Домработница царя Давида

— А, это знаю! — Аня с облегчением перевела дух. — Больше всего я хочу, чтобы мама…

— Ой-й-й, молчи! — перебила зелёная Анна. — Вслух нельзя! А то не сбудется… Всё, пойдем скорее. Полторы минуты осталось. Осторожней на этих плитках. Скользкие. Что зимой будет?..

Она опять подхватила маленькую Анюту на руки и засеменила к подъезду. Аня заторопилась за ней — сначала тоже засеменила, а потом пошла нормально, потому что ее тапочки были на резиновой подошве и нисколько не скользили. И в просторном холле на первом этаже не скользили, хоть пол здесь был вообще как зеркало, и даже блестел почти так же. Зелёная Анна скользила по этому полу, вообще не отрывая подошв. Как будто на лыжах шла. А Аня — ничего, нормально шла, как всегда. Немножко быстрее, чем всегда, потому что не хотела отстать от своей новой знакомой — надеялась, что та ей покажет, где тут седьмая квартира.

— Документы, — сказал откуда-то сбоку почти офисный парень.

Аня остановилась и оглянулась. Почти офисный парень стоял за длинной деревянной стойкой, опираясь на неё кулаками, и хмуро смотрел вслед зелёной Анне с маленькой Анютой на руках.

— Мои? — на всякий случай спросила Аня.

Всё-таки почти офисный парень не на неё смотрел.

— А вы что, с чужими документами ходите? — совсем уже хмуро поинтересовался почти офисный парень.

— Почему с чужими? Со своими… — испугалась Аня. — Вот, у меня паспорт есть…

Она торопливо полезла в сумку, но тут зелёная Анна, не оборачиваясь, раздраженно крикнула:

— Олежек, отстань! Ты же видел, что мы знакомы! Мы уже опаздываем!

— Ладно, идите, — буркнул Олежек, сел на что-то там, за стойкой, отвернулся и уткнулся в телевизор.

Аня вытянула шею и на ходу успела заметить, что на маленьком чёрно-белом экране неподвижно торчит какая-то скучная картинка. И звука не было.

Зелёная Анна уже взбежала по четырем ступенькам, покрытым серым ковром, на просторную площадку, тоже всю застеленную ковром, только тёмно-вишневым. Оглянулась, сказала: «За мной», — и свернула за угол. Аня побежала за ней, как и было велено.

И с разбегу влетела в распахнутые двери лифта. Она сначала даже не поняла, что это лифт. Это была почти комната! С узким диванчиком вдоль одной стены, с низким столиком — вдоль другой, с каким-то вьющимся цветком в горшке, висящем на третьей стене. И ещё над столиком висело большое зеркало. Вот какой это был лифтище.

— Тебе какой этаж? — спросила зелёная Анна, прицеливаясь пальцем в панель с кнопками. — А, да, ты же в седьмую… Значит — четвёртый.

Аня удивилась: почему четвёртый? Если на каждом этаже по четыре квартиры, то получается, что седьмая должна быть на втором… Но вслух свои сомнения высказать не успела. Двери лифта бесшумно сомкнулись, над ними что-то дзинькнуло стеклянным звуком, и лифт рванул вверх с такой скоростью, что Аня на миг подумала, что вот так она будет себя чувствовать, когда потолстеет килограммов на двадцать. Вадик называл её нечаянные ассоциации глубинными комплексами. Вадик когда-то серьезно интересовался глубинными комплексами. Предполагалось, что Анины глубинные комплексы выдают её с головой. Ему выдают.

Лифт так же круто, но плавно и по-прежнему бесшумно затормозил, двери с лёгким вздохом, в котором угадывались понимание и снисходительность, поплыли в стороны, и зелёная Анна быстро сказала:

— Налево, в конце, белая дверь, цепочка справа — это звонок. Не бойся ничего, ты-то уж точно понравишься.

Аня шагнула на лестничную площадку, оглянулась, чтобы сказать «спасибо» и помахать на прощанье рукой. Но двери лифта уже сомкнулись, и он уехал. Наверное, уехал. Никакого скрипа блоков и скрежета канатов слышно не было.

И вообще очень тихо было. Нигде не пело радио, не галдел телевизор, не гудел пылесос, не лаяла собака, не лязгали люки мусоропровода… И Эльвира не орала на своего Петьку: «Ты чего делаешь, а?! Ты посмотри, на кого ты похож, а?! Весь в своего папашу!» Хотя да, здесь же не может быть Эльвиры… Вот это хорошо. Тихо будет. Аня любила тишину. Она почему-то всегда любила редкие и недоступные вещи. Вадик считал, что такая тяга к роскоши — это свидетельство неправильного воспитания в неблагополучной семье. Вадик когда-то серьезно интересовался неблагополучными семьями… То есть неправильным воспитанием…

— Бум-м-м… — раздалось откуда-то справа торжественно и печально.

Аня чуть не вздрогнула, оглянулась, ничего, кроме длинного коридора, застеленного ковролином, не увидела — и потом уже догадалась: часы! У кого-то там, в квартире справа, есть часы с боем. Хороший бой, внушительный. Как у Царь-колокола…

Ай, они же два часа бьют! Один раз уже бумкнули, а она еще даже до двери седьмой квартиры не добралась! Если человек опаздывает даже на первое собеседование, кто же примет его на работу?! Зелёная Анна сказала: налево. Уже не глядя по сторонам, Аня пробежала длинный коридор — такой же, какой уходил направо, и под точно таким же серым ковролином, — подбегая к двери, заранее протянула руку, и как раз тогда, когда часы густым колокольным голосом второй раз сказала: «Бум-м-м…», — ухватилась за маленькую бронзовую подковку, висящую на тонкой цепочке, и осторожно дёрнула. То есть хотела дернуть осторожно, но получилось довольно сильно. Потому что с разбегу. Хорошо, что не оборвала эту цепочку. Если человек обрывает цепочку с бронзовой подковкой ещё до собеседования, кто же его примет на работу?

Дверь распахнулась как-то очень уж сразу, Аня даже не успела сделать спокойное и уверенное выражение лица. А если человек, пришедший на собеседование, прямо с порога демонстрирует виноватую, растерянную и вообще глупую морду, кто же на работу его примет-то?

— Вы точны, — одобрительно заметила дама, стоящая в дверях, мельком глянула на Аню, повернулась и пошла вглубь квартиры. — Войдите. Захлопните дверь. Идите за мной.

— Спасибо, — сказала Аня узкой прямой спине дамы. Дама не ответила. Наверное, не слышала. Она уже довольно далеко отошла, к тому же слушала не Аню, а сотовый телефон, который прижимала к уху холёной рукой с тонким браслетом на запястье. В свете трёх бра на стенах и одной люстры на потолке браслет разбрызгивал в разные стороны острые разноцветные искры. Наверное, бриллианты. Аня видела бриллианты на застеклённом прилавке в ювелирном магазине. Тогда она долго любовалась острыми разноцветными искрами, которые летели от какого-нибудь колечка, которое вертела в пальцах серьёзная покупательница. Оказывается, любоваться было совершенно нечем. Весь тот прилавок со всеми своими кольцами, брошками, серьгами и всем остальным не шёл ни в какое сравнение с одним этим браслетом. На этой руке. Да, вот именно: ещё неизвестно, браслет украшает руку, или рука — браслет. На такой руке и копеечная пластмасса начнёт сверкать от радости и разбрызгивать в разные стороны острые разноцветные искры.

Аня украдкой посмотрела на свои тощие, поцарапанные, обветренные руки, вздохнула, сняла тапочки и босиком пошла за дамой с руками, которые украсили бы любой браслет.

Дама через широкую арку, наполовину занавешенную сдвинутой в одну сторону мелкоячеистой вязаной сеткой, вошла в большую комнату, где были только два дивана, два кресла и большой круглый стол посередине, сказала в свой сотовый: «Я поняла. Завтра перезвоню…», — захлопнула его и, наконец, оглянулась на Аню. Бросила телефон на один из диванов, вдруг подняла руку, повертела кистью в воздухе и с непонятным выражением спросила:

— Что, нравится?

Аня смутилась. Наверное, дама заметила, как она бесцеремонно рассматривала её руки. Наверное, знает, что они прекрасны. Наверное, думает, что Аня никогда в жизни таких рук не видела. А Аня вот как раз и видела. Два раза. Так что даме особо зазнаваться-то не следует…

— У моей мамы тоже очень красивые руки, — со сдержанной гордостью и спокойным достоинством сказала Аня. — А в молодости вообще такие были, что просто как произведение искусства. И ещё у одной моей знакомой руки красивые. Ну, может, и не такие, как у вас, но тоже все сразу замечают…