Страница 568 из 617
"Благоразумный человек никогда не должен предпринимать ни одного шага, не имея к тому основательной побудительной причины; еще менее должен командующий армией давать когда-либо сражение, не преследуя тем какой-либо важной цели".
"Итак, мотивы, ради которых дают сражение, таковы: дабы принудить неприятеля снять осаду с принадлежащей вам крепости или прогнать его из какой-либо провинции, которой он завладел; далее - чтобы проникнуть в его собственную страну или чтобы осадить его крепость, или, наконец, чтобы сломить его упорство, если он не хочет заключать мира, или также чтобы наказать за сделанную им ошибку".
"Принуждают неприятеля к бою тем, что делают форсированный марш, через что заходят ему в тыл и отрезают его от того, что позади него, либо тем, что угрожают какому-либо городу, сохранением которого он очень дорожит. Но, проделывая со своей армией такого рода маневр, надлежит остерегаться и очень беречься, как бы самому не попасть в такое же неудобное положение, заняв такую позицию, где противник, в свою очередь, может вас отрезать от ваших магазинов".
"Ко всем этим правилам я еще добавлю, что войны наши должны быть коротки и энергичны, ибо нам не годится затягивать дело, так как длительная война незаметно расшатывает нашу превосходную дисциплину и уменьшает народонаселение (depeuplieren) страны, истощая наши ресурсы... Словом, в делах, касающихся баталий, надлежит следовать правилу еврейского синедриона: лучше, мол, чтобы умер один человек, чем чтобы погиб весь народ".
В его "Военном искусстве" ("Art de guerre", около 1750 г.) мы читаем (X, 268):
Без важных причин никогда не начинайте боя, В котором смерть пожинает столь страшную жатву.
В его сочинении "Мысли и общие правила, касающиеся войны" ("Pensйes et rngles gйnйrales pour la guerre"), написанном, вероятно, уже в предвидении надвигавшейся грозы, мы не находим прямого совета искать решительных сражений. Напротив, в статье о планах кампаний говорится, что хороший план кампании может решить исход войны благодаря тем преимуществам, "которые вам дают либо ваши вооруженные силы, либо время, либо позиция, которой вы успеете раньше овладеть". "Хорошим планом кампании, - говорится дальше, - является тот, при котором мало чем рискуя, вы подвергаете неприятеля опасности все потерять".
В 1753 г. Фридрих велел изготовить для своих офицеров то извлечение из большого сочинения Фолара, о котором мы упоминали выше, и сам написал к нему введение, в котором сказано, что существует лишь немного классических сочинений, по которым можно было бы изучать военное искусство. "Цезарь в своих комментариях учит нас почти не большему, чем то, что мы наблюдаем в войнах панду ров; его поход в Британию мало чем отличается от такой войны, и современный генерал мог бы почерпнуть у него разве только построение его кавалерии при Фарсале". Это изречение звучит так бессмысленно, что сразу и не знаешь, как к нему подойти. Когда же попытаешься его понять, то распознаешь в нем реакцию ясного практического ума, не дающего себя связать путами легенд, против ложного доктринерства. Теоретики того времени, как мы видели раньше, хотели насильно втиснуть Цезаря в схему стратегии измора. Фридрих заметил, что этого сделать нельзя; он чувствовал ошибку, но, естественно, источника ее найти не мог и реагировал на ту неловкость, которую в нем вызывало это сознание, своим сравнением с пандурами.
В написанных им осенью 1759 г. размышлениях о военном таланте и характере Карла XII мы читаем, что король во многих случаях мог бы обращаться поэкономнее с человеческой кровью. "Конечно, бывают положения, в которых приходится давать сражение; но вступать в него надо лишь тогда, когда можешь потерять меньше, чем выиграть, когда неприятель проявляет небрежность в расположении лагеря или в организации марша или когда решительным ударом его можно принудить согласиться на мир. Впрочем, твердо установлено, что большинство генералов, которые легко ввязываются в сражение, лишь потому прибегают к этому средству выпутаться из положения, в какое они попали, что не умеют найти другого исхода. Далеко не ставя им это в похвалу, мы скорее усматриваем в этом признаке отсутствие гениальности".
В своем предисловии к "Истории Семилетней войны" король называет метод Дауна "бесспорно хорошим" и тут же продолжает: "...генерал будет не прав, если он решится атаковать неприятеля, занявшего горную позицию или расположившегося на пересеченной местности. Под давлением обстоятельств я иногда вынужден был прибегать к этому крайнему средству. Но когда ведешь войну с равными силами, можно достигнуть верных преимуществ хитростью и искусством, не подвергая себя столь великим опасностям. Накопляйте много мелких преимуществ, их сумма составит вам большой плюс. К тому же атака хорошо защищенной позиции - задача тяжелая; легко быть отброшенным и разбитым. Победы добьешься ценой потери пятнадцати-двадцати тысяч человек; а это пробивает серьезную брешь в армии. Рекруты, предполагая даже, что у вас их достаточно, заменяют численно, но не качественно тех солдат, которых вы потеряли. Ваша страна обезлюживается, обновляя армию; армия вырождается, и если война затягивается на долгий срок, то, в конце концов, вы оказываетесь во главе толпы плохо обученных, плохо дисциплинированных мужиков, с которыми вы едва осмеливаетесь показаться на глаза неприятелю. В тяжелом положении можно смело освободиться от правил, но одна лишь крайняя необходимость может нас заставить прибегнуть к отчаянным средствам подобно тому, как больным лают рвотное, когда нет иного лекарства. Но, за исключением этого случая, по-моему, надлежит действовать впредь с большей осторожностью и руководясь лишь правильным расчетом, ибо на войне искуснее тот, кто меньше всего оставляет на произвол случая".
Те же мысли, но с еще большим подчеркиванием выгод маневренной стратегии, развивает король пять лет позднее в своем военном завещании (1768 г.) "Большая ошибка, - говорит он здесь, - полагать, что сражения в открытом поле не представляют такого же риска, как сражения на укрепленных позициях. Пушки наносят ужасные опустошения на равнине, и плохо то, что когда вы атакуете неприятеля, все его батареи уже расставлены и он может открыть по вашим войскам огонь, а вы еще только устанавливаете свои орудия; это - колоссальная разница". Следующую войну с австрийцами он повел бы следующим образом: "Я бы начал с того, что завоевал столько территории, сколько мне необходимо для доставки продовольствия; это мне позволило бы жить за счет неприятеля; захваченная территория должна позволить мне выбрать удобную местность для ведения военных действий; я поспешил бы укрепить свою оборонительную линию, прежде чем неприятель успеет ко мне приблизиться. Я бы велел рекогносцировать местность во всех направлениях на такое удаление, на какое можно разослать партизанские отряды; я бы распорядился произвести топографические съемки всех тех участков, которые могли бы служить лагерными стоянками для неприятеля, а также снять планы всех дорог, которые к ним ведут. Таким путем я добыл бы себе сведения о местности, и мои карты указывали бы мне доступные и неприступные позиции, которые австрийцы намеревались бы занять. Я бы не стал стремиться завязывать общие бои, ибо позицию можно захватить лишь с большими потерями, да и преследование в гористой местности не дает решительных результатов; но свой лагерь я бы охранял надежным образом; я бы укрепил его как можно тщательнее и направил бы все свои замыслы на то, чтобы основательно бить все отдельные неприятельские отряды, ибо уничтожив какой-нибудь отделившийся от главных сил корпус, вы вносите смятение во всю его армию, а раздавить 15 000 человек гораздо легче, чем разбить 80 000; между тем рискуя меньшим, вы достигаете почти таких же результатов". Атаковать неприятеля на хорошей позиции почти то же, что стремиться вести мужиков с дубинами против вооруженных солдат.