Страница 2 из 7
- Мецитма, мецитма и одна!..
- За что вы меня бьете, хозяин?
А сторож в ответ:
- Мецитма одна. Считай дальше: мецитма две, мецитма три.
Я опять свое: двадцать одна, двадцать две. Бац -опять подзатыльник! Опять хозяин свое кричит. Ну, с меня довольно!
- Не могу я, дяденька, на этом языке разговаривать.
Надо мной потом всю неделю смеялись. На счастье, сторожа пришли, сосчитали, а я помогал сети ставить.
- Да не только на баштах весело бывало, - сказал штетицкий лесник. - И в лесных сторожках тоже. Вот, к примеру, как-то раз в талинскую лесную сторожку, когда тамошний пруд облавливали, сторожа со всей округи съехались, хотели было поесть чего-нибудь в деревенском трактире, да от сторожки до Талина далеко. Пошли за сторожихой.
- Вот вам карп, сделайте нам заливное.
- С удовольствием, - отвечает.
Утром дело было.
Во время рыбной ловли зверский аппетит нагуливается, и сторожа рассчитывали вечером досыта наесться.
- По-моему, на заливное надо еще карпа дать,-говорит один.
Отдали ей второго карпа, а сами думают - уж полакомимся. Больно хотелось им заливного отведать.
Только сторожиха покажется, они ее спрашивают, как там у нее заливное.
- Да вы сами попробуйте.
А они ей:
- Вы постарайтесь. Мы вам заплатим.
Вот и вечер. Пришли сторожа голодные, послали за пивом.
- Ну, хозяйка, подавайте заливное!
- Да что вы так долго возитесь с этим карпом?
В конце концов сторожиха появилась с большой миской. Из миски - пар.
- Вот вам, пожалуйста, карп заливной, - сказала она. -А если кому воды не хватит, будьте добры подлейте: я, глупая, не знаю, как для господ готовить.
- Да вы его просто водой залили?! - рассердились сторожа и голодные пошли в деревню - поесть чего-нибудь.
- На господ никак не угодишь, - говорила потом сторожиха.
- Да, весело бывало, да и теперь бывает, когда улов подсчитывают, - заговорил баштырь Яреш. -Только раз я за это веселье поплатился. Дело было в Кестршанах под рождество. Кончил я подсчитывать, выпили мы по обычаю как следует. Я тоже пил и, когда мы расходились, был не пьян, а, как говорится, под хмельком.
Вот, значит, иду я домой на ражицкую башту. Время к полуночи. Снег, ветер прямо в лицо, сапоги мои с набором в сугробах вязнут, метет так, что не видать, где дорога, где канава. Кругом бело, снег так и валит.
Чуть не замерз я. «Дай, - думаю, - отдохну», прямо из силы выбился, потому - на мне еще тяжелый кожух был. Ну, сел на откос. Дома меня ищут, с ног сбились, а я, пьяненький, возьми да и усни на морозе. Сам не знаю, как случилось, совсем меня сморило.
Очнулся я дома в постели. Наверняка бы замерз, кабы не Пинчл.
Почуял пес меня еще перед Ражицами, залаял, на плотину выбежал - и обратно. До тех пор метался, пока народ не вышел посмотреть, в чем дело. Ну и отнесли меня домой.
Первым нашел меня Пинчл… Меня спас, а сам кончил плохо, бедняга. Такая хорошая была собака, а сбесилась. Как-то раз бегает за нами весь день, всем руки лижет, мордой об нас трется, прыгает, хвостом вертит, опять мордой трется, руки лижет, скулит. А после обеда стали мы его искать, а его и след простыл. Зовем, зовем - нету. К вечеру батрак нашел: забился Пинчл в угол и лежит там не двигаясь, весь холодный.
Мы думали: сдох, и батрак вынес его во двор, чтобы утром зарыть. Очень нам было жаль собаку. Пошли утром во двор посмотреть - пропал. Ожил на воздухе-то и убежал! Взбесился он. Писецкие охотники застрелили его, после того как он трех собак искусал.
Потом Тонда Коштел, санитар Скочицкой больницы, дал нам всем хлебной корки пожевать, на которую, представьте себе, чернил накапал. Эту корку варили мы в непосоленной воде и отвар пили. И целых девять дней не должны были брать в рот ничего соленого. Есть все без соли.
- Коштел - это доктор был, - сказал штетицкий лесник. - При покойнице княжне Элеоноре бешеная собака перекусала всех княжеских охотничьих собак. Позвали Тонду Коштела, и он всех их вылечил. Доктора вызвали его в писецкий суд, хотели выведать, как он лечит от бешенства, но Коштел не сказал.
- Должен был сказать, - отозвался ржежабинский лесник, - а то никому никакой пользы.
- Говорят, отец велел ему молчать, когда доверил свою тайну, - объяснил штетицкий лесник. - А отец научился этому во время французской войны. Где-то во Франции, когда воевал там.
- Ну, пора нам на ржежабинский пруд,- прервал лесника Яреш. - Уж десятый час.
Все встали из-за стола и вышли в туманную осеннюю ночь: баштырь, ржежабинский лесник, штетицкий лесник и паренек Гинек из Кестршан.
***
Во времена ражицкого баштыря Яреша больше всего браконьеров было в Путиме: они воровали рыбу то в одном, то в другом пруду. А из путимских браконьеров самыми знаменитыми были Вейры - отец, сын и дочь.
Что касается дочери Анны, она только продавала рыбу, украденную братом или отцом.
Когда Йозефу Вейру было двадцать лет, он затмил отца, спустив однажды Прковский пруд.
Он вынул так называемые «аисты», не дававшие воде уйти по трубам, и наловил целую корзину карпов на мелководье.
Таков был метод молодого Вейра. Старик Вейр держался старых приемов: ловил рыбу «мешком».
- Так меньше шума, - объяснял он преимущества своего способа.
На что сын, проникнутый новыми, прогрессивными идеями, возражал:
- Но так никогда не поймаешь, сколько можно поймать, спустив воду.
Из-за этих споров часто нарушалось семейное согласие. Оба, молодой и старый, упрямо отстаивали свои взгляды, и в один прекрасный день молодой Вейр перебрался к своему дяде Голоубеку, который был тоже браконьер.
Впрочем, ненадолго: с дядей они тоже разошлись во мнениях насчет того, как лучше ловить рыбу.
- Хочешь воровать, воруй как полагается, - говорил дядюшка Голоубек. - А эти новые фортели -в них ни толку, ни честности. Я вот вчера с кумом на Ражицком пруду поймал четыре рыбы с икрой в «мешок».
И молодой Вейр вернулся к отцу. В Путиме тогда сложили песенку:
Младший Вейр ночкой темной
Весь Прковский пруд спустил…
Кончалась она тем, что «луг воришка затопил, да ражицкий сторож аисты вбил».
Юного Йозефа эта песенка глубоко задела, и он поклялся отомстить творцам ее.
История человечества с древнейших времен дает нам множество доказательств, что у разных народов и общественных групп имелись предатели, которые, движимые жаждой мести или славы, выдавали планы своих соотечественников или единомышленников врагам. В Путиме таким изменником явился Йозеф Вейр: узнав, что обидную песенку сочинил его дядя Голоубек, он пошел в Кестршаны и сообщил инспектору по охране рыб, что, дескать, тот в субботу собирается ловить рыбу в Ржежабинском пруду.
А инспектор в Кестршанах, хоть и старик, был на всю округу известен, как большой любитель смазливых девчонок.
Поэтому при выборе служанок жена его проявляла величайшую осторожность. Мало-мальски хорошеньких старуха никого не брала. Так что у инспектора работали только самые безобразные, на которых смотреть было противно.
И старик инспектор искал утешенья на деревне, к немалой досаде жены, ревновавшей мужа и к деревенским красоткам и к своим уродинам.
- Вы - младший Вейр, - сказал инспектор, когда Йозеф сообщил ему о намерении дядюшки Голоубека ловить рыбу в Ржежабинском пруду. - И у вас - сестра, Анной звать.
- Да, - ответил Йозеф.
- Черноволосая, - продолжал старый инспектор, знавший всех девушек в округе. - А вы спустили Прковский пруд.
Молодой Вейр остолбенел.
- Не отпирайтесь, - строго продолжал инспектор. - А ведь за такие дела - тюрьма!
Потом, переменив тон, продолжал доверительно:
- Ну, скажите правду: кто еще пойдет с вашим дядей ловить?
- Отец, - выдавил из себя Йозеф, которому мерещилась тюрьма, полиция, а в ушах звенел припев песенки о том, что «луг воришка затопил, да ражицкий сторож аисты вбил».