Страница 41 из 96
В каждой местности есть свои способы лечить простуду. Тит вырыл в песке углубление, запалил в нем огонь. Когда костер прогорел, Тит обложил яму ветками и для пробы улегся в нее. Там было жарко, как в печке, нестерпимо жгло спину и бока. «Ничего, вытерпит!» — определил Тит и перетащил Лаврушку в яму. Сам он сел здесь же и наблюдал, чтобы не сдвинулись ветки и Лаврушка не обжегся о раскаленный песок.
К вечеру Тит вырыл новую яму и повторил процедуру, заставив Лаврушку проглотить две таблетки аспирина. К утру следующего дня больной ожил. Зато Тит еле держался на ногах.
Утром, превозмогая свинцовую, накопившуюся за двое суток усталость, он напоил Лаврушку утиным бульоном, улыбнулся и сказал односложно, вложив в это короткое словечко всю радость за товарища:
— Ну?
— Ага! — произнес Лаврушка так же односложно и спросил слабым голосом: — Досталось?.. Глаза-то совсем провалились… Спать будешь или расскажешь?
— Расскажу.
Тит прилег в яму к Лаврушке и начал пересказывать события минувших дней. Где-то в конце рассказа он сбился и заснул — словно сквозь землю провалился.
Два часа выждал Лаврушка, отгоняя от Тита надоедливых комаров, а потом решительно принялся будить его.
— Идти надо, Титок!
— Идти? — Тит приподнял голову. — Как идти? — он расклеил слипшиеся ресницы. — Ах, идти!.. Иду!
— Надо, Титок! — повторил Лаврушка. — У ребят, может, вода кончилась. Иди…
И началась для Тита однообразная, изматывающая жизнь. Он охотился, приносил замурованным ребятам еду, воду и дрова, возвращался к Лаврушке и кормил его. Наступало новое утро. Он снова спешил на охоту, к ребятам, к Лаврушке. И так изо дня в день.
Все бы ничего, но урман был беден дичью. На охоту уходил почти весь день. С рассвета до заката Тит брел по тайге то в одну, то в другую сторону в надежде добыть что-нибудь съедобное.
Спал он урывками — чаще всего под боком у Лаврушки. Ел плохо: сало и мука кончились, а дичь попадалась все реже. Наконец наступил день, когда Тит пришел вечером к Лаврушке с пустыми руками.
Лаврушка сидел, привалившись спиной к дереву. Смеркалось. Взглянув на тропинку, проторенную Титом, он увидел его. Тит шел понуро, как провинившийся. Лаврушка понял все. Он давно готовился к этой минуте. Он знал, что силы Тита на исходе, и каждый вечер ждал, что тот придет ни с чем, измученный и сломленный неудачей. На этот случай берег Лаврушка маленький запас еды, накопленный по крохам в течение последних дней.
Когда Тит подошел к нему, Лаврушка лениво, без охоты, как пресытившийся человек, досасывал вареную щучью голову. Эту щуку Тит подстрелил три дня назад в речной заводи.
— Ты, это самое, не сердись, — сказал Лаврушка. — Не дождался я тебя — есть очень захотелось. Садись перекуси! А я уже наелся.
Лаврушка указал на пару лепешек, несколько ломтиков сала и зажаренное утиное крыло. Тит подозрительно осмотрел еду, спросил устало:
— Откуда?
— Оттуда… Болен был — аппетиту не было. Остатки… Вот и пригодились.
— А у меня сегодня — пусто…
— Тебе хватит! — сказал Лаврушка. — А я — как барабан! — Он благодушно похлопал ладонью по пустому животу.
Тит поверил Лаврушке и даже проглотил ломтик сала, но второй застрял у него во рту — он вспомнил ребят. Сегодня он принес им только пару каких-то мелких пичужек. А завтра? Ведь завтра охота может быть совсем неудачной. Пользуясь наступившей темнотой, Тит тайком от Лаврушки отправил сало и утиное крылышко за пазуху. Лепешки он оставил.
— Завтра доедим! Я ведь тоже не очень голоден, — соврал он. — Меня там ребята подкармливают.
Лаврушка промолчал.
На следующий день Тит прошел километров двадцать в поисках дичи. Но его ружье так и не выстрелило: урман точно вымер. Выбравшись из лесу, Тит завернул в тряпочку хранившиеся со вчерашнего дня кусочки сала и крыло утки и, изобразив на лице легкое смущение, какое бывает у охотника, даром потратившего день, пошел вверх по гранитным обломкам к щели.
— Эй, ребятки! — крикнул он. — Не повезло мне сегодня — никто на мушку не попался. Но я все-таки кое-что принес вам! Держите!
Тит склонился над щелью — и вдруг камни дрогнули, сдвинулись с места… Так ему показалось. А на самом деле у него закружилась голова и он упал. Боль в рассеченном подбородке привела его в чувство.
— Вот ведь… бывает! — выругался он. — Споткнулся!
Из щели, снизу, на него пристально смотрел Олег.
Тит просунул ему узелок.
— Держи!
Олег взял, развернул его, придвинулся к самой щели.
— А ну сядь!
Тит сел.
Олег вытолкнул узелок обратно.
— А ну ешь!
— Да ты что! — возмутился Тит. — Ты знаешь, как мы наелись сегодня утром! Это я случайно захватил… Знал бы — взял в сто раз больше: у нас там запасы!
— Ешь! — повторил Олег тем же строгим тоном.
— И не подумаю!
— Кого обманываешь?.. Я — командир! Приказываю есть!
Тит повел плечами и, как бы подчиняясь несправедливому приказу, принялся жевать. Но челюсти, помимо его воли, заработали быстро и жадно.
Олег на секунду отвел от него глаза, крикнул в темноту пещеры:
— Люба! Дай-ка пару лепешек!
Тит съел и их под неумолимом взглядом командира.
— А теперь иди! — сказал Олег. — И помни, что Лаврушка голоден, да и мы не очень сыты… Сегодня ты нам нужен сильный и здоровый… Держись!..
Тит медленно побрел в лес, решив умереть, а найти добычу. Но у тайги свои законы. Он мог умереть хоть двадцать раз — ни зверь, ни птица не попадались ему на глаза. Лишь на закате солнца километрах в двух от Лаврушкиного пристанища счастье улыбнулось ему: он одним выстрелом подбил двух гоголей, нырявших за рыбой.
Третьего гоголя Тит сбил влет. Он добрался до Лаврушки чуть живой, но счастливый.
А Лаврушка в этот день тоже охотился: дополз до реки, каким-то чудом поймал двух лягушек, привязал их за лапки на веревку и ловил рыбу. Ему удалось вытащить на берег двух порядочных щурят. Они были настолько жадны, что не захотели выпускать лягушек и без крючка очутились на песке.
Заметив щук, Тит нахмурился и в первую очередь осмотрел забинтованную ногу Лаврушки. Лубки на месте, засохшая глина тоже как будто не растрескалась.
— А если криво срастется? — спросил Тит.
— А если ребята с голоду помрут? — ответил вопросом Лаврушка. — Лучше с кривой ногой, чем с кривой душой!..
Тит зажег костер, сварил в котелке щуку. Ее съели мигом. Вторую щуку Тит засунул в мешок вместе с тремя утками.
— Пошел! — произнес он.
— Может, поспишь капельку?
— Я у них там все съел… Последние две лепешки.
— Не заблудись… Ночь.
— Пошел! — повторил Тит.
— Иди…
С этой тропки Тит не сходил восемь суток. Каждый валун, низко нависший сук, узловатый корень были ему знакомы. Он помнил даже запахи. В одном месте в воздухе плавал аромат смолы. В другом густо пахло хвоей. В низине, как раз на полпути, ударяло в нос болотной прелью. На одном пригорке ощущался запах меда. Но нигде не пахло дымом. А в этот раз, миновав в темноте низину, Тит с удивлением почувствовал запах дыма. Он принюхался и задрожал от волнения.
Для таежных жителей и дым раскрывает свои секреты. Опытный таежник безошибочно отличит едкий, тяжелый дым низового пожара, сжигающего траву, мох и кустарник, от летучего ароматного дыма верхового пожара, несущегося по кронам деревьев. А дым костра — как раскрытая книга. Настоящий сибиряк скажет, далеко ли горит костер, какие дрова пылают в нем, кто его зажег — местный ли житель или случайный человек.
Тит по дыму определил, что это не пожар, что горит костер, что запалила огонь умелая рука. Тит торопливо выстрелил из ружья. А дальше в памяти у него сохранились только отдельные разрозненные картины: ответный выстрел, залитые красноватым светом костра палатки, знакомые лица приисковых пионеров, железные руки отца, сжавшие Тита до боли в ребрах, радостные возгласы каких-то чужих людей, лай собак, возбужденных общим волнением…