Страница 4 из 9
Глеб, бедолага, покраснел.
До самых корней волос:
– Слышь, Тат… Ты извини меня, дурака. У меня просто женщины два месяца не было. Я ж только что из Чечни…
– Ты что, с ума спрыгнул, – «извини»! Я такое «извини» тебе устрою!! Я ж говорю – семь раз кончила, такой кайф получила, а он – «извини»… Ой… – Татка распахнула еще шире свои и так невозможно большие серые глазищи. – Ой… Два месяца?! Ты что, серьезно, два месяца ни с кем не трахался? Вообще?!!
Глеб неожиданно расхохотался.
– Ну ты, Наташка, даешь… Я ж тебе говорю, только вчера из Чечни прилетел, из командировки. Кого я там трахать мог, Басаева, покойничка, что ли? Или самого Масхадова?
– Бедненький… – Татка гибко соскользнула к нему на пол, потерлась носом о загорелое плечо, потом скользнула ниже и, преодолевая слабое сопротивление, начала деловито расстегивать болты на стареньких домашних «ливайсах». – Бедненький… Два месяца! А я-то, дура… Сейчас-сейчас… Ой, какой он у тебя красивый, я ночью-то и не разглядела…
Глеб откинулся назад и оперся голой спиной о любимое кожаное кресло. Сопротивляться было лениво, да и, честно говоря, бесполезно. Пусть ее радуется девка…
И голова, к тому же, прошла.
Думать о будущем почему-то не хотелось совершенно…
Рассчитывать на то, что Татка помимо всего прочего еще и завтраком приличным накормит, увы, не приходилось. От таких роскошных телок сосисечно-яичных дел ждут только законченные кретины. Впрочем, кретинам такие телки, как правило, и не попадаются.
Или сбегают от них впереди собственного визга.
Чашечка кофе, сигаретка, умелый макияж, легкий поцелуй в щечку…
Каменное лицо охранника на лестничной клетке: он что, интересно, здесь всю ночь простоял, бедолага?
– Пока.
– Пока, мой сладенький…
И – цок-цок-цок – каблучки по ступенечкам…
Глеб еще немного постоял, потом захлопнул дверь и побрел на кухню: совать сосиски в микроволновку.
А что делать?
Жрать-то хочется…
А в Останкино буфет только в двенадцать часов открывается.
Ждать и ждать…
Глава 3
Родная редакция встретила Глеба изощренным женским матом: Ленка Скворцова, звезда эфира, любимица бабушек и мечта сексуально озабоченных тинэйджеров всей нашей необъятной Родины, общалась с искренне любимым начальством.
Без мата Ленка обходилась только в двух случаях: в прямом эфире и когда интервьюировала больших шишек.
Большие шишки относились к ней, как бабушки и как тинэйджеры одновременно.
Но приставать даже и не пытались.
Слишком свежа в памяти была давняя история, когда Леночку один такой депутатско-министерский деятель решил разложить прямо на столе своего роскошного кабинета. Девушка сделала вид, что расслабилась и собралась получать удовольствие, но в самый ответственный момент так двинула острой коленкой чуть пониже предмета депутатской гордости, что тот даже заорать как следует не смог.
Только воздух ртом ловил минут эдак пять-десять…
А Ленка тем временем, воспользовавшись паузой, деловито привела себя в порядок и очень внятно обрисовала недоумку свой рабочий график: там значились встречи и беседы с такими людьми, фамилии которых произвели на скудный депутатский умишко впечатление даже большее, чем вполне себе симпатичная Леночкина коленка – на депутатские яйца.
Депутат сник.
Правда, общения с Каналом избегать начал, но это уже его личные проблемы.
У Канала таких ньюсмейкеров – за пятачок пучок.
Глеб остановился послушать.
Было чему поучиться.
Но Ленка неожиданно оставила начальство в покое и повернулась в его сторону.
– А ты что здесь хлебало растопырил? Привез что толковое? Если кому в дневной эфир отдашь – яйца оторву и в задницу вставлю, понял?! А если у этой сучки крашеной из «ночных» появится что-то, что я не отсмотрела, – еще и член на пятку пришью – чтоб как ссать, так разуваться. Понял меня?
Глеб поднял левую бровь домиком и выразительно посмотрел звездочке прямо в глаза.
Потом – ниже.
Лифчиков Ленка не носила принципиально, и темные соски отчетливо выделялись под тонким светлым шелком как всегда эффектной блузки. Одеваться Ленка любила.
И умела.
Как, собственно говоря, и раздеваться – в случае необходимости.
Потом Глеб снова поднял глаза и отчетливо, по слогам, произнес:
– Сквор-цо-ва… Не пиз-ди…
Ее будто ударили.
Яркие желто-зеленые глаза, знакомые всему взрослому населению Российской Федерации, неожиданно беспомощно округлились, тонко очерченный рот, равно привыкший к матюгам и чеканным формулировкам эфира, беззвучно открылся, точеные, даже на вид твердые груди, казалось, сейчас прорвут тонкую ткань блузки и возмущенно выстрелят темными заострившимися сосками прямо в Глеба.
А потом она тихо рассмеялась и уткнулась лбом в подбородок обидчика.
– Господи, Ларин… Какой же ты молодец, что вернулся… Не пропадай никуда, ладно? И загляни ко мне в кабинет часика через два, сюжет твой обсудим. Минуты три дам без разговоров. Наверняка ведь гвоздь какой-нибудь привез, да, Глебушка?
Глеб тихо погладил Ленку по густой каштановой гриве, в которую была тайно влюблена одна и тихо ненавидела другая половина телевизионной аудитории.
– Привез, конечно, привез… Устала, девочка?
– Устанешь тут… – Звезда неожиданно совсем по-детски хлюпнула носом. – С такими мудаками работать…
И резко развернулась в сторону с интересом наблюдавшего эту сцену шефа отдела информации, с которым и общалась вплоть до появления вернувшегося из командировки обозревателя.
– А ты, если еще раз ко мне этого мудака пришлешь, который, блин, вместо того, чтоб инфу качать, пытается «джинсу» поэфирить, я тебя лично…
Дослушивать, что сделает в этом случае разъяренная Скворцова с информационным боссом, Глеб не стал.
Пошел к себе.
Дел было – как всегда – выше крыши.
Но не выше башни.
Потому что башня, даже такая, слегка подгоревшая, все равно была превыше всего.
Кто бы что об этом ни думал.
В кабинете, который Глеб делил с обозревателем отдела культуры, знатоком эзотерики и близким другом всех колдунов России, умницей и алкоголиком Ваней Шацких, не было никого, кроме храпа Художника.
Потому что, судя по густому запаху перегара, самого Художника здесь тоже не было.
И нескоро появится.
Впрочем, это как будить.
Глеб брезгливо потянул ноздрями и полез на подоконник – включать кондиционер. А то запах такой, что хоть святых выноси.
Впрочем, святость и телевидение – две штуки несовместные.
Специфика профессии…
После этого он взял Сашку за шиворот и крепко дернул. Тот застонал и открыл мутны очи. В них читалось только одно желание.
Помереть.
Немедленно.
Все правильно: надо знать, как будить. Глеб жестом показал в сторону стола Шацких и демонстративно закурил.
Художник застонал еще громче.
– Глеб… братушка… опохмелиться надо… помру ведь…
Но братушка продолжал хранить гордое молчание. Курил, манерно выпуская сигаретный дым: то колечками, то разбивающей их к чертовой матери тоненькой фиолетовой струйкой.
– Глеб… Ну не издевайся, гад… Знаю ведь, что есть… дай… помру, на одних венках разоришься…
Молчание.
– Глеб… ну, пожалуйста…
Опять молчание, только на этот раз сопровождаемое выразительным жестом: мол, ну-ка, проваливай из-за стола, ирод. Мне работать надо.
– Глеб…
Чего человек напрягался, было совершенно непонятно.
Ведь даже ребенку ясно: пока хозяйский стол не освободит, – и слова не дождется.
Сашка с трудом отлепил задницу от начальственного кожаного кресла, после чего, скрипя всеми суставами и стеная, кое-как добрался до стола Шацких.
– Глеб… Глебушка… ну теперь-то – дашь?
Но Глеб сначала спокойно и деловито уселся на свое рабочее место.
Сдул со стола и компьютера пыль и пепел.
Остался не удовлетворен результатом и, достав из кармана пиджака белоснежный носовой платок, начал заботливо протирать поверхности: сам стол, монитор компа, клаву…