Страница 2 из 6
FARC
это кокаин, тут просто без вариантов!» Сергей орал, как бешеный. Я сидел и слушал его бессвязные крики, наблюдал, словно сонный зритель в театре, его ужимки, жесты и прыжки и не понимал — не понимал! — почему я его не могу выставить из дома. Сергей ворвался ко мне ровно через пять минут после того, как я положил голову на розовую подушку. Сначала он набирал мой мобильный номер. Я увидел, что звонит Журавлев, и отключил телефон. Тогда он стал орать под окном. Я включил телефон, перезвонил ему и сказал, что спущу собак вместе с охранниками. Я их давно уволил, да и собака у меня была одна, к тому же она видела в людях только хорошее, поэтому никого не кусала. Но Сергей об этом не мог знать. Он заплатил пять сотен местных долларов, и за эти деньги посетители кафе стали выстраивать пирамиду из столов и стульев под моим забором. Ну и хрен с вами, думаю, у меня там сверху все утыкано битым стеклом. Потом вдруг меня осенило: на первый раз стекло их, может, и остановит, но, попробовав разок, они могут попробовать и другой, уже без Журавлева. И наверняка добьются своего, в смысле, нарушат мою прайвэси, границы которой и так здесь довольно условны. Иного выхода просто не было. — Заходи, — говорю я ему по телефону и нажимаю кнопку замка. Я был пойман врасплох между сном и явью. Мои глаза были закрыты, но сознание с усердием бортового самописца фиксировало все звуки, которые снаружи доходили до моего слуха. Вот щелкнула механическая защелка, скрипнула железная калитка, и через секунду мощная пружина захлопнула ее с оглушающим звоном. Сергеевы кроссовки бодро прошуршали по мелкому гравию, которым были обозначены дорожки на моем скромном приусадебном участке. Дверь бунгало была открыта. Шуршащий звук шагов сменился звонким. Это он идет по каменным плитам пола. Значит, на счет три надо открыть глаза. Я открыл и обалдел. Этот человек ни капли не был похож на того Сергея. с которым я распрощался в доме Мики. Только голос был его, остальное... Остальное это то, что было на нем надето. Порванная черная жилетка с огромным количеством карманов. Их было явно меньше, чем позавчера утром, когда я впервые его увидел. Некоторые, кажется, были оторваны. Под жилеткой была волосатая грудь, безо всяких намеков на рубашку или футболку. Джинсы по колено в какой-то желтой субстанции, которая осыпалась с них, словно старая штукатурка. Видимо, это была засохшая глина. На ногах вместо приличной обуви резиновые тапки, явно скроенные из старой автомобильной покрышки. Лицо. Вот это было нечто. Знаете, как клоуны изображали в дореволюционном цирке негров? Щедро мазали лицо сапожной ваксой и наводили губы женской губной помадой. За исключением губ лицо Сергея выглядело именно так. Только вместо ваксы на нем был равномерный слой сажи. Черное, в обрамлении слипшихся волос, тоже черных. Белки бешено вращаются, чуть ли не выпадают из орбит. Когда Сергей хлопал ресницами, то, казалось, вокруг глаз поднимается пыль. На всю комнату пахло костром и немытым телом. — Может, сначала в ванную? — предложил я брезгливо. — ФАРК, это ФАРК! — кричал Сергей. — Я не понимаю, о чем ты, — сказал я поднимаясь с постели. — Вот, — выдохнул он и бросил мне на кровать кусок обгоревшего дермантина красного цвета. В первоначальном виде он, похоже, имел прямоугольную форму. С одной стороны я прочитал золотое тиснение «Republica de Colombia». Если бы прямоугольник не побывал в огне, то, очевидно, снизу можно было бы увидеть надпись «Pasaporte», и герб с огромным количеством барабанов, флагов и прочей героической атрибутики. Эта титульная страница — все, что осталось от паспорта неизвестного мне человека. Но причем тут я? И причем тут Сергей? — Что это...? — задал я еще один дурацкий вопрос. Что это, мне понятно и без Сергея. Вопрос в том, почему он ко мне с этим ломился в дом среди ночи. Значит, он как-то связывает этот паспорт со мной. Конечно, у меня было несколько знакомых колумбийцев. И среди них, почти наверняка, кое-кто был связан с ФАРК. Но меньше всего я ожидал бы их встретить в Африке. Тем более, с колумбийским паспортом. Тут что-то другое. — ...и почему ты с этим приходишь ко мне? Может, все же помоешься, а? — Позже, потом, всему свое время. Это было в самолете. — В каком самолете? — В том. «Двадцать шестом». Который сбили твоей ракетой. Становилось интересно. Вот сейчас нужно было придумать внятное объяснение тому, откуда на борту самолета взялся колумбийский паспорт. Даже два объяснения. Одно для себя самого, другое для Журавлева. Так сказать, официальную версию событий. Для того, чтобы ее придумать, надо получить все исходные данные и потянуть время. Значит, так. выслушать рассказ Сергея, постараться не перебивать, а потом отправить его в ванную. Мыться он будет долго, а значит, у меня будет достаточно времени, чтобы обдумать все это. Я явно попал в какую-то историю и не знаю, закончится ли она хорошо, если вообще закончится. Мне никогда еще не приходилось так интенсивно и бессмысленно думать, как в течение этих долгих сорока восьми часов. — Значит, так, — говорю. — Ты будешь рассказывать, я постараюсь молчать. Если что-то мне будет непонятно, я переспрошу. Как только ты закончишь свою повесть, ты пойдешь и смоешь весь этот макияж. Ладно? — Я нашел этот самолет. Помнишь, он развалился на две части и упал между Робертсом и Сприггсом. Там сельва, а за ней такое мангровое болотце. Немалых размеров. Вот туда как раз упал нос самолета. А хвост ближе к городу, в сельве. Я туда рванул сразу с аэродрома, но эти гориллы, которые завалили борт, меня догнали. На трассе, конечно, с Микиным бимером им нечего было тягаться, но как только я съехал на грунтовку, тут они меня и придавили. Вот, значит, отогнали они меня от самолета, но я там покрутился и успел засечь, что в сельве лежит только хвост и рампа. Там вокруг все было в какой-то авиационной ерунде. Провода, железки, тряпки. Ну, а что там еще может быть? Все это лежит в радиусе километра и спокойно так себе горит. Трава дымится, деревья трещат, уроды в черных очках тычут мне в брюхо автоматами. Один даже передернул затвор, и я понял, что нечего мне там делать. В общем, убрался я оттуда, доехал, не торопясь, до трассы. Еду себе, радуюсь. — Чему радуешься? Ненормальный, что ли?! Людей убили, а он радуется. — Да нет, все в порядке. Не кипятись. Как тебе объяснить, чтобы ты понял? По-журналистски радуюсь. Я же камеру с собой захватил и, пока я там ползал по сельве, она у меня все время включена была. И как только я этих монстров увидел, я тут же ее спрятал. А камерка-то у меня маленькая, как раз во внутренний карман жилетки входит. Я ее туда. Ну, и тру с ними терки до того самого момента, пока мне ствол не показали. Камера в кармане, а звук пишется. И, таким образом, я стал первым журналистом, который снял сбитый самолет торговцев оружием. И тех, кто его сбил. Тянет на международную премию. «Эмми», например, или Пулитцеровскую. У тебя выпить есть? — Вискарь в баре, справа от тебя. Там шкафчик есть, такой незаметный. Он не заперт. Что дальше? Сергей быстро справился с задачей. Нашел виски. Налил себе на три пальца. Хлопнул одним залпом. И поставил его на ночной столик. На полированной поверхности остался липкий круг. А на кромке стакана след от сажи. Такой, только красный, остается после дешевой губной помады. — Еду. Радуюсь. Вспоминаю, что Пулитцеровская, конечно, не «нобелевка», но почет и уважение от нее не меньше. И материальное положение, кстати, тоже. Ведь Нобелевскую обычно всю без остатка отдают на благотворительность, а эту можно и заныкать... — Давай дальше, Сергей, не грузи. — Да, и тут я понимаю, что отработал впустую. Такой материал надо срочно перегонять и давать в эфир. А как я его отсюда перегоню в Москву? Нет здесь ни одной нужной мне станции. И до тех пор, пока я отсюда не выберусь, этот материал не попадет в эфир. Ну, а к тому времени, когда я выберусь, он вообще никому не будет нужен. Новости, знаешь, работают по принципу «сегодня на сегодня». — Так чего же ты сюда приехал? — Чего приехал? Ну, во-первых, я не знал, что все тут настолько безнадежно. Наших партнеров выгнали отсюда как раз, когда я летел в Монровию. А, во-вторых, я хотел сделать фильм. — Про кого? — Про тебя. — Про меня? — я искренне удивился. — Ну, а чего же я хочу с тобой интервью записать? Да нет, не волнуйся, не только про тебя, а вообще про тех, кто продает оружие. И про тех, кто его покупает. Странный он парень. Дурак, что ли? Да вроде не похож. Может, пьяный? Так рано ему, после полстакана виски. — Слушай, ты глупости говоришь. Официально я обычный мирный бизнесмен. И ничего другого я бы тебе в интервью не сказал. Где твоя камера? Давай ее сюда! — Да ты что? — Сергей испугался. — Давай, давай. Вот сюда положи, на стол. Чтобы я ее видел. Сергей достал из внутреннего кармана камеру. Действительно, маленькая, даже какая-то несолидная. — Да не снимаю я. — Без разговоров на стол ее! А то получишь по морде, как на дороге. Сергей поставил камеру. «На!» — открыл он крышку и достал из нее кассету. — «Теперь веришь?» — Теперь верю, — отвечаю. — но не до конца. Про фильм потом поговорим, а теперь давай про другое кино. — В общем, еду я по трассе, — продолжает Журавлев. — Но что-то не дает мне покоя. И тут, когда я понимаю, что не смогу отправить материал, я прозрел. Никуда мне спешить не надо. Могу снимать, не торопясь, все равно материал от меня не уйдет. Нажимаю на педаль, торможу, разворачиваюсь и снова еду к самолету. — Почему к самолету? Там же коммандос, во второй раз они бы тебя точно пристрелили. — Правильно, Иваныч. Поэтому решил я поехать ко второй половине этого самолета. Я же тебе говорил, что сразу приметил — хвост есть, а носа нет. Проехал я поворот на грунтовку, а сам вспоминаю, через какие деревни к самолету можно подъехать с другой стороны. Ага, думаю, есть тут один поселочек, километра полтора до него осталось. Приезжаю и вижу картину — поселок стоит пустой. Ну, никого в округе. Только слышно, как собаки лают, да из какого-то дома детский плача доносится. Я туда. Бросил «бэху» возле входа. Забегаю в дом. А там женщина неопределенного возраста одной рукой качает малыша и помешивает суп другой. Дым валит во все стороны, разъедает глаза. Ребенок плачет из-за этого, а мамаша даже не щурится. Где, говорю, люди ваши, где все мужики. На мою удачу, она по-английски сносно говорила. Я так понял, что они пошли железо разбирать. Какое железо, я ей говорю, тут самолет упал! Вот-вот, она мне, с неба железо упало, а мужики пошли его разбирать. Вот это да! Где, говорю, они его разбирают? Да там, говорит. Вышла из дома и машет рукой в сторону леса. Там тропинка есть. А далеко отсюда, спрашиваю? Нет, недалеко, но так сразу не дойдешь, туманно объясняет эта женщина. Что значит «сразу не дойдешь», переспрашиваю, а она вместо ответа какое-то волнистое движение руками показывает. Я тоже махнул на нее рукой и вышел на свежий воздух. Поглядел вокруг, понял, что не проеду, и пошел пешком. Закрыл только машину, поднял верх и поставил на сигнализацию. Думаю, чем дольше я буду бродить по лесу, тем меньше от этой машины останется. Потом остановился, повернулся. Хотел сказать «Присмотри», а вместо этого произношу: «Самолет?» И хлопаю воображаемыми крыльями на манер индюка. «Самолет, самолет,» — кивает мне она. Я двинулся по дорожке. Быстро миновал деревню. Сразу за ней начинается роща из каких-то незнакомых мне деревьев. Стволы кривые, растут густо. Да еще корни у них узловатые, я когда бежал, постоянно о них спотыкался. Тут дорожка начала петлять между этими диковинными растениями, раздваиваться, и каждый новый рукав тоже разделялся. Ну, куда идти? Я и решил, что наверняка все они ведут к одной и той же цели. Пошел прямо. Через пять минут моего путешествия я увидел, что тропинка, по которой я пошел после очередной развилки, берет резко вниз. Делать нечего, отступать мне не хотелось, и я ступил на неровную поверхность. А она, к тому же, оказалась скользкой. Я не удержался на ногах и покатился кубарем туда, куда меня увлекал закон всемирного тяготения. Через секунд десять я ударился о ствол и поэтому остановился. Был грязен, как угольщик, и зол, как собака. Первая мысль была понятно какая: «И чего меня сюда понесло». А вторую мысль я даже не успел додумать, потому что ее перебила третья, «Ура», я увидел обрывки алюминиевого листа. Они, правда, не лежали на земле, как я рассчитывал увидеть, а двигались прямо на меня. Их несли крепкие чернокожие мужики. Давай еще раз по глоточку? Я его не поддержал. А он, видно, свой вопрос задал исключительно из соображений вежливости, потому что последние звуки слова «глоточек» забулькали у него в горле вместе с огненной водой. Пил он довольно странно. Казалось, он выплевывал свои слова в стакан и мешал их с крепким напитком. Так, с собственными матерными словами этот напиток ему казался крепче. Пиво в доме Мики он пил по-другому. Большими жадными глотками, как носорог на водопое. А «коняги» за рулем белого БМВ он сначала лишь понюхал, а выпил только после меня. Не выпил даже, а пригубил. Человек, который все время пьет по-разному, не имеет собственного мнения, или не умеет его отстаивать, я это давно заметил. Такой человек никогда не станет боссом. Но это не значит, что все, кто пьет одинаково, делают головокружительную карьеру. Все эти мысли потоком пронеслись в моей голове и тут же развеялись, когда Сергей начал фыркать янтарными брызгами моего вискаря и своими словами. — Я как увидел этих мужиков с листами алюминия, тут же подумал, что машина, которую я кинул в деревне, накрылась интересным местом. Ну все, думаю, разберут ее по винтику, так как разобрали этот самолет. «Стойте», — кричу им. — «Я сотрудник миссии ООН!» Соврал, признаться. Они остановились. Я говорю, что разыскиваю разбившийся самолет. Они делают вид, что не понимают. Но железки-то никуда не спрячешь. Глупо, в общем, они смотрелись. Они и сами поняли, что выглядят глупо. И, похоже, решили меня завалить. Они двинулись ко мне с такими лицами, что мне стало не по себе. А что, правильное по-либерийски решение. А не лезь ты, бел человек, в наши черные делишки. Единственный белый против толпы черных, да еще в сельве. Проще завалить, чем договариваться. Я в панике. Что делать, думаю? И надумал. Достаю ключи от Микиной машины. А на ключах у нее навороченный пульт висит и мигает красными и зелеными огоньками. Я такой даже в Москве ни у кого не видел. А тут, в Африке, и подавно. Показываю его африканцам и громко говорю, почти ору на весь лес: «В вашей деревне машина. В машине бомба. Бомба. Я нажму на кнопку, и машина взорвется вместе с вашими домами. Бум-бум.» Парни остановились. Тот, который, шел первым, замер с поднятой над землей ногой. Шансов у меня было немного, но, судя по их реакции, они были. Я всегда говорил — мы их недооцениваем, они нас умеют перехитрить и обыграть в любой ситуации. А в этой я их переиграл. Первый тихо поставил ногу на землю и сказал на хорошем английском: «Хорошо, чего ты хочешь?» «Пройти к самолету» «Там нет уже ничего,» — говорит мне этот человек. «А документы?» — спрашиваю и трясу этим пультом от машины. «Документы вот», — говорит он и тихо кладет на землю кусок авиационной обшивки. Потом засовывает свою грязнючую руку прямо в трусы и откуда-то из недр нижнего белья достает вот этот обгоревший паспорт. Еще один глоток виски. Пауза. — Я взял паспорт. Пульт продолжал демонстративно сжимать у них перед глазами. Затем приказал им идти вперед, в деревню. Я подумал, что до места катастрофы я никак сейчас не доберусь. Решил сделать это потом. Наш караван дошел до деревни. Когда я увидел «бимер», то облегченно вздохнул. А мои спутники наоборот напряглись. Они поняли, что я не вру. Хотя я, на самом деле, врал этим наивным людям. Они словно оцепенели. Я достал камеру и снял каждый обломочек на видео. Потом подозвал серьезного парня, того самого, у которого нога зависла над землей и попросил его рассказать все, что он видел на месте катастрофы. Он наговорил мне минут двадцать пять, я тебе потом покажу запись. Интересные, кстати, впечатления оказались у этого человека. Сажусь в БМВ, спокойно выезжаю на трассу и еду к вам. Как я вас нашел, хочешь меня спросить? Это очень просто, стоит подключить образное мышление. Я все это время думал над обгоревшим паспортом и, наконец, решил еще раз съездить в эту деревню и добраться до места падения. — И что? — И ничего. Там ничего нет. — Где? — Да в этой деревне. И деревни самой нет. Просто выжженный кусок леса. Ни домов, ни людей, ни алюминия. Ничего. Только запах гари висит в воздухе. На месте деревни два гектара черной земли вперемежку с золой. Людей нет. Вернее, не было, пока я не начал искать хотя бы что-то на месте домов, по памяти. Только я стал перетряхивать золу в руках, откуда ни возьмись появились автоматчики. Причем, не красавцы в форме, а рэбелы. Голые по пояс, худые, со старыми калашниковыми в руках. Обкуренные. Их было человек десять, точно я посчитать их не успел, потому что они стали валить по мне изо всех своих автоматов, без предупреждения. — Это могли быть и не рэбелы вовсе. Солдаты тоже форму не носят. — Знаю, знаю, у твоего друга Тайлера есть деньги, чтобы тратить их в Лас-Вегасе, но нет денег, чтобы купить форму своим солдатам. Ничего, ничего, когда-нибудь ему придется поделиться. — С тобой, что ли? — А хотя бы и так! — Не поделится, у него все счета заблокированы, — сказал я, и тут же хотел добавить то, что узнал во время сегодняшней встречи с помятым советником президента. Но, подумав, на всякий случай промолчал и не добавил. Из того, что рассказал Журавлев в промежутках между глотками виски, я смог нарисовать себе следующую картину. Какие-то люди с оружием в руках прочесывали сельву там, где еще недавно была деревня. От деревни не осталось и следа. Если ее сожгли, то должно же на месте пожарища остаться хоть что-то. Бревна, утварь, объедки, наконец, мусорные кучи или выгребные ямы. Но, по словам Сергея, не осталось ничего, кроме почерневшей земли. Напрашивается вывод, что деревню сожгли, а затем вывезли все следы пожарища. И рекультивировали территорию. Вопрос в том, кто это сделал? Обстрелявшие Сергея черные? Вряд ли. Те, кто сжигал деревню, свое дело сделали и для них возвращаться на место преступления было абсолютно бессмысленно. Коммандос, которые сбили самолет? Тоже нет. Их было слишком мало для того, чтобы столь быстро вычистить немалый, насколько я понимаю, участок джунглей. И тут мне пришла идея. Это могли сделать сами жители. Возможно, увидев белого человека, готового взорвать машину посреди населенного пункта (а ведь именно так повел себя Журавлев с африканцами), они поняли, что за этим опасным человеком придут еще более опасные ребята, и решили срочно перебраться в другое место. А, может быть, все гораздо сложнее. Когда на деревню свалились дополнительные стройматериалы в виде авиационной обшивки, африканцы решили поискать, нет ли на месте падения грузового самолета чего-нибудь еще. Сказано-сделано. Деревенские поискали и нашли нечто такое, что навело их на умную мысль: «Скоро за этой вещью придут и покрошат нас в мелкий винегрет». И вот тогда они сбежали. Всей деревней. А Журавлев как раз и нарвался на тех, кто пришел за своим. Одно только меня неприятно удивило. Не такой уж простак этот Сергей, каким хочет казаться. Почему он не сказал мне сразу, куда ездил? Почему не показал этот колумбийский паспорт? Смолчал, когда мы ехали в машине Маргарет. Кстати, попытался отказаться от выпивки, и это тоже выглядит подозрительно. Молчал он и на следующий день. Пивом меня обливал, голым по спальне скакал. И молчал. Значит, этот парень весьма опасен. Говорит одно, думает о другом, а делает третье. Впрочем, таковы все журналисты. Говорят, что журналиста, как и волка, ноги кормят. На самом деле, ноги это только средство передвижения. А кормит журналиста вот это умение застать своего визави врасплох. В данном случае визави Журавлева не Тайлер, который с ним и разговаривать-то не будет, и не Маргарет, которая наверняка ему не даст, а я, Андрей Шут, гражданин Украины, России, Панамы, Израиля и Либерии, что следует из тех документов, которыми я пользуюсь, перемещаясь по миру. Но, как бы там ни было, я не знал, откуда в самолете Левочкина мог оказаться колумбийский паспорт. Думай, Андрей, думай. Мог ли паспорт принадлежать кому-нибудь из членов экипажа? Мог, почему бы и нет. Может быть, он лежал в кармане у самого Арама. Он, насколько мне не изменяет память, всегда носил документы в небольшой кожаной сумке. Такие, под названием «барсетка», были в моде лет десять назад в среде «новых русских». Все, что было внутри этой барсетки и что уцелело при падении, наверняка перекочевало к африканцам. Скорее всего, у них же оказался и перстень с камнем, который Левочкин выторговал у меня в Сприггсе. Я до тошноты ясно себе представил, как черные пальцы африканцев снимают с черной обгоревшей руки Арама мой перстень. Но с паспортом все могло быть иначе. В кабине у Левочкина находился колумбиец. В таком случае, почему я его не заметил? Да и не только я, а эти черные «качки» на «дефендере» тоже ничего не сказали? Стоп. Они же подписывали манифест. И командир этих рейнджеров передал бумажку Левочкину. А ну-ка вспоминай, Иваныч, как было дело. Кажется, Левочкин взял бумажку через форточку. Нет, это невозможно, даже со своим ростом мой черный спутник не стал бы тянуться к окну кабины «Антонова». Нет, он поднимался туда через открытую рампу. Точно. Так и было. Он зашел внутрь со стороны хвоста «антонова». Причем, «коммандо» до этого поднимался на борт как минимум еще один раз. Я тогда подумал, для того, чтобы проверить, не остались ли в отсеке еще какие-нибудь грузы. Значит, девяносто девять процентов вероятности, что он видел лишнего человека внутри самолета. Если такой человек там находился. И «коммандо» завалил Левочкина именно потому, что в кабине был этот гипотетический колумбиец. Ну, что ж. Такая версия многое объясняет. Впрочем, нельзя исключать, что о пребывании некоего колумбийца на борту грузового самолета этим парням было известно заранее. Вспомнил ту улыбку, с которой коммандо предложил подписать манифест, добавив при этом, что моя подпись в данном случае ничего не решает. И тут я понял, что теперь мне точно небо с овчинку покажется. Потому что если Журавлев прав, и на борту «Антонова» погиб человек ФАРК, то это означает для меня только одно — смертный приговор, который обжалованию уже не подлежит. ГЛАВА 17 — КОЛУМБИЯ.