Театральная коробка и сцена есть…

Саша кивал, выслушивая ее аргументы.

— Бассейн, — Лайза загнула еще один палец, — есть. Всякие кафе и рестораны — это частный сектор, они возникают сами по себе. Но ведь женщине этого мало. Ей. надо вращаться и блистать.

— Как ты сказала? — удивился Белов.

— Да-да, не смейся! Именно вращаться и блистать. Чувствовать себя красивой, умной и желанной. А если она целый день мечется между ванной и кухней, что из этого хорошего? Бигуди-борщ, борщ-бигуди… Нет! Здесь у нас будет, — она обвела рукой холл, который прежде занимал рынок, — общий зал. Место встреч и знакомств. Тут можно проводить новогодние балы, отмечать торжественные события. Понял?

Белов кивнул.

— Дальше. Зрительный зал пустует, а бархатный занавес догрызают мыши. Я думаю, надо организовать самодеятельный драмтеатр.

— Лайза… — по мнению Белова, это выглядело совсем смешно. Попахивало забытыми семидесятыми, если не шестидесятыми. — Ну кто в него пойдет?

— Не суди обо всех по себе! — наставительно произнесла Лайза. — Театр — это всегда эмоции, а женщинам они нужны в первую очередь. Пойдут, вот увидишь.

— Ну допустим… — скептически изрек Белов. — Что еще?

— Еще — обязательная психологическая консультация и помощь. Брак и семья — дело трудное, требующее постоянной работы. Ты первый, как руководитель, заинтересован в сохранении семей. Семейный рабочий держится за свое место. Не пьет, не безобразничает и вообще — ведет себя солиднее.

Белов покосился на Лайзу.

— Ты сейчас на что-то намекаешь?