Страница 608 из 617
Если сравнить Моро с Фридрихом и Дауном, то можно убедиться, какие значительные различия могут быть и при одинаковых основных взглядах. Таких решающих исходов, каких Фридрих добивался своими крупными сражениями, мы ни разу не встречаем в боевой практике Моро. Однако в то же время он никогда не удалялся настолько от полюса сражений, как король - в последние годы. С Дауном его также нельзя поставить на одну доску, ибо последнего французский генерал решительно превосходил энергией и подвижностью. Самый юношеский состав его армии придавал Моро такой огонь и импульс, которых традиционный австрийский уклон был совершенно лишен.
Было бы грубой ошибкой пренебрежительно судить о Моро потому, что он был стратегом измора. Чтобы не быть таковым, ему надо было бы быть именно Наполеоном. Ему надо было бы обладать не только безошибочной верностью суждения, ко и тем, ни с чем не сравнимым, соединением отваги и осторожности, пылкой фантазии и самого холодного расчета, героизма и политического искусства, которое является отличительным признаком стратегии Наполеона. Не быть Наполеоном - еще не укор. Не для того, чтобы измерить этих двух людей друг с другом, привели мы это сравнение, а для того, чтобы ясно доказать, что мировая история строится не только из отношений и обстоятельств, но что личности по меньшей мере составляют один из многих элементов, деятельно в ней участвующих. Не одна французская революция создала современную стратегию сокрушения и заменила ею стратегию измора: творцом ее средствами, предоставленными ему революцией, был Наполеон45. Да он это и сам сознавал. "Только вульгарное честолюбие, - говорил он, - может пользоваться теми средствами, к коим прибегали Людовик XIV и Фридрих II". Так пишет маршал Сен-Сир в своих мемуарах; он готов порицать Наполеона за то, что последний пренебрегал правилами, которые все признавали хорошими, и полагал, что они пригодны лишь для посредственных умов.
Современники не могли еще установить различия в существе достижений Моро и Бонапарта. Правда, говорили о какой-то итальянской и какой-то немецкой "школе" стратегии, там - Бонапарт, здесь - Моро, однако не могли еще распознать ни истинной природы противоречия между ними, ни абсолютного превосходства одной "школы", т.е. личности, перед другой46. Бонапарт взялся произвести государственный переворот и сделался хозяином Франции, но был ли он действительно человеком, призванным на то судьбою, и единственным призванным, это далеко еще не представлялось современникам как нечто наперед доказанное, и это сомнение привело к эпилогу кампании, ознаменовавшейся сражением при Маренго; последний дает нам повод с точки зрения военной истории сделать к ее описанию некоторое добавление.
Когда в 1804 г. Наполеон заставил себя избрать и короновать императором, он ведь еще находился лишь в преддверии своего величия, своих деяний и своей славы. Его фантастический поход в Египет закончился неудачей, и можно было задавать себе вопрос, хорошо ли он поступил, покинув там в трудном положении свои войска. Его успехи 1796 и 1800 гг. были блестящи, но Моро стоял рядом с ним, а злые языки шипели, что победой при Маренго Франция обязана, в сущности, не столько ему, сколько павшему в этом сражении генералу Дезэ. В противовес этому мнению император приказал составить официальный отчет об этой кампании, который он сам исправлял и который должен был быть переработан согласно этим исправлениям, с грубым насилованием истины, в том смысле, будто полководец все наперед знал и наперед рассчитал; временное отступление французов и критические моменты сражения должны были быть опущены. Для историка-критика эти, скажем открыто, подлоги не увеличивают, а умаляют славу полководца. Ибо не бывает великого стратегического действия, которое не заключало бы в себе и великого риска, а, следовательно - и критических моментов, и заслуга всеобъемлющего и безусловно правильного предварительного расчета или фикция, или случайность, так как такой предварительный расчет всегда возможен лишь в ограниченных пределах.
Неужели же Наполеон настолько не сознавал существа своих деяний либо был настолько одурачен собственным тщеславием, что позволил сделать из себя такое чучело? Нет, он прекрасно понимал то, что он делал. Он знал, что истинное величие - недоступно пониманию народа. Точно так же, как народ всегда охотнее всего рисует себе храбрость в виде победы малочисленного войска над многочисленным, так он видит вернейшее доказательство искусства полководца в том, когда ему докажут, что великий человек все совершенно точно наперед рассчитал и знал. Что стратегия представляет движение в непроницаемом для взора элементе и что существеннейшее качество полководца - отвага, умение рисковать, - это открытие, сделанное впервые Клаузевицем и введенное им в военную науку. Допусти Наполеон признание того, что он едва не проиграл сражения или даже что он фактически его уже проиграл, когда поздно вечером подоспел Дезэ, французский народ не восторгался бы его смелостью, а порицал бы за легкомысленное распыление своих сил, за спасение лишь благодаря счастливой случайности. Ведь и афиняне не иначе умели изображать своим детям величие Фемистокла, как рассказывая им о его коварном, тайном послании, которым он соблазнил персидского царя повести атаку при Саламине.
Одновременно с генералом Бонапартом выступил на мировой сцене в роли полководца и эрцгерцог Карл, бывший еще на два года моложе его (род. в 1771 г.). Эрцгерцог обладал склонностью к теоретическим умозрениям, и еще в молодом возрасте, наряду со шпагой работая и пером, он написал многочисленные сочинения. Стратегически он, безусловно, стоит на почве стратегии измора. Пусть он, подобно Фридриху, провозглашает, что необходимо употребить все усилия, дабы война длилась как можно меньше, и что цели войны можно добиться, лишь нанося решительные удары, он в то же время ограничивает это положение тем, что учит. "В каждой стране есть стратегические пункты, имеющие решающее для нее значение, ибо, обладая ими, овладеваешь ключами данной страны и ее ресурсами". И далее: "Решающее значение стратегических линий обязывает не уступать никакому соблазну, хотя бы и величайшим тактическим выгодам, и не предпринимать никакого движения, которым так далеко или в таком направлении уклонишься от этих линий, что они могут сделаться добычей неприятеля". Или еще: "Важнейшие тактические мероприятия редко приносят длительные выгоды, раз они принимаются в пунктах или в направлениях, не являющихся стратегическими"47.
Для стратегии измора эти положения являются вполне закономерными и целесообразными. В ней действительно много зависело не только от того, что сражение было выиграно, но и от того, где оно было выиграно, ибо победа, которую нельзя преследовать далее, имеет лишь преходящую ценность, а развитию ее преследованием часто положены весьма тесные границы. Мы ведь видели, как Фридрих после весьма блестящей победы при Сооре даже отступил. В стратегии сокрушения победа не находится в зависимости от того "пункта", на котором она одержана, или от той "стратегической линии", по которой продвигаются, а полководец исходит из предположения, что вместе с победой он берет в свои руки и стратегические пункты и определяет стратегические линии. Именно тем, что Наполеон бросил на произвол судьбы свою стратегическую линию, он и мог, как мы то сейчас увидим, взять в тыл пруссаков под Веной и Ауерштедтом, и не только их победил, но и сокрушил48.
Наполеоновская стратегия свободна от всякого схематизма. Однако одна основная форма так часто повторяется у Наполеона, что она заслуживает быть особо отмеченною. При развертывании своей армии он надвигает все свои силы на одно крыло или во фланг противника, пытается его охватить, оттеснить от его базы и этим, по возможности, окончательно его сокрушить. Таков был его план еще весной 1800 г., когда он, совместно с Моро, хотел повести наступление против австрийцев в Южной Германии со стороны Швейцарии. Так же он действовал и в 1805 г., когда атаковал австрийцев на Дунае, охватывая их с севера и приказав с этой целью Бернадотту выступить из Ганновера через Ансбахскую территорию. Тот же прием он применил и в следующем году, когда атаковал пруссаков в Тюрингии не со стороны Рейна, а от верхнего течения Майна; он настолько полно их обошел, что в сражениях под Веной и Ауерштедтом бой происходил с перевернутым фронтом: пруссаки дрались лицом к Берлину, французы - повернувшись к нему тылом. Если бы французы в этом положении потерпели поражение, то у них отступление произошло бы в еще худших условиях, чем отступление пруссаков; оттесненные к Рудным горам и к австрийской границе, они могли подвергнуться полному истреблению. Но уверенный в победе Наполеон рискнул этим и получил возможность совершенно уничтожить прусскую армию, оттесненную при отступлении от ее базы.