Штурм вулкана

— А ты не испугался? — спросил Белов.

— А чего мне было терять? — ответил Рыков. — Ниже, чем я был, я бы в любом случае не упал, а народ честным путем меня выбрал генеральным директором. Знаешь, это я потом уже, гораздо позже узнал, что Зорин с компанией крест на комбинате поставили, решили своего старого директора, который комбинат не смог на плаву удержать, спасли от позора, а мне дать повластвовать пару лет, списать на меня все грехи и смыть, в унитаз. Устроили якобы демократические выборы, дали народу почувствовать либеральность руководства. Зоринской компании все равно было кого выберут — они были стопроцентно уверены, что комбинат не вырулит уже, сдохнет и развалится. Я знал это, потому из кожи вон лез, чтобы комбинат на ноги поднять. Вот этим кулаком самолично прикладывался в морду, если саботировали или воровали. Но все равно дело было гиблое — будущего я не видел, комбинат медленно умирал. Акции ничего не стоили вообще, но я их скупал сколько мог и у кого мог. И знаешь, что мне помогло?

— «Черный» четверг августа девяносто восьмого, ты говорил, — ответил Белов.

— Да, — кивнул Рыков, — «четверг» тоже помог, но я тебе скажу, что никакой «четверг» не спас бы комбинат, не будь я сам цепким, как клещ! Продукция нашего комбината в основном шла за рубеж за доллары, а доллар вдруг стал стоить в пять раз дороже. А зарплаты-то остались в рублях, налоги в рублях, все в рублях, кроме нашей продукции, которая уходила теперь в пять раз дороже. Дышать стало легче, акции подскочили в цене, мне в карман деньги стали течь рекой. Зорин и компания зашевелились, стали проявлять интерес.

— И ты стал олигархом, — подсказал Белов, — вошел в их круг.

— Да, я вошел в их круг, — ответил Рыков, — но все равно остался для них чужим, непонятным со своими «дурацкими», на их взгляд, идеями. Я-то думал — раз мне Бог дает деньги, то я должен помогать тем, кто в них нуждается, стал заниматься благотворительностью, но мне в Москве намекнули, что «общепринято» более одного процента прибыли на благотворительность не давать, а я, как в Библии написано, делился десятиной. Пришлось урезать финансирование «благих дел» под давлением сверху. Потом я хотел зарплату рабочим поднять раза в два, прибыль это позволяла, так Зорин мне сказал, что это «ударит по карманам акционеров», а Красносибирское «быдло», мол, и за миску супа работать будет, ему деваться некуда, так что нечего рабочих баловать. Мои экологические программы совет директоров не утвердил, мне прямым текстом сказали, что безработных в Красносибирске много, если часть народа от плохой экологии подохнет, проблем будет меньше. Но я не сдавался, продолжал город обустраивать, в-спорт, в культуру деньги вкладывал. Я здесь родился, я пацаном здесь бегал, я каждому новому зданию радовался и фонтаны все в городе, которые в моем детстве били, восстановил. Хотел в Красносибирске создать оазис благополучия.

— И вот тогда-то тебя похитили, и ты попал в Чечню, — догадался Белов, — и к этому Зорин причастен.

— Жена моя погибла, когда меня захватывали, — ответил Рыков, — а я даже и не хоронил ее. Вот приехал, памятник поставил, оградку заказал. Любил я свою Татьяну, Саша, сильно любил, хоть прожили мы вместе почти двадцать лет, все равно любил как в первый день. Вот как ты Ярославу любишь.

— А дети? — осторожно спросил Саша. — Почему нет?

— Бог не дал, — коротко ответил Рыков и продолжил: — Так что хоть и знаю, что мое похищение Зорин организовал, а что я с ним сделаю? Не в суд же мне идти. И вендетту по-корсикански затевать я тоже не могу. Время пройдет, Бог рассудит и всех накажет, кого положено. А кого положено наградит, так ведь Федя говорил?

— Так, — согласился Белов и припомнил, что Федор пустился в странствие.

Хотел сказать об этом Рыкову, да тот поднялся из-за стола и засобирался домой. Белов решил не грузить Олега Алексеевича — у того и так забот полон рот — целый комбинат на плечах.

III

Утром субботнего дня за чашкой кофе Шмидт развернул газету и сказал Ольге, которая красилась у зеркала:

— Ты смотри-ка, Белов опять на первой полосе. Спас директора Красносибирского комбината из чеченского плена. Два с лишним месяца назад это случилось, а только сейчас напечатали.

— Не бог весть какое событие, чтобы торопиться! — сказала Ольга, резко нагнулась через стол, выхватила у Шмидта газету и, пробежав заметку глазами, добавила: — Вот гад этот Белов, всегда умудрится выкрутиться из любой ситуации и оказаться наверху. Орден Мужества получил вместо того, чтобы сгнить в тюрьме. И сейчас на первой полосе. Никакой справедливости нет в жизни! Когда же ему воздастся по заслугам?

Ольга отбросила газету и увидела стоящего в дверях кухни Ивана, одетого по-уличному — он как раз собирался покататься на скейте во дворе. Иван смотрел на мать с нескрываемой детской ненавистью, сдвинув брови к переносице.

— Ты что, Ваня? — удивилась Ольга.

— Не смей так про папу говорить! — хмуро буркнул Иван. — Он хороший!

— А ты откуда можешь знать, хороший он или плохой? — взорвалась она. — Часто ты его видел? Он вон жив-здоров, а до тебя ему никакого дела нет! Не заботится о тебе!

— Он обо мне не заботится, зато ты меня уже достала, вот тут сидишь! — сказал Ваня, проведя ребром ладони по горлу, повернулся и быстро пошел к двери.

— Я тебя достала? — в сердцах крикнула Ольга. — Мать тебя достала! Ну и убирайся, звереныш неблагодарный, тогда к своему папаше!

— И уйду, — буркнул Ваня.

Выходя из квартиры, он сильно хлопнул дверью. Наверняка мать думает, что он вернется с повинной толовой и будет просить прощения. Нет, не вернется. Он-то знает, что отец носа не кажет, потому что мама ему запретила с ним видеться. А если так, то Ваня сам отца найдет. Москва не такой уж большой город. Время есть — каникулы, до сентября он не вернется в интернат для детей российской элиты. Так что, если даже в Москве отца нет, то поедет туда, где он сейчас находится.

Иван прыгнул в стоявший на остановке троллейбус и поехал в сторону метро. По пути думал о том, что мать все еще считает его маленьким, помыкает им, а у него отцовский характер уже проявился, самостоятельный, сильный, независимый. А мать признавать этого не хотела, пыталась выбить из него беловскую натуру.

А как выбьешь, если она в генах сидит и никаким воспитанием этого не переделать?

Еще она сильно задолбала Ваню со своей скрипкой. Из самой ни фига скрипачки не получилось, так надо сына мучить, заставлять смычком струны шлифовать. Ну накой она ему сдалась, эта скрипка? Не нравится Ивану на ней играть. То ли дело, когда он с отцом оставался, папка ему давал из Пистолета пострелять. Шмидт, конечно, тоже мужик неплохой, Ваню не обижает, старается с ним на равных, но папка-то в сто раз круче был.

«Почему был? — сам у себя спросил Иван. — Отец где-то в Москве, надо только найти где». И тут до него дошло, что нужно купить газету, которую Шмидт утром читал, и узнать, где сейчас отец. Может быть, в редакцию съездить. Он выпрыгнул из троллейбуса и подбежал к киоску с газетами, по дороге продолжая накручивать себя.

Вот она говорит, что это отец их бросил, а на самом деле это она, не дождавшись даже, когда отец объявится живой или мертвый, спуталась со Шмидтом. Она думает, сын маленький был и ничего не помнит, а он все хорошо помнит.

Иван купил в киоске нужную ему газету, сел на лавочку и быстро прочитал статью. В ней не было ни слова о том, где искать отца. Рыков этот — директор Красно-сибирского алюминиевого комбината, наверняка к себе и поехал. А отец куда делся? В Москву вернулся или тоже подался в Красносибирск?

Все-таки Москва очень большой город — попробуй найди в нем человека. Иван прочитал фамилию автора статьи, потом нашел на обороте адрес редакции. Нужно было ехать туда, попытаться что-то выяснить у автора статьи про отца, раз он с ним в Чечне встречался. Конечно, сегодня суббота, редакция может быть закрыта, но попытка не пытка.